— Должно быть, произошла ошибка, — объявила я этой симпатичной мисс Хед, — вы только посмотрите, какие у меня в аттестате оценки. Я не выдержу конкурса. Будет несправедливо, если я займу чье-то место. Есть столько прекрасно подготовленных девушек, мечтающих здесь учиться! Я не соответствую требованиям Уорсли.

— Да, да, оценки… — Мисс Хед посмотрела в мой аттестат и побледнела. — Действительно… — нараспев проговорила она.

— Вот видите! Уж лучше я прямо сейчас заберу заявление и избавлю вас от неприятной обязанности сочинять мне отказ. — Я протянула руку, но мисс Хед ловко отодвинула мое заявление.

— Видите ли, у нас еще никогда не учились девушки из Халлспорта.

— Да, понимаю, — вздохнула я и села в резное деревянное кресло.

— И — может быть, мне не стоит говорить об этом? — именно в этом году у нас квота на двух девушек из штата Теннесси. Мы преследуем важную цель: повышаем уровень выпускников школ из самых разных мест. Нам как раз не хватает одного студента из Теннесси. Я уверена, — она с сияющей улыбкой подняла палец вверх, — вы сумеете оценить преимущества Уорсли, мисс Бэбкок. Так что, юная леди, вам придется учиться у нас. — Она походила на акушерку, сообщающую о внебрачной беременности. — Можете идти. Пригласите отца, я сообщу ему эту приятную новость.

— Он уехал по своим делам, — мрачно сказала я.

— Действительно? — Наверное, она привыкла, что в приемной ждут волнующиеся родители. — Ну, тогда мы просто посидим и познакомимся поближе до его возвращения. — Она улыбнулась и вышла из офиса.

Если бы я могла как-то выбраться из этой каменной крепости! Я бы сообщила Клему, он примчался бы ко мне на «харлее»… Я пошарила в кошельке: двадцать три цента. На них нельзя даже позвонить. Я вскочила и начала ощупывать стены в надежде найти потайную дверь в другой мир.

Мисс Хед принесла серебряный поднос с серебряным чайником и чайным сервизом. Увидев, что я стою у стены, она удивленно подняла брови.

— Любуюсь вашей стеной, — пробормотала я и нежно погладила мокрый валун.

— Она чудесна, не правда ли? Во дворе тоже полно камня. Вы полюбите Уорсли, я уверена.

Я неопределенно хмыкнула и вернулась на свой стул. Тогда я не знала, что тот ритуал, который за этим последовал, будет единственным, чему я научусь в Уорсли.

Движения мисс Хэд были медленными: словно она вела меня по сложным ступенькам, как мастер ученика. Сначала она подняла расписное китайское блюдце, поставила на него чашку с таким же узором и бережно опустила так, что чашка оказалась под инкрустированным виноградными гроздьями чайником. Я смотрела во все глаза. Сейчас она поднимет чайничек… Она ловко наклонила его, не отрывая от подноса, и сильная ровная струйка красновато-коричневой заварки заполнила чашку до середины. Двумя пальцами — указательным и большим — мисс Хед передвинула чашку под краник большого серебряного чайника, повернула его ровно на сорок пять градусов и долила в чашку горячей воды — до верха осталось еще три четверти дюйма.

— Молоко? Лимон? — улыбнулась она.

— И то и другое, пожалуйста.

Она еле заметно нахмурилась, словно я сказала что-то не так, но великолепно засмеялась, так что очки запрыгали на носу.

— Конечно. Одну ложечку сахара? Две?

— Три, пожалуйста.

Она скривилась, положила в мой чай три ложки сахара, добавила чуть-чуть молока и положила на блюдце тонкий ломтик лимона. Потом церемонно протянула мне свой шедевр.

— А теперь, мисс Бэбкок, когда между нами не стоит больше эта неприятная обязанность — оценивать вас, расскажите мне о себе. Кто такая Вирджиния Бэбкок из Халлспорта, штат Теннесси? Какие книги она читает? Какие занятия в наибольшей мере отвечают ее восприятию себя как личности?

— В наибольшей мере? Мне очень многое нравится. — Я задумалась, стоит ли признаваться, какие книги с полок Клема я запоем проглотила за последний год. — «Безжалостная сделка», «Восставший из гроба», пожалуй…

— Ха-ха-ха! Вы знаете, что меня особенно привлекло в вашем заявлении, мисс Бэбкок? «Меня держат в больнице, как в плену…» Действительно!

— Но я была пленницей!

— Вы восхитительно остроумны, мисс Бэбкок. Подумайте: я читаю бесконечные заявления, написанные как будто под копирку: «Я мечтаю получить образование в Уорсли, чтобы лучше понять окружающий мир». Но ваши ответы, мисс Бэбкок… Вы — отличный материал для Уорсли. Что вы хотели бы изучать? — Она мельком взглянула на часы.

— Сказать по правде, мисс Хед, я ничего не планировала изучать. Я надеялась, что меня не примут. Мне нужно подумать. — Я начала смиряться с мыслью, что придется отдать Уорсли четыре года жизни. Мисс Хед, похоже, не самый плохой тюремщик.

— А чем же вы собираетесь заняться, дорогая? — сверля меня глазами за толстыми стеклами очков, спросила мисс Хед.

— Выйти замуж. — Ее реакция была точно такой, какой у Джо Боба, вздумай я сказать, что его футбол — никому не нужная чепуха. Она откинулась на стуле, закрыла глаза и стала массировать кончиками пальцев виски.

— Вы тоже преподаете? — поспешно спросила я, чувствуя себя провинциальной идиоткой из Халлспорта, чудом оказавшейся в альма-матер образованных женщин.

— Да, да, конечно. Философию. Семинар Декарта.

— В таком случае, возможно, мы не будем встречаться на занятиях.

Собственно говоря, я с одинаковым успехом могла изучать и физику, и философию, и домоводство. Мне было все равно. Я сказала, что согласна посещать ее семинар, и мисс Хед успокоилась. Образ Клема Клойда исчез за тенями Канта, Гегеля и еще кого-то с такими же немецкими фамилиями.

Вернувшись в Халлспорт, я в первый же вечер пошла в летний домик. После аварии я немного прихрамывала, и врачи решили летом снова ломать мою неправильно сросшуюся кость, чтобы к осени — началу учебы в Бостоне — я окончательно выздоровела. Не поступи я в Уорсли — хромала бы до сих пор. Майор наверняка отомстил бы мне за такое неповиновение. С Клемом мне запретили встречаться, но этот запрет был для меня тем же, чем папская булла для средневековых монахов.

Не ожидая ответа, я постучала в дверь. Клем удивленно отступил, увидев меня, но ничего не сказал. Я проковыляла мимо него и огляделась. Порнографических плакатов больше не было, книг на полках — тоже. На столе лежала раскрытая Библия, а на стене — там, где раньше крысы жрали женскую грудь, — висело распятие.

— Привет!

Клем смотрел на меня так, словно ждал удара, и молчал.

— Ты снял плакаты?

— Да. От них нет толку.

— Будут другие девушки, — нахально сказала я.

— Меня больше не интересуют эти глупости.

— В самом деле?

— «Харлей» я тоже продал.

— Ты шутишь? Отец заставил?

— Нет. Я сам. Джинни, я очень виноват. Господи, как я виноват!

— Ты совсем не виноват! Я сама упала.

— Моя вина в том, что я превысил скорость. Я не знаю, что сказать тебе, Джинни, просто мне очень жаль. Я ведь чуть не убил тебя.

— Пожалуйста! Не стоит оправдываться! — смутилась я. — Ты ни в чем не виноват.

— Я пытался увидеть тебя, Джинни. Даже переодевался санитаром и мыл в твоей палате полы. Я все время думал о тебе.

— Я тоже думала о тебе. Ты знал, что я уехала в Бостон?

— Да. Отец говорил мне.

— Я снова уеду осенью. — Я обрадовалась, увидев, как осунулось его лицо. — Отец заставил меня пройти собеседование. Но там не так уж плохо. Особенно если любишь чай.

Клем отошел и сел на лавку, которую сделал, когда нам было по восемь лет и мы смешивали кровь в знак вечной дружбы. Я села рядом.

— Может быть, ты приедешь ко мне в гости?

— Нам не разрешают видеться даже здесь, — мрачно ответил он. — Вряд ли я смогу уехать за тысячу миль и никто этого не заметит.

— Тогда, может, нам лучше забыть друг о друге? — потерянно пробормотала я. В конце концов, сразу порвать — тоже выход.

— Нет! Давай хотя бы попробуем. Я сделаю тебе ключи. Приходи в пятницу в два часа.

Мы умудрились встретиться шесть раз. Каждый день ровно в два часа Клем ждал меня в домике. Я приходила когда могла. Мы мирно беседовали о ферме. Клем, закончив школу, теперь все время помогал отцу. (Только потому, что я была дочерью майора, мне разрешили сдавать экзамены летом, и я тоже успешно окончила Халлспортскую среднюю школу.) Иногда мы сплетничали об общих знакомых — клиентах «Ведра крови». Часто всплывало имя Максин. Один раз я с неожиданной болью спросила, встречался ли он с ней, пока я болела, но не получила ответа. Как-то само собой получилось, что Клем ни разу не дотронулся до меня. Возможно, узнай об этих встречах родители, они смягчились бы, но мы не стали рисковать и держали все в тайне.

За два дня до моего отъезда мы договорились, что встретимся здесь в День благодарения, когда я приеду домой. Мы долго молчали. По едва заметной, спрятанной зарослями малины и дикого винограда тропинке я поднялась на вершину холма. Подо мной лежало начинающее желтеть поле; голштинские коровы выстроились в очередь на дойку. В дверях летнего домика стоял Клем — стройный, смуглый, красивый — и смотрел на меня. Он медленно поднял руку. Я тоже подняла свою в ответ. Потом повернулась и похромала домой.


Моя комната в Уорсли была под самой крышей. Я специально выбрала такую из-за соседства с пожарной лестницей. Сверху я обозревала вымощенный плитами двор и небольшое озеро, на котором каждое утро тренировались гребцы. В середине двора на песчаном постаменте красовались огромные бронзовые солнечные часы, украшенные металлическими листьями. А над озером возвышалась богиня охоты — бронзовая Артемида. Моя комната была одной из трех в блоке с ванной. Я с удивлением обнаружила, что ванные комнаты в многоэтажных домах расположены точно одна над другой.

Комната была невелика. В сущности, я могла бы сказать, что живу в мансарде. Первые пару месяцев я провела или там, или в библиотеке. Я не хотела заводить знакомства. Меня не интересовала общественная жизнь. Если становилось грустно, я вспоминала Халлспорт. Здесь я постоянно ощущала свою неполноценность. Преподаватель английского вернул мою автобиографию с оценкой «банально»; преподаватель истории назвал меня «фанатик-материалист»… Дело было не в том, что я мало читала или не училась как положено в последнем классе средней школы, — причина крылась в моих умственных способностях. Вернее, в их отсутствии. Короче говоря, оказалось, что я не способна мыслить. В конце концов, раньше мне не приходилось этим заниматься, и теперь я неожиданно для себя оказалась в роли идиотки.