– Настя! – мальчик поворачивается к сестре. – Мы будем вместе! Все время! – и он сгребает еще ничего не понимающую сестренку в охапку.

В комнате воцаряется тишина. В этой тишине можно расслышать, как сердца женщин и детей негромко разговаривают на одном языке, языке доброты, любви и надежды. И только одно сердце, мужское, бьется совсем в другом ритме. Сердце, не знающее, чего хочет. Сердце, мятущееся из одной крайности в другую. Сердце, израненное ревностью. Андрей все никак не может примириться с тем, что Катя общается с отцом Тимоши. Пусть по телефону – но общается!

Инна тут же села и написала Вадиму длинное письмо, изложив в подробностях свои планы относительно детей, и через две недели получила ответ: «…Главное, чтобы ты была счастлива. Обними их от меня и расскажи, что у них есть дедушка Вадим и что он скоро приедет из долгой командировки. Пришли мне ваши фотографии. Люблю тебя. Навеки твой Я».

Да, Инна была счастлива – у нее было такое чувство, что она отдает долги за свое счастье. Кому? Неважно. Вселенной, Богу – назовите как угодно, но у нее была потребность это делать. Первое, чем она занялась – перевела детей в ближайшие сад и школу, и помогла в этом директор вечерней школы – связи Вадима оказались прочными. В квартире сделали кардинальные перестановки – Инна с Настей заняли гостиную, Галя перебралась в комнату Инны, а Тимоше отдали Галкину. Из мебели приобрели два письменных стола, две настольные лампы и детские кресла, остального было достаточно. Первого сентября всей семьей провожали Тимошу в школу. Провожали радостно, Зинуля приехала, Катя с Андрюшей накануне у них заночевали. В общем, все, как должно быть в семье…Начало девятого, уже в целлофан завернут купленный накануне букет, уже Тимоша новенький рюкзак нацепил, уже Настя смотрит на него с нескрываемой завистью – она тоже хочет в школу, а тут звонок в дверь. Оля приехала.

Она любила вот так, без звонка, без договоренности. Будто хотела застать врасплох. Будто хотела прочесть на лицах, рады ей или нет. Первые минуты Инна была действительно рада приезду будущей сватьи, но радость растаяла, как снег на жарком солнце, и не только растаяла, а испарилась, оставив неприятный осадок. Горько и досадно стало за Катю, за деток.

Оля лезла внукам в глаза, а они жались к «новым» бабушкам. Тимошу проводили и домой пошли, там обед ждал. По пути Ольга Ивановна делилась впечатлениями о школе: мол, совсем не такая, как у них на Баварии, слишком модные все и слишком гордые. Катя шла позади, с Андреем под руку. Зинка и Инна рядом идут, переглядываются. Пока стол сервировали, устали от Ольги – она рот не закрывала и мастерски, последовательно ткала на Катю новые «одежды», совсем не те, в которых все привыкли видеть эту славную девочку. Да, сейчас она была маленькой испуганной девочкой, и в ее хрупкой фигурке угадывалось желание убежать, исчезнуть, раствориться в воздухе. Галка, огорошенная, едва не подавившаяся вином, положила руку поверх Катиной, выдержала паузу, попросила Андрея налить еще вина, и ее понесло…

– Я хочу выпить за замечательную женщину, за ее солнечную душу, чуткое сердечко и за ее деток!

Выпили, рассмеялись – фух! Ольга молчит. Но недолго. Просит налить вина. Берет бокал…

– Я хочу выпить за то, чтобы мой внук хорошо учился и стал человеком и чтобы на базаре не торговал, как некоторые… Ну ничего, все будет хорошо!

И эта фраза, невинная, добрая, произносится таким тоном, будто вот сейчас все плохо, сейчас все в дерьме, и хорошо не будет никогда!

Увы, маму не выбирают, не выбирала ее и Катя. Она ее любила, любила своей открытой душой и старалась не задумываться над тем, почему мама такая, зачем с нею вот так? Она просто отдавала ей свое сердце. А мама при любом удобном случае источала яд, вытравливая в себе остатки совести. Но совесть – штука упрямая, суровая и особенная. Нет, она не швыряет в глаза всякие мелочи – вот тут ты дочку незаслуженно оскорбила при друзьях, вот тут влезла в ее душу, как свинья в корыто, вот тут рассорила с парнем, сказав в сердцах, что она телка, которой надо трубы перевязать. Парень, конечно, про трубы все понял и сбежал – мамы ж зря не говорят. Да, совесть не мелочится – однажды она может отомстить очень жестоко…

А тут… Тут чужие люди за ее родными внуками присматривают, небось, за ее спиной шепчутся, обсуждают… Конечно, еще как обсуждают! И Ольга снова открывает рот, намереваясь словесным потоком вымыть то, что, по ее разумению, о ней думают или могут думать эти странные женщины…А как еще можно назвать тех, кто воспитывает чужих внуков? Она жалуется на маленькую пенсию, на тяжелую жизнь. Вдовец, с которым она живет, все время ее выгоняет, требует, чтоб уходила пятнадцатого числа. Или первого. Или десятого. По-разному бывает. И так из года в год.

– Он ужасный человек, я так мучаюсь! – горестно шептала она, внимательно прощупывая взглядом сидящих за столом, и тут Галя ей в лоб:

– Зачем вы с ним живете, зачем терпите такое унижение?

– А где мне жить? С сыном? Он алкоголик, он сумасшедший, с ним жить невозможно.

– Продайте квартиру и купите две, себе и сыну.

– Это невозможно. Денег хватит только на две однокомнатные, а нам с Катей и детьми нужна трехкомнатная.

– Но Катя сейчас у Андрея, дети у нас.

– Так это что, навсегда? – хмыкает она.

Андрей сидит, как в рот воды набрал. А Катя – глаза в стол и вся съеживается.

Странно все это, не по-человечески. Не по-человечески жить с тем, кто выгоняет тебя. Не по-человечески, когда при живой бабушке внуки живут в интернатах, а по выходным у какой-то тети Вали. Не по-человечески сеять вокруг себя раздор – он к тебе же вернется. И еще отталкивать ребенка, пусть уже взрослого, – не заметишь, как оттолкнешь очень далеко…

Слава богу, за этим столом сидят не слепые, они все видят и все понимают. И они еще сильнее привязываются к девчонке, когда родная мать с плохо скрываемым раздражением все время ее перебивает. В голосе Ольги то и дело сквозит досада или нравоучительные нотки, словно Катя все еще школьница и плохо выучила урок. Мать недовольна ею, норовит показать бедняжку с неприглядной стороны, намекая, что есть вещи, о которых знает только она. И каждой из присутствующих женщин хочется дать по голове непрошеной гостье, а самая маленькая, Настюшка, сидит на диване и, прижимая к себе куклу, с застывшими в глазах слезками, тихо всхлипывая, прислушивается к тому, что происходит в кухне. А там Андрей внимает россказням потенциальной тещи и косится на Катю, а Ольга, заметив в нем благодарного слушателя, набирает обороты, и вот уже пошла история об отце Тимофея, который, естественно, негодяй. Потом об отце Насти… Галя снова не выдерживает:

– Не нужно о нем, этот человек пропал, – она смотрит на часы, потом на Инну, – пора идти за Тимошей.

– Мы сходим, – говорит Катя, и Андрей кивает.

Его лицо Галке не нравится. Очень не нравится.

Ольга покидает дом в восемь вечера, Андрей и Катя идут ее провожать. Галка садится работать. Инна и Зина, совершенно обалдевшие, будто им по темечку долго и ритмично стучали чем-то тяжелым, падают в кресла, обрадованные тем, что Оля ушла и что Тимоше ничего не задали. Оказывается, сейчас первоклашкам на дом задают только после зимних каникул. Тимоша забирается к Зине, Настюша к Инне – дети сами вот так поделили между собою бабушек, и в этом дележе, без сомнения, проглядывало зарождавшееся в Тимоше джентльменство, он больше любил бабушку Инну, но… «отдал» ее сестричке. Прижавшись к теплым и мягким бокам, дети быстро засыпают, а бабушки до зевоты пялятся в телевизор. Потом укладывают детишек, чистят зубы и тоже ложатся.

Прислушиваясь к сопению сестры – они спят на большой двуспальной кровати, между ними Настюша, – Инна смотрит на россыпь звезд на клочке неба, заглядывающем в щелку между шторой и гардиной, и негодует. С каждым вздохом в ее сердце поднимается протест против Ольги. Сжав кулаки, она ворочается и грозит ими Ольге, но понимает, что женщина эта, эта змея подколодная, будет в ее жизни, пока будут детки. А они будут, дай-то бог, всегда. Конечно, она желает ей долгих лет жизни, она восхищается ее победой над болезнью, над раком груди, поразившем Ольгу девять лет назад. Сердце Инны старается оправдать женщину, прошедшую через непостижимые испытания – удаление, облучение. Она понимает, что характер в такой ситуации неизбежно меняется… Но сама Инна никогда не смогла бы сделать больно своему ребенку. Хотя… Кто знает? Ведь как-то получилось, что она сделала больно Андрею… Не заметила, когда боль намертво засела в его памяти, не увидела, как она выросла, а все поняла, только обнаружив ее горькие плоды. Но сейчас не до рефлексий, сейчас перед глазами Инны – Катино лицо, лицо беспомощное и глубоко обеспокоенное. «Не волнуйся, мы не дадим тебя в обиду», – шепчет Инна в темноту комнаты, и вдруг глаза наполняются слезами, и так горько становится на душе, что хоть кричи.

Галка на своем диване тоже негодовала не меньше матери. После этих дурацких посиделок она не просто хотела, она жаждала счастья для Кати назло ее матери. Полная идиотка! Клиническая! Галка знает – Катя пришла в их семью не просто так, это знак. Ох, не любила она это расплывчатое понятие, но иначе не скажешь. И подтверждения этому есть – Катя родилась в один день с мамой. Но любой скажет – подумаешь, это никакое не подтверждение! Но день-то не простой – Яблочный Спас. Подумаешь, возразит любой, в этот день родились еще три близкие вашей семье женщины – Маринка, сестра Вадима, Ксюха, Галкина подруга по институту, в прошлом депутат горсовета, а сейчас заведующая отделом помощи социально незащищенных, и Людмила Васильевна, директор вечерней школы. И что, все они пришли в жизнь семьи не зря?

Да. Не зря. И подтверждений тому бессчетное множество.

…Маринка появилась в ателье у Инны с куском дорогого шелка и желанием затмить на свадьбе саму невесту. Почему? Потому что невеста, и по совместительству сокурсница, отбила у нее жениха. Отбила с невинной улыбочкой, хлопая невинными глазками. Поначалу Маринка рыдала, а потом утерла слезы и твердо решила взять реванш. Она была уверена – жених, и по совместительству все еще ее возлюбленный, увидит ее шикарную фигуру в этом струящемся до пола наряде, вспомнит жаркие ночи на мокрых от страсти простынях и бросит мерзкую суку. Он ее увидел и действительно обалдел, но Маринке в тот момент вдруг расхотелось. Нет, не отомстить суке, а принимать его обратно. Может, мысль эта была слишком самонадеянной, но ей это можно простить. Так вот, они переглядываются, перемигиваются. Тут танцы, все уже навеселе. Жених к ней – то да се, давай отойдем, а дело было в небольшой загородной гостинице у озера, где каким-то там совладельцем был папаша невесты. Лето, шмели жужжат, пахнет розами не только кустовыми, а и в букетах. Шатры, музыка, шампанское не только в ведрах со льдом, а и в голове. В общем, они по-английски удалились, а уже внутри здания, на боковой лестнице, она схватила его за гениталии и прямо в ухо объяснила горячим шепотом, что сейчас с ним сделает. Он сомлел, а она ему: «В номере для молодоженов!», легонько цапнула за ухо и сунула его палец в свой рот. Он схватил ее за руку и бегом в номер. Все обещанное она делала с чувством, медленно, и вдруг он как зарычит, ну чисто зверь. Она не испугалась, она привыкла к этому. Он в прострации, она ему пупок вылизывает, и тут распахивается дверь… В общем, жениха турнули, а мать невесты порвала Маринкино платье, оно красиво свисало с горы подарков, сложенных на полу посреди номера: ногой наступила, рукой потянула… Вот с этим платьем Маринка вернулась к Инне и, то смеясь, то плача, поведала о том, при каких обстоятельствах красота эта превратилась в рванину. Вопрос, можно ли с этим что-то сделать – шелк-то действительно хороший. Инна успокоила реваншистку – можно, и тут открывается дверь и входит Вадим, ему надоело ждать сестру в машине…