Я сидела с краю и последней высказывала свое мнение, но оно каждый раз совпадало с мнениями Эдди и еще двух девушек. Да, да, эта короче контрольной. А эта — длинней. И так далее. Мне стало надоедать это пустое времяпрепровождение. В конце концов, у меня реферат…

Во время шестого опыта трое сказали, что карточка короче, а я была уверена, что длинней.

— Длинней, — сказала первая девушка.

— Длинней, — подтвердила вторая.

— Длинней, — зевнула Эдди.

— Они одинаковы.

Я украдкой посмотрела на них: они лжесвидетельствовали с самым невозмутимым видом.

— Одинаковые.

— Одинаковые.

— Одинаковые.

— Длинней, — пробормотала я. Дьявол! Как они могут считать их одинаковыми, когда вторая — явно длинней?

— Короче.

— Короче.

— Короче, — согласилась Эдди и потянулась.

— Одинаковые? — неуверенно предположила я. Она не могла быть короче. Или могла? Эдди с любопытством посмотрела на меня.

— Длинней, — сказала первая девушка о карточке, которая была явно короче.

— Длинней, — подтвердила вторая.

— Длинней, — поддакнула Эдди.

— Длинней, — заявила я, не веря своим глазам, и облегченно вздохнула. Приятно чувствовать себя такой же, как все.

— Одинаковые.

— Одинаковые.

— Одинаковые, — пожала плечами Эдди.

— Короче, — вздохнула я. У меня, наверное, что-то со зрением. Я зажмурилась, потом раскрыла как можно шире глаза, чтобы исправить дефект, и уставилась на карточки. Эдди и первая девушка удивленно посмотрели на меня и переглянулись.

Так они провели целую серию опытов. Все, кроме меня, были согласны друг с другом, кроме тех случаев, когда я притворялась, что тоже согласна, да пару раз — для разнообразия — я действительно соглашалась с ними. Они говорили — «длиннее», я была уверена, что короче, а потом мне начинало казаться, что и правда — длинней.

В конце концов меня стало тошнить, глаза заболели от напряжения.

Я несколько раз зажмурилась, открыла глаза, карточки поплыли перед глазами, я сползла со стула и рухнула на пол.

— Ну-ну, Джинни, — Эдди опустилась рядом со мной на колени. — Это всего-навсего эксперимент. Где же твоя беспристрастность?

Я уткнулась лицом в ее плечо и горько расплакалась.

— Ты делала все отлично, Джинни, — подошла к нам старшекурсница. — Ты доказывала свою правоту вопреки ответам других в 65 процентах случаев. Нормальный результат — 43 процента.

— Какой нормальный? — сквозь слезы спросила я.

— Среднее число правильных результатов.

— Значит, они притворялись? — Я растерянно посмотрела на Эдди. — Ты все подстроила?

— Я думала, ты уже догадалась, — пробормотала старшекурсница. — Значит, я ошиблась?

Я замахнулась, но Эдди ловко перехватила мою руку, и я отлетела в сторону.

— Извини, Джинни, но это нужно было сделать, — сказала она.

— Зачем? Могла бы по крайней мере объяснить!

— Если бы я объяснила, ничего бы не получилось. Так? Ты все еще ищешь истину, да?

Я выскочила из лаборатории, ударившись о дверной косяк. Перед глазами поплыло. В ванной меня вырвало. Я вернулась к себе, заперла дверь, закрыла шторы и пролежала до следующего дня, пропустив встречу с мисс Хед и несколько лекций.

Прошли рождественские каникулы. Зима сменилась ранней весной. Таял снег, журчали ручьи… Я все еще не разговаривала с Эдди, выставившей меня на посмешище перед своими друзьями. Я знала, что они — эта чертова богема! — хихикали за моей спиной, и не могла простить этого Эдди. Я ни с кем не встречалась, кроме мисс Хед, — разве что в аудиториях или столовой. Я слишком усердно искала Истину, чтобы отвлекаться на общение. Под руководством мисс Хед я разработала тему «Свободная воля в сравнении с детерминизмом». Детерминизм победил. Я в пух и прах разбила принципы общественной активности Эдди.

Вечерами я заходила в обсерваторию и наблюдала созвездие Гидру, свет звезд которой шел ко мне два миллиона лет. Иными словами, я смотрела в прошлое. Эта мысль потрясла меня. Я с наслаждением изучала спектр Альфарда, доказывающий, что звезда отдаляется от меня со скоростью тридцать восемь тысяч миль в секунду.

По физике я изучала мезоны и нейтроны, чье существование можно было доказать, только стреляя ими в жидкий водород: в нем возникали крошечные пузырьки. Некоторые частицы были настолько недолговечны, что даже не успевали оставить след, — их жизнь составляла миллиардные доли секунды.

Я размышляла над узостью диапазона воспринимаемых человеком частот электромагнитных волн, и это приводило меня в ярость.

Но последней каплей стала теория относительности Эйнштейна. Я не только не смогла согласиться с ней — я не смогла ее даже понять.

Науки обступили меня таким тесным кольцом, что я ни о чем, кроме них, не могла и помышлять. Со всех сторон меня бомбардировали сотни разных элетромагнитных волн и атомных частиц, осколки времени, такие малые, что их невозможно даже измерить: лучи света, возникшие задолго до появления жизни на Земле. Лорд Кельвин обещал, что уверенность придет с изучением физики. «Вы знаете только то, что можно измерить», — говорил он. Но уверенность не приходила. Я чувствовала себя предательницей.

Кто-то постучал в дверь. Бев Мартин, первокурсница из Айовы. С начала года я почти не видела свою соседку — только несколько раз, встав на рассвете, чтобы закончить работу, я видела ее на залитом солнцем берегу озера — в купальнике, прыгающую или делающую наклоны. Я по крайней мере встречалась с мисс Хед. Она же не встречалась ни с кем.

Она выбрала неудачное время, решив зайти поболтать. В это время я страдала над картой Вселенной — Млечный Путь, Солнце, Земля… — и никого не хотела видеть.

— Поужинаешь со мной сегодня? — спросила она, покраснев. Наверное, ей было нелегко прийти ко мне.

— Извини, Бев, мне некогда. К завтрашнему дню нужно закончить реферат по Декарту…

— О, все в порядке.

— Все равно спасибо. Как-нибудь в другой раз.

— Конечно. — Она повернулась и быстро вышла.

Перед сном я пошла в ванную. Мать с детства приучила меня, что, когда я открываю дверь, надо сначала убедиться, что там нет насильника, и только потом входить. Я увидела свисающую почти до пола руку и распахнула дверь. На стуле рядом с ванной тяжело сидела Бев. Она слабо улыбнулась и опустила голову. На полу валялась пустая бутылка.

Я переводила взгляд с Бев на бутылку. Суицид? Да. С одной стороны, его можно рассматривать как мольбу о помощи. Иначе зачем она сделала это здесь, а не у себя в комнате, где никто не нашел бы ее несколько недель? По мнению многих специалистов, человек, решившийся на самоубийство, на самом деле не хочет умирать; скорее, он решается на эту отчаянную попытку в надежде повлиять на окружающих. Это просто временное умопомрачение. А потом он продолжает жить и плодотворно работать.

Бев пошевелилась.

С другой стороны, человеческая жизнь принадлежит только ему. Бев имела полное право распорядиться ею по своему усмотрению. Лишая кого-то этого права, подавляя неприкосновенность личности, можно лишить человека столь необходимого для полноценного существования самоуважения.

Бев сползла на пол. В ванную зашла Эдди. Она почти склонилась над раковиной, чтобы почистить зубы, как вдруг замерла: на полу лежала Бев, а рядом с пустой бутылкой в руке стояла я. Эдди недоверчиво покосилась на меня и стремительно выскочила из ванной, а когда вернулась, оттолкнула меня в сторону, опустилась рядом с Бев на колени и сильно хлестнула по щеке. Бев заморгала, села и стала пить стакан за стаканом теплую соленую воду. Я отвернулась, чтобы не видеть, как ее рвет…

Появились два доктора и увезли Бев в больницу. Я вернулась к себе, легла в постель и с головой укрылась одеялом. В ту ночь мне снилось морское побережье. На песке в кресле сидела в своем твидовом костюме мисс Хед и кивала седой головой в такт стоящему рядом метроному. Она играла Генделя, а волны набегали и омывали ее ноги. Кресло, виолончель и сама мисс Хед погружались в песок. Волны выбрасывали на берег морские водоросли, окровавленные человеческие конечности и головы. Мисс Хед равнодушно взирала на них и не переставала играть.

Я решила не ходить на ланч. Науки лишили меня аппетита. По дороге в лабораторию биологии (я не была там с того злополучного эксперимента) мне представилась вчерашняя сцена: тяжело осевшая на стуле Бев и я — неподвижно уставившаяся на нее. Как советовал Шопенгауэр, я попробовала рассмотреть эту сцену как рожденное в моем мозгу представление. Потом попробовала посмотреть на нее с точки зрения энергетических колебаний, но ни то ни другое не имело успеха. Я только задрожала от ужаса и чувства вины — за то, что не нашла для Бев времени, когда она попросила поужинать с ней.

В лаборатории никого не было. Я надела белый халат, взяла из чашки Петри немного бактерий, окрасила небольшую их часть и нанесла на предметное стекло. Поставила под микроскоп и стала наблюдать, как дрожит и вибрирует окрашенная бактерия, ассимилируясь с ядовитым красителем.

После героической борьбы бактерии, уничтожив неокрашенные клетки, разрушились и сами.

Я вымыла стекло и повесила халат. Возвращаясь домой, я задела какой-то куст, сорвала листок и уставилась на него, будто видела впервые в жизни. Его атомы были такими же, как на моей ладони. Они соединились в молекулы, которые тоже повторяли молекулы моей руки. Ферменты в маленьком листе очень походили на ферменты, существующие в слоне. Наша земля — выжженное скопище минерального пепла, а мы — лист, Эдди, Бев и я — великолепный материал для экспериментов. Материал… Материал для Уорсли.

Я схватила одеяло, конспект и прислушалась у двери в комнату Эдди. Никого. Я на цыпочках пробралась мимо кип газет и журналов, отодвинула новую скульптуру — вырезанное из красного дерева полированное женское тело, — открыла окно и вылезла на крышу. С двух сторон ее ограждали стены, защищая от ветра, а с третьей был низкий барьер, над которым открывался чарующий вид на озеро. Я постояла у этого барьера, глядя вниз, — пять этажей и каменный двор. Там репетировали — завтра состоится традиционный праздник весны: с ритуалом встречи, песнями и плясками вокруг девственной охотницы Артемиды. Выберут королеву — госпожу Весну. По либеральным традициям Уорсли, ее красота должна быть уравновешена каким-нибудь недостатком — ампутированной конечностью или цветом кожи. У королевы прошлого года была удалена грудь, и вряд ли она переживет еще лето. Я расстелила одеяло, разделась и легла на живот. Нужно сосредоточиться на философии девятнадцатого века; я внимательно вчитывалась в конспект, но вскоре поняла, что не перевернула ни одной страницы. Нещадно палило солнце, но мне казалось, что его закрыли черные тучи. Я вся дрожала от холода. Я закуталась в одеяло, закрыла глаза и, чувствуя, как синеют губы, старалась побороть беспричинный страх.