– Мы не хотим жить с бабушкой Олей!

Думали на Инну оформить, но нельзя, ее муж сидел, а органы опеки требуют справку о судимостях супруга. Даже если был под следствием – все, дорога в опекуны закрыта. Еще Ксюха написала запросы на почту, в поликлинику и милицию по старому месту жительства Толи и туда, где жил глухонемой брат. Ответы получила быстро. В них значилось, что вышеуказанный гражданин с такого-то месяца такого-то года в поликлинику не обращался, писем не получал, и по данным адресам не появлялся.

Заодно был участковый, он через два подъезда живет, Инна хорошо знает его маму – он не указал в справке с места жительства, что Вадим уже вернулся из мест лишения свободы. Но не соседство с семьей Франко повлияло на решение участкового, а совсем другое…

– Я тоже приемный сын, – сказал он, – пусть меня за эту справку накажут.

Заодно были друзья Вадима – за четыре дня помогли оформить все медицинские справки. Лена всегда на подхвате, занималась детьми. Папаша Тимофея быстренько написал отказ от ребенка. Судья тоже пошла навстречу – на первом же заседании отец Насти был признан пропавшим без вести, а Настюша получила статус сироты. И только одна дама в райисполкоме подозрительно приподняла бровку:

– Что-то вы очень быстро документы собрали, – и меряет Галку взглядом. – Но это еще не все, – в голосе плохо скрываемое презрение, – теперь ждите, когда курсы назначат.

– Какие курсы? – удивляется Галка. – Мне ничего об этом не говорили, – она смотрит в перечень необходимых документов, – здесь об этом ничего не написано…

– Мало ли что там не написано! Вы должны пройти курсы попечителей. И еще неизвестно, получите вы сертификат или не получите, – она перекладывает бумаги на столе.

– А где эти курсы? – спрашивает Галка и вспоминает, что ей об этом действительно говорили, а она совсем забыла…

– В Госпроме. Но они тридцатого декабря закончились, так что раньше марта не надейтесь.

– О господи… – вырвалось у Галки.

Хозяйка кабинета подозрительно щурится:

– Женщина, куда вы так спешите, а? Вам что, так сильно нужны сиротские деньги? Без них никак?

Ну что ей сказать? Что она дура? Нет, она не дура, она как никто знает, что такое есть – частенько сирот берут в семьи из-за денег. А Галка уже знает, что особенно выгодны в этом плане дэцэпэшники. В таком подходе помощи сироте нет ничего плохого – в семье дитя, да еще инвалид, будет лучше досмотрено, потому как органы опеки посещают его и сурово контролируют опекунов. Кто-то скажет – Настя с Тимошей в семье живут, что еще надо? Хм, что надо?.. Нужно все закончить. Как можно быстрее. Чтобы все стало на свои места. Чтобы все успокоились. А в семье неспокойно. Нет, все идет как нужно – каникулы закончились. Снова школа, Тимоша просится на кикбоксинг. Ищут хорошего тренера. Настенька увлеклась рисованием. Рисунки разные – то серые, то пестрые. Как потеплеет, Инна поведет ее в Дом детского творчества. По вечерам собираются в большой комнате, стараются говорить обо всем, кроме главного – завтрашнего дня, в котором нет уверенности. Все зыбко. Но говорить приходится – дети мечтают, хотят знать, что будет завтра, где они будут жить, с кем, куда поедут летом. Взрослые отвечают, но их голоса… Они всегда выдают!

А тут Ольга каждый день приезжает. Приедет, сядет в гостиной и снова за свое…

– Мои бедные сиротинушки! Моя бедная доченька! На кого ты нас покинула?

Настя в слезы, Тимоша злится. Инна с Галей готовы задушить гостью, но она этого не видит и рассказывает, как обожала Катю, как тряслась над ней, сколько ночей не спала, пока девочка выросла. Как берегла ее, да не уберегла. Сидит, плачет, руки к детям тянет, но дети к ней не идут. Она вытрет слезы, и вот в кресле сидит уже другая женщина, к которой дети точно не пойдут.

– Если вам не дадут опекунство, я договорюсь с интернатом, возле меня есть вполне приличный. Что ж, чему быть, того не миновать, – голос твердый, с вызовом.

– Ольга Ивановна, не говорите так, – просит Инна, косясь на обомлевших детей и цепенея – в вызове том так много спрятано!

– Почему не говорить? – Ольга дергает плечами. – А куда их? – она показывает на детей. – Я на свою пенсию их не прокормлю. И жить нам негде, вы это знаете.

Инна знает. Но терпит все это еще и потому, что благодарна Ольге за молчание. Они так и буду молчать до последнего дня, потому что обе знают ответ на вопрос: кто виноват в том, что Катя ушла… Галя тоже молчит, и Зина, но это не имеет никакого значения – все всё знают! И дети тоже. И все хотят ослабить до предела натянутую струну отношений между ними и матерью, потерявшей ребенка по вине… О, Господи… И по вине Андрея тоже. Да когда же они получат этот проклятый документ?! И получат ли вообще?!

Галя смотрит на райисполкомовскую даму и та, наверное, что-то ловит в ее взгляде, меняется в лице и берет мобильник.

– Ирочка, у меня вопрос. Когда следующие курсы для попечителей? – хмурится. – Что? – открывает рот, захлопывает. – Как завтра? Ты ничего не перепутала? Вы ж только тридцатого группу выпустили… В плане написано? – одной рукой перебирает бумаги на столе. – Когда ты передавала? В начале недели? Хм… Сейчас, подожди… – открывает тонкую белую папку, – а… вот он… Извини, Ируся, я с этими праздниками… Слушай, я тебе сейчас пришлю на почту еще одну слушательницу. Пока, дорогая, – кладет трубку, смотрит на Галку, недоуменно пожимает плечами. – Вам повезло, завтра начинаются занятия. – Ее лицо снова приобретает жестокое выражение. – Это понятно… Пенсию дэцэпэшникам увеличили, и спрос на них поднялся.

Неделю Галка бегает на занятия. Наконец, кутерьма закончилась и семейные отношения узаконили постановлением облисполкома. Дети получили статус лишенных родительской опеки, а Галка – опекунство. Тимоша остался с Андреем – уж очень они привязались друг к другу, а Настюша с Галей, бабушкой и дедушкой. С Лизкой все решилось просто – Настюша взяла ее себе, хотя Тимоша не хотел отдавать, а потом уступил. Он же джентльмен. Но случилось непредвиденное…

Принесли Лизку к Гале со всем ее добром, всей семьей обсуждали, где ей лучше спать, но кошка уже знала, где ей лучше. Говорить она не умела, потому выражала свой протест голодовкой – лежала в манежике и вставала на лапы только по нужде и водички попить. На третий день все всполошились, кинулись искать телефон ветеринара, но вмешался Вадим:

– Она тоскует. Везем ее обратно.

Отвезли. Выпустили Лизку из переноски, и она поспешила к Андрею. Он ее на руки взял, а она ему:

– Мяу-мяу… мяу-у-у… мяу-у-у… мяу-мяу…

И интонация человеческая, жалобная, с обидой, и с упреком: мол, зачем меня отдал…

Вернулись домой, погрустили, посмеялись, а глубокой ночью Галка проснулась от того, что дышит холодным воздухом. Может, окно оставила открытым, подумала она, но окно было закрыто. Сходила в туалет, вернулась, села на край дивана, и так ей стало тяжко.

– Катя, родная моя, что ж ты так… Что ж ты так… – шептала она, глотая слезы.

И вдруг вспыхнул экран телевизора, висящий на стене. Вспыхнул ртутно-голубым светом. Галка замерла, по спине холодок пробежал. Сидит, уставившись на экран. И тут по нему черно-серые помехи – и все… выключился. Гм, наверное, она нечаянно уселась на дистанционное управление. Она шарит по простыне – ничего. Свет включила, а пульт в кресле лежит…

Все потихоньку наладилось – Вадима взяли на скорую фельдшером. Оля удачно продала квартиру и купила двухкомнатную себе и однокомнатную Мише. Миша вроде на работу устроился и перестал пить, а Ольга по-прежнему жаловалась на маленькую пенсию и мужа-сатрапа. И теперь к этому добавилась запоздалая любовь к дочери. Все только и слышали «моя девочка», она все время крестилась, шептала «царство небесное рабе Божией…», носила в сумке Библию, а место захоронения стало для нее почти культовым – она ездила к могилке значительно чаще, чем к живой дочери. Отец Тимоши ни разу не позвонил, не пришел, и потихоньку мальчик перестал о нем вспоминать, все сильнее привязываясь к папе Андрею и деду Вадиму. С ними он говорил о море и самой главной елке в стране, и летом у семьи по плану было море, а зимой – самая главная елка… А перед морем Андрей поступил в автодорожный институт на заочный факультет и пошел работать на СТО.

Вопреки мнению, что дети быстро забывают умерших, Настюша около года тосковала по маме, клала ее фотографию на подушку и разговаривала с ней. Но пришло время, и ее тоже отпустило.

А вот кто сообщил в органы опеки о Вадиме, семья так и не узнала. Лена грешила на отца Тимоши: мол, больше некому. Может, и он.

Через два года Андрей купил машину, как раз к своему дню рождения. Покупку праздновали в его квартире. Первый тост за именинника, второй – за родительницу. «Мам, выйди на балкон», – говорит Андрей. Инна выходит и видит: внизу припаркована синяя машина с огромным, отливающим серебром бантом на крыше и цифрой «28» на капоте.

Глава 4

– Настя, а что, между тобой и Никитой что-то есть? – вместо «здрасьте» заговорщически спросила староста группы.

Она неплохая девчонка, только слишком уж тихая и занятия никогда не прогуливает. И еще везде сует свой длинный нос. Вообще-то ей совать положено по статусу, иначе какая она староста?

– Ты че?! – Настя покрутила пальцем у виска.

– Ну, да! Любовь у них! – хмыкнул проходящий мимо парень из их группы и тут же противно заржал.

– Ну ты, дебил редкостный! – огрызнулась Настя.

– Ладная, любовь – это прекрасно, – на нее смотрели наглые зеленые глаза. – А ты с Никитой уже того? – любопытствующий состроил хитрую рожу.

– Ты сам того! – Настя добавила к фразе непечатное слово.

В ответ – тупое ржание.

– Что случилось? – услышала она голос Милки и обернулась. Тут же подскочила Соня, хлопая любопытными глазками.

– Ничего! – Настя нахмурилась.

В лифте ехали молча. Соня и Милка, стоя слева и справа от Насти, все время переглядывались и тихонько хихикали.