Киса ни одного взгляда в мою сторону не кидает.

«Вернется…» — растекается мысль — Мышь из рук одного из парней разовый стаканчик берет.

Пиз*!

Ей нельзя пить!

Снежикова благоразумно нюхает содержимое, а потом махом выпивает.

Бл*!!!

Начинаю бесновато дергаться в наручниках. Я должен выбраться!!!

Сук’, даже ключ не оставила!

Дергаюсь тщетно, бросая злобные взгляды на толпу парней и Аньку, что с каждой минутой все свободней и развязанней.

— Бл*! Сук*! Сук*!!! — припадочно мечусь в кресле. Изворачиваюсь, даже не волнуясь за плоть, которая из-за моих движений частично под боксеры и джинсы скрывается.

Коленями в сидение, подключаю мозг и вспоминаю, что подушка для головы снимается. Хитрыми манипуляциями, ерзаниями, скрипя зубами и жилами, кое-как ее выбиваю из гнезд и с облегчением несколько минут скулю в кресле, разминая затекшие конечности.

Долго бы еще радовался такой свободе, но взгляд приклеивается к далекой толпе. Анька опять со стаканчиком и уже… в объятиях какого-то хмыря.

— Пиз* тебе, Киса!!!

Яростно заправляюсь, вжикаю молнией и выскакиваю из машины. Хлоп дверцей — и спешным шагом устремляюсь к компании.

Чем ближе, тем отвратительней звучит смех Снежиковой и до бешенства самодовольный голосок муд’, решившего, что может лапать чужую девочку!

В толпу вклиниваюсь бесцеремонно:

— Пошли! — киваю в сторону машины.

— Э, чувак, тебе какого? — тявкает супер-мачо. Смешки его друганов ничуть не волнуют, зато волнует невменяемая Снежикова:

— Неа, — Мышь отворачивается к новому знакомому.

— Кис, ты выводишь на ненужные эмоции.

— Слышь, чел, — опять мерзкий голос недопарня, — вали нахер! — и толчок мне в грудь.

— Руки от моей девушки! — отвечаю тем же, только под бряцанье наручников.

— Ого, бл*, да ты откуда такой окольцованный? — ржут парни, хотя до сего момента ощерились и были готовы броситься на меня.

— Кис, последний раз говорю. Пошли! По-хорошему!

— А по-плохому, это как? — гогочет муд*, реально не понимая, что лишний в нашем разговоре. Его приятели и то более благоразумны, окружили, но только шепчутся, посматривают.

— Я не твоя! — наконец отзывается стерва, едва ворочая языком. Вот ведь! Почему все как люди, а эта… ей и нюхать спиртное нельзя. С глотка, с первого вздоха — пьяная в стельку. Что за гены?!

— Моя! — роняю упрямо.

— Что-то по ней не видно, что она твоя, — коротко посмеивается муд*, опасливо положив руку на плечо Аньки.

— На ней штампа не хватает? — уточняю с вызовом. — Или на тебе? Как на муд*, кто слов простых не всасывает.

— Че сказал? — бычит парень, и вновь начинаются тычки. Он меня, я его. Друганы его кольцом… и в пик потасовки… бью. Как получается — из-за наручников. Кулак смачно встречается с нежной челюстью противника. Мои костяшки немилосердно хрустят, приятной болью прогуливаясь с ног до головы, следом дергает противоположное плечо, не рассчитанное на такие телодвижения… А дальше месилово. Меня в спину, оборачиваюсь… Сбоку — бьют — падаю… Пинают — то со всех сторон разом, то с разрывами.

Ребра трещат, а я башку закрываю.

Плевать… главное, чтобы мозги не повредили.

В подкрадывающейся темноте, прорезая звон в ушах, слышатся Анькины визги:

— Уроды!!! Не смейте!! — беснует Мышь.

— Пошла на х*!!! — огрызается муд**.

— Козел! — отчаянная малышка. Моя… мышка…

На меня обрушивается меньше боли, но рядом раздается другая потасовка. Бесноватое шипение Кисы, мужское недовольство. Хлесткий звук пощечины. Шлепок тела на асфальт.

Даже потугу делаю вырваться из боли и скрюченной позы, да тело не слушается.

— Дрон, нах ты бабу?..

— Да, сук* мне морду расцарапала, — воет муд*. И с такой злобой, будто собирается в драку лезть. Опять мужские голоса, шорох толкотни:

— Да ну нах*, - одергивает один из… — Забей на них. Щас менты прикатят. Валим… — и следом удаляющий топот, правда перед этим смачный пинок по мне:

— Штамп на всю жизнь, гон*! — припечатывает чморина.

Несколько секунд покоя и мрака, которые вскоре нарушает женский всхлип:

— Зур, Зур, — меня окутывает жалобный голос встревоженной Мыши. — Зур, — молебно тормошит меня Снежикова. Боль растекается по телу — и я рад. Лучше она, чем душевная. А эта сук* такая ядовитая, что дохну.

Кое-как разлепляю глаза. Один не видит, но сквозь пелену кровавую вижу свое лекарство от яда. Склоняется надо мной. В зареванных глазах — испуг:

— Зур, Зур, — дрожат губы. Помада размазана, а с уголка рта кровь тонкой струйкой до подбородка тянется. Щека багровеет на глазах, глаз заплывает. Волосы взлохмачены.

Моя трепетная Мышь оглаживает мое лицо ладошкой, а я насмотреться не могу.

Долбанутая… но люблю ее! Пиз*, как люблю.

Зачем себя ломать?

Зачем ее мучаю?

Зачем обманываю и пытаюсь принизить, убедить, что она ничего для меня не значит?

Зачем обманываю???

Значит! Значит! Значит!!!

— Люблю… тебя… — жаль, фраза мало смахивает на истинное звучание. Выходит нечто хрипящее и клокочущее, через боль и бульканье внутри, резь в глотке.

Но заплывающим глазом вижу, Анька поняла… Несколько секунд шока, смаргивания, будто от наваждения пытается избавиться… А потом заваливает меня. На спину, да головой об асфальт. Шиплю, а она обжигает распухшие губы своими, запоздало ладошками на затылок мне, смягчая страсть и порыв.

И, бл*, ничего вкуснее не пробовал. Ничего приятнее не испытывал. Слезы, кровь, слюни, грязь: чувства, эмоции, порывы, искренность, дурман. Сладость после оргазма ничто по сравнению со сладостью души, поющей от счастья.

— Э-э-э, ребята, что с вами? — из медово-болевой идиллии вырывает старческий голос бабки. — Батюшки, побитые все и целуются! Э-э-эх, — охает, причитает. — Что ж вы, — негодует назойливо. — Полицию нужно… — волнуется многострадальная. — Скорую…

— Не, — стону, только Анютка кислород позволяет глотнуть.

— Те уроды все равно смотались, — Снежикова уже на коленках возле меня.

— Помощь-то нужна? — хлопочет рядышком бабуля.

— Нет! — таким тоном отрезает Киса, будто бабка имеет на меня виды, а моя девочка от ревности вся изводится. — Своего мужчину сама дотащу!

Ба-ба-м! Всем! И сразу! И меня блаженство топит. Идиотское.

Наверное даже улыбаюсь от уха до уха. И тепло в груди… непередаваемое.

НЕ думал, что это может так гордо и сильно звучать!

СВОЕГО МУЖЧИНУ!

— Ну, дело ваше, — ворчит старушка, шагая прочь, но нет-нет, да и поглядывая на нас.

Немногим позже, когда Мышь мне помогает встать, мы ковыляем к машине.

— В больницу? — бурчит виновато.

— В ЗАГС, — еще пытаюсь идти — по инерции, но из-за стопора Аньки, чуть не падаю

— а это уже притяжение Земли — закон такой…

— Зачем? — распахивает глазищи Снежикова, спохватывается и вновь меня поддерживает.

— За тем… — с трудом могу говорить. — Не хочу… делить тебя… с другими… — Морщусь, стоны проглатываю. — Мне самому… нужна… Самому… мало…

— Но я и без этого с тобой.

— Да, — с горечью киваю, как получается. — Но это для меня!.. Так буду знать… что ты моя… — сглатываю боль.

— Ты же понимаешь, — холодеет ее тон, — никого не удержать…

— Зато буду… иметь на тебя… законные права. И поверь… свое я… никому не отдаю!

— И я! — в свою очередь роняет Снежикова. Но твердо и категорично, так, будто я собираюсь возражать, а она это пресекает на корню.

И меня сильнее накрывает. Странное, дикое чувство. Не могу описать, но ничего в мире мощнее не испытывал. Аж задыхаюсь. Оно переполняет… Это ТАКАЯ сила…

Нет ничего ударней, чем слышать от своей женщины, что она твоя не меньше, чем ты готов быть для нее. А я хочу быть всем!

— И, бл*, надеюсь… не забудешь… об этом!.. А еще… будешь пользоваться… — меня опять нега переполняет. Вроде кровью ссать должен, а блажен. Словно мне башню отбили, и я сам блаженным стал. А тем все хорошо — солнце светит, воздух есть, вода…

— Зур, — Анька опять тормозит, заглядывая в мои глаза. И я смотрю, и плевать, что одним вижу: — Я боюсь…

Выдавливаю обнадеживающую улыбку, хотя вряд ли она такой выходит:

— Поверь, я даже больше… но ты права, Мышь… мы в тупике. В ловушке… куда загнали сами себя… Один выход пугает… другой — убьет! Но страх тебя потерять — сильнее…