Обреченно вздохнув, я закручиваю крышку бака.

— Скоро буду.

— Тебе нужно заехать к нам, — начинает тетя, — там на кухне, в банке…

— Уже еду, — отрезаю я, не дав ей закончить.

Никакие деньги я не собираюсь искать где-то в банке. Когда тетя Бонни заигрывается, ее часто надувают. Мне совершенно непонятны карточные игры, их термины и тому подобное, но я не раз был свидетелем шулерства. Это работает. Мне приходилось разбираться, когда тетя проигрывала. Вообще она неплохой человек, но ее слабости постоянно берут вверх. Это и разрушило ее семью.

Все началось с клептомании. Дальше хуже: казино и карты. Порой мне доводилось приводить ее из казино без цента в кармане. Она всегда срывалась на Итана, пытаясь объяснить ему, что хочет всего лишь сделать его жизнь лучше. Но она никогда не понимала, что делает все только хуже. Возможно, ей и приходила такая мысль в голову, но долго она там не задерживалась. Я сам не понимаю, почему именно я стал разбираться с ее дерьмом. Все свое детство я провел рядом с кузеном и видел, как ему сложно справиться с матерью. Все свелось к тому, что Итан просто перестал обращать на это внимания, ну а мне все равно было ее жаль. Она сестра моей мамы.

В основном тетя Бонни зарабатывает деньги, играя в Бинго. Так делает половина безработных американцев. Но все, что она может заработать, так же может и проиграть, либо в казино, либо в карты.

Недалеко от главной улицы, я останавливаю свою машину возле заведения «Барберс». Старая деревянная вывеска на цепочке уже давно потеряла свой вид, но все местные знают, что это за заведение. Это не просто бар, где можно посмотреть футбол, попивая пиво, здесь собираются самые заядлые картежники, проигрывая и выигрывая, как и хрустящие доллары, так и домашнюю утварь. На кон ставиться все что есть.

Внутри меня окутывают запахи табака и алкоголя. Музыка 80-х сливается с голосами завсегдатаев, их криками и бранью. Я сразу вижу нервно курящую сигарету тетю Бонни. Она сидит в углу, за круглым деревянным столиком, за которым присутствуют еще человек пять. Спиной она опирается на старый оборванный постер. При виде меня она соскакивает с места.

— Лэнса. Ну, наконец-то. Ты привез?

Подойдя ближе, я замечаю, что она едва стоит на ногах, под глазами огромные болезненные синяки. Такое ощущение, что она вот-вот рухнет. От этого становится не по себе.

— Нет, — цежу сквозь зубы и оглядываю взглядом зал.

— Почему?

Не обращая внимания на вопрос, я ищу глазами Сойера.

— Нет, нет, — добавляет тетя, хватаясь за мою рубашку. — В этот раз я действительно проиграла, никто меня не обманывал.

— Ну и сколько? — Мой взгляд опускается на ее лицо. Они с мамой могли бы быть похожи. Если бы не худоба, растрепанные волосы и туманные темные глаза тети, так оно и было бы.

Она отмахивается, от чего едва не валится с ног. К счастью я успеваю ее схватить за руку и удержать на резиновых ногах.

— Эй, Лэнса. — Сойер возвышается надо мной на несколько дюймов, сложив мощные руки на огромной груди. — Привез?

— Посиди здесь, — говорю тете и усаживаю ее на стул, стоящий рядом с баром. Затем отвожу Сойера на несколько шагов. Ему уже это не нравится. — Послушай…

— Нет, парень. — Он резко мотает бритой головой. — Она проиграла. Я не собираюсь снова объясняться перед ними, выдумывая невесть что. — Кивком головы он указывает на стол, за которым сидела Бонни.

Посмотрев туда и увидев мужчин, раздающих карты и поглядывающих на нас, я усмехаюсь.

— Да они каждый вечер сидят здесь и прекрасно все знают. Знают, что у нее нет денег.

Сойер морщится.

— Тогда зачем она играет?

Мне остается только вздохнуть.

— Ты владеешь этим баром всю свою жизнь, и знаешь Бонни столько же. Посмотри на нее.

Он смотрит, и понимаю, что он видит.

— Пусть здесь больше не появляется, — отрезает Сойер, закинув полотенце на плечо.

— Запрещать не в моих силах. Не запускай ее сюда и все.

Он только качает головой. Я беру тетю Бонни под руку и веду к выходу.

— Лэнса, — окликает меня позади Сойер.

— Что?

— Почему именно ты с ней возишься?

Просто потому, что у ее сына нет смелости и сил помочь своей матери по-настоящему, а от своей семьи я по большей части все скрываю.

Но этого я не говорю.

— Она моя тетя.

Когда я усаживаю ее в машине, она уже практически спит. Всю дорогу до дома я стараюсь вести предельно осторожно. Потому что в любой момент тетю Бонни может стошнить. Глядя на нее в таком состоянии, я злюсь на Итана. В большинстве случаев я стараюсь побороть в себе это чувство злости. Ведь я много раз наблюдал за тем, как он отбирал у нее деньги и даже умолял больше не играть. Но он сдался. Возможно, это сделал бы любой на его месте.

Телефон разрывается от сообщений и звонков друзей. Но я занят тем, что укладываю Бонни в гостиной на диване и подставляю тазик на всякий случай. Ее рвет практически сразу, как я его ставлю. Наблюдая за этим, мою грудь сдавливает чувство тоски и жалости. Почему человек не хочет признать, что он болен? Ей нужно в клинику, ей нужны родные люди рядом. Мама не может на нее повлиять, потому что Бонни уперта, словно осел.

— Лэнса, — бормочет тетя, после очередного горлового давления. — Мальчик мой.

— Я здесь.

— Нет, ты можешь идти по своим делам, со мной все в порядке.

Да, конечно, целый тазик рвоты, с ней все в порядке.

— Хочешь воды?

Она слабо кивает. Я помогаю ей сделать несколько глотков, и усаживаюсь рядом возле дивана. Веки тети закрыты, но они дрожат. Значит, она не спит.

— Лэнса, — снова зовет тетя. — Итан уехал, Венди больше не навещает. Я совершенно одна, и мне… — Ее начинает давить. — Одиноко.

Я понимаю, что когда она проспится и придет в себя, то перестанет себя жалеть.

— Ты ведь не скажешь Кэму и своей маме?

Что мне ответить? Я устал молчать. И если быть честным, устал помогать ей. Нет, мне не сложно, но ей нужна помощь. Один я мало что смогу сделать.

— Не знаю.

— Лэнса.

— Еще воды?

— Пожалуйста.

— Мама говорила, что зайдет завтра.

Тетя Бонни со стоном отрывает голову от подушки.

— Ты…

— Я ничего не скажу, если пообещаешь встать утром, привести себя в порядок и больше не ходить в «Барберс». — Я говорю громко, четко проговаривая каждое слово.

Тетя Бонни смотрит на меня с гаммой эмоций: удивлением, стыда и усталости.

— Хорошо, — сдается она.

— Хорошо, — вторю я и ставлю стакан воды на кофейный столик. — Я буду здесь.

Погасив свет, я выхожу из дома. Сумерки уже опустились на Траки. До меня доносятся голоса соседних домов, шум реки и проезжающих машин. Из пикапа звонит телефон, но я не успеваю ответить. Достав свой телефон, я печатаю смс Дастину, что не смогу приехать, мое объяснение банальное:

Застрял с дядей и папой в гараже.

Ответ приходит моментально:

Хреново, чувак.

Думаю ничего страшного, если я пожалею себя немного. Сделав пару разочарованных вздохов и бросив взгляд на рыболовные снасти, я собираюсь выйти из машины, но резко замираю. На заднем сиденье все еще лежит несколько коробок, которые я так и не раскрыл со вчерашнего вечера. И как я мог забыть?

Я хватаю с собой свою толстовку, гитару и одну-единственную коробку, обернутую в цветную фольгу. Сарай во дворе Бонни отличается от моего. Но здесь я провел бо̀льшую часть своего детства, чем в собственном доме. И почему меня так тянет в сараи и чердаки? Наверное, потому, что там можно без зазрения совести мусорить и заморачиваться на счет уборки.

Толстый слой покрывает каждую поверхность. От включенной лампочки, низко висящей под потолком толку практически никакого. Я сажусь на старую скрипучую раскладушку и верчу в руках небольшую коробку. Размером она чуть больше обычного кирпича. Я срываю оберточную бумагу и открываю коробку.

При увиденном, широко улыбаюсь. Что могут подарить Саша и Джейс?

В моих руках небольшой фотоальбом в красной кожаной обложке. Все время, что я его листаю, не могу справиться с глупой улыбкой. Я и Итан на сноуборде: вязаная шапка Итана с огромными ушами сползла набок, а я стою рядом, мне пятнадцать, и мой нос похож на свеклу.

Следующая фотография: я стою во дворе, возле этого самого сарайчика, с топором в руках и серьезным лицом. Не помню, кто из них сделал кадр, Саша или Джейс. Скорее всего, Саша, потому что ее малюсенький фотоаппарат делает такие небольшие снимки.

Еще здесь много фотографий с концертов нашей группы и последнего Рождества. И еще одна, которая заставляет мое сердце биться так сильно о грудную клетку, что становится больно: мы втроем, Итан, я и Венди. Точно не помню, когда была сделана фотография, возможно в прошлом году. На этой фотографии мы стоим возле грузовика Итана в горах, он обнимает за талию Венди, стоящую перед собой в шортах и майке. Они счастливые, в отличие от меня, стоящего чуть позади и смотрящего… на нее.

Черт.

Я смотрю прямо на нее, и это заметно. Мой взгляд он…

Отложив альбом, я закрываю лицо руками. Нужно успокоиться. Если Саша вклеила в альбом это фото, значит, она ничего не заметила на ней. Никто ничего не заметил. Нет.

Успокоившись, я снова роюсь в коробке и нахожу несколько новых медиаторов для гитары. Из головы все еще не выходят невеселые мысли. Даже если Итан уехал, все остается на своих местах.

***

— Вчера видел Виджэя, — говорит папа на следующий день во время завтрака.

Я киваю с полным ртом.

— Ага.

В доме невообразимо душно. На нашей крошечной кухне мама стоит над плитой и что-то печет в духовке, пока мы с папой поедаем все, что она готовит.