Меня, наверное, непотребщина эта не ранила бы так, но подрастала Машка, и я не знала, как уберечь ее от телевизора, от печатной и видеопродукции, которую Игорь беззастенчиво приносил в дом и пытался меня к ней приобщить.

Я не просто догадывалась об изменах Игоря, я знала о них. Мы ругались и мирились. Отказывала ему редко, но в постели лежала и вела себя, как доска, которую кантуют на одну сторону, на другую, боком, раком, с ног на голову ставят. Сильно он намастрячился в этом деле. А еще, мне кажется, им владела тщеславная идея, превратить меня в женщину. То есть я, вроде бы, выглядела иллюстрацией к старому афоризму: «Нет фригидных женщин, есть неумелые мужчины». Такое положение вещей его ущемляло, вот он меня и мучил, пыхтел, рычал, урчал, ухал, взвывал, а я терпела, молчала и думала, думала… Неужели не понимает? Кто б ему объяснил (а ведь это так просто и общеизвестно!), что усталая, обиженная, оскорбленная женщина, если она не носорог (в смысле толстокожести), не может самозабвенно отдаваться. В общем, вся моя жизнь, а главное, неверность Игоря, не совмещались у меня с сексуальным образованием и последующей полноценной жизнью.

Почему мой первый встречный и единственный оказался изменщиком? Да, я его любила и ревновала, я ненавидела его, я приросла к нему, он был моим родственником. Я не смирилась с изменами и смирилась. Я думала так: если я не способна дать ему то, без чего он не может, пусть находит на стороне. Я собиралась прожить с ним всю жизнь, я хотела сохранить брак.

В нашем доме живут старички-супруги. Все время вместе. Гулять – вместе, в магазин – вместе, на почту за пенсией – вместе. Очень трогательные и очень красивые: высокие, сухие, старомодные, идут под ручку, притулившись друг к дружке. Но есть люди, которые помнят их в молодости. И ходок же был этот старичок! Еще какой! Нервы старухе, видать, сильно помотал. Покой и любовь в старости она заработала несчастной молодостью и зрелостью.

Муза никогда никаких советов мне не давала, а ведь все видела. Однажды сказала:

– Сначала выясни, что для тебя любовь: битва с мужчиной, за мужчину или против мужчины.

Чья бы корова мычала… Какая битва, если после почти двадцати лет брака половой акт в моем представлении – действие постыдное, унизительное и гадкое, к любви отношения не имеющее. Для мужчины – отправление естественных нужд, для женщины-жены – осознанная необходимость, которая в данном случае – несвобода. Ничего, кроме отвращения к этой стороне жизни, я не испытываю. Слова «трахнуться», «перепихнуться» мне мерзки, как и все прочие, в частности иностранно-медицинские, смысл которых я узнаю только в контексте. Впрочем, в русском языке на сей счет ничего, кроме похабели, не найти. Случайно ли это?

Много лет я просыпалась с ощущением тоски и скуки, потому что предстоящий день не сулил ничего нового, интересного. С Игорем мы безумно раздражали друг друга и постоянно ругались. А ушел он – повеситься захотелось. Предатель – во всем предатель. Он оставил меня одну с моими несчастьями, он все кишки мне вымотал.

Валька меня учила:

– Тебя съедает обида. Ты должна простить Игоря. Простить и отпустить. Когда тебе в голову лезут дурные мысли, перебивай их. Представь, будто Игорь стоит перед тобой в свете прожектора, и говори ему: прости меня, и я прощаю тебя и отпускаю. Иди своей дорогой, а я пойду – своей. И повторяй это сто раз, пока в голове не станет пусто. И с Машкой то же самое. Проси прощения и прощай сама.

– Не хочу я с Машкой прощаться.

– Ты совсем дура? Ты ничего не поняла.

Я пробую хвататься за слова, как за соломинку. Я представляю Игоря в клетчатой рубашке, которую я так удачно купила в Апрашке. Он стоит, переминаясь с ноги на ногу, и смотрит на меня, как на мокрицу. «Прости меня, – говорю я ему. – Прости, прости, прости. Я тебя тоже прощаю и отпускаю. Иди своей дорогой и меня не трогай. Ты свободен. Наконец-то. Ты этого хотел. Чтоб таскаться по бабам. Скатертью дорога. Вали к чертовой матери! Живи со своей проституткой! Я тебя ненавижу! Я тебя никогда не прощу!»

Крах. Полный крах!

Говорю Машке: «Прости меня, доченька, это я во всем виновата, так что и прощать тебя не за что. Я виновата в том, что не могу тебя отпустить, что до сих пор не могу решиться на операцию, порвать пуповину. Мне кажется, если я отпущу тебя, с тобой что-нибудь случиться. Ты мой единственный и несчастный ребенок, не ведающий, что творит. Я должна тебя отпустить. Я должна…»

Только она сама себя отпустила и пуповину оборвала, чего я и не заметила. Игорь тоже сам себя отпустил. Но с Игорем проще. Мы с ним разведены. Мы с ним больше не родственники. И с каждым днем мне все легче и легче, иногда я целыми днями его не вспоминаю. Только жаль бездарно прожитой жизни.

Почему это все случилось именно со мной?

Нипочему.

Заснуть невозможно. Лежала, вставала, смотрела в окно, курила, снова пыталась заснуть, снова курила. На окне у меня живет странное создание – гибискус, или китайская роза. Валька мне дарит на каждый день рождения комнатные растения, они цветут и погибают. Говорят, это потому, что для быстрого роста и цветения их подкармливают гормонами. Гибискус переплюнул всех. Сначала он был покрыт крупными бутонами, готовыми вот-вот распуститься. Но бутоны не распускались, они потихоньку желтели, а потом отваливались, как и листья. Появлялись новые бутоны и листья, с которыми происходило то же самое. За два года гибискус превратился в длинный, древовидный и совершенно голый стебель, украшенный на верхушке жалким хохолком из нескольких сморщенных листиков. Уже давно нужно было выбросить уродца, но я видела, как он боролся за жизнь, и рука не поднималась вышвырнуть его на помойку.

Вынесла окурки и легла в постель. А потом пошел дождь, зашептал, зашелестел, словно тысячи маленьких ножек побежали по асфальту, листве, траве, по моему подоконнику. Раньше я любила засыпать под эти славные, уютные звуки. Ночной дождь успокаивал, убаюкивал. А теперь рождает беспокойство и тревогу. Лежу и прислушиваюсь…

8

Встаю с постели чуть живая. Собираю манатки для больницы. Никак не могу найти пластмассовую кружку для одинокой старухи из моей палаты. Проверяю подвесной шкаф, но вместо кружки нахожу письмо из Мурманска. Комкаю и выкидываю.

Этим письмом Муза травила меня неделю подряд. Какой-то мужик плакался ей на свою жизнь и просил прислать лекарство, которого у них в Мурманске не было. Но просил он об этом тридцать лет назад! А она каждый день спрашивала, купила ли я лекарство и послала ли? Это было весной, незначительный рецидив. А осенью, перед болезнью, она свой эпистолярный архив перечитывала по сто раз, и в кухне, и даже в ванной я то и дело обнаруживала зачитанные любовные и полулюбовные письма многолетней давности, причем некоторые с недавними следами слез. Меж тем она сообщала невинным голосом: «Меня надо добиваться, на другое я не согласна». Или заявляла: «Только влюбленный имеет право на звание человека. Так говорил Блок». Прямо не верится, что Блок был такой дурак. А может, это был другой Блок, не поэт, а какой-нибудь хахаль Музы?

Как я раздражалась!

Потом она слегла и уже не интересовалась ни письмами, ни любовью. Я вообще думала, дело швах. Но пришел апрель, за ним май, и она как ни в чем не бывало запела: «Не покидай меня, весна!»

Нашла пластмассовую кружку и поехала в больницу. Входя в палату, здороваюсь, а глаза первым делом на Музу. Уже наклонилась к ее тумбочке, чтобы сумки разобрать, и тут, словно шестое чувство подсказало: кровать у меня за спиной пуста! Обернулась – точно, панцирная сетка.

– Преставилась Анна Васильна, – торжественно говорит баба Шура. – Часов в шесть утра.

Мне показалось, что самое большое впечатление смерть несчастной старухи произвела на меня. Я ненавидела эту больницу с душной палатой и вонючими безумными старухами, чистенькими юными сестричками в хрустящих белоснежных халатах и площадкой черной лестницы, куда я удалялась курить, с гнойным освещением и затоптанными метлахскими плитками на полу. И домой забирать Музу боялась, не знала, как справлюсь, хотя поездки в больницу и целый день в палате высосали из меня все силы.

Муза была в возбужденном, даже агрессивном состоянии, все время талдычила, чтобы я принесла одежду, и мы поедем домой. Удалось ее унять только с помощью укола. Она заснула, а я пошла к тете Лёле.

Тетя Лёля действует на меня как валерианка. Она правильный, мужественный человек. Она не только не жалуется на судьбу, она благодарна, если случается хорошее, она радуется, она мечтает. Поразительная несправедливость: всю жизнь занималась испанским языком, переводила испанских поэтов и только на старости лет смогла первый раз попасть за границу, в Испанию. Говорит, счастлива была проехать по стране: от Барселоны до Гранады, увидеть пейзажи, города, Гвадалквивир! Говорит:

– Если бы в молодости кто сказал, что я буду встречать Новый год в Гранаде, в двух шагах от Альгамбры, я бы в лицо тому рассмеялась.

Вне дома тетя Лёля выглядит лучше и презентабельнее. Дом у нее запущен, окна не мыты с зимы и прочее разное, что бывает в квартирах старых людей. Сестра ползает, как призрак. Девочка с плоским косоглазым лицом, с приплюснутым коротким носом, большая, толстая и неуклюжая для своих тринадцати лет, короткими ручками с короткими пальчиками неловко, медленно и старательно моет посуду, потом так же сосредоточенно вытирает руки кухонным полотенцем, вешает его на крючок и стоит некоторое время у раковины, глядя в одну точку, словно обдумывает следующий шаг. Затем она садится рядом с бабушкой и приникает к ней, как это делают маленькие дети. Один глаз прижат к бабушкиному плечу, а другой смотрит на меня внимательно и застенчиво. И я спрашиваю: за что им это? Ответ готов: ни за что.

Тетя Лёля говорит:

– Я все время возвращаюсь мыслями к Гранаде. Мы прибыли туда незадолго до закрытия музеев и после экскурсии отправились в город, к собору с усыпальницей Фердинанда и Изабеллы, королевской четы, отправившей Колумба в экспедицию. Темнеет в декабре рано и внезапно. Еще светло, и вдруг – стемнело. Собор уже закрыли, а на площади, кроме мальчишек, жонглирующих огнями, и наших туристов, – никого. Меня торопили в гостиницу на встречу Нового года, а я смотрела на улочки, бегущие вниз от соборной площади и думала: я никогда не пройду по ним, не узнаю, как они выглядят, потому что утром мы тронемся в обратный путь. Ты спрашиваешь, о чем я мечтаю? Мечтаю вернуться в Гранаду, зайти в собор, спуститься по тем улочкам.