– Кукла! Просто живая кукла. А это что за женщина? Красивая какая! И ты так на нее похожа.

– А это моя мама. Моя настоящая мама. Она умерла. Я даже ее не помню. А Соня меня вырастила. И сестры – единокровные.

– Батюшки, да ты настоящая Золушка, просто классическая: мачеха и две сестры. Бедная девочка. – И Артём потянулся поцеловать Нику.

– Нет, что ты! Я счастливая. У нас очень дружная семья, а Соня просто замечательная.

– А как умерла твоя мама?

– Как умерла? – Тут Ника задумалась: она никогда не спрашивала об этом у родителей, и у нее сложилось представление, что мама умерла при родах. Но так ли это на самом деле? Ника вдруг засомневалась. Она медленно произнесла, задумчиво глядя в пространство: – Ты знаешь, я только сейчас осознала, откуда во мне это ощущение…

– Какое ощущение?

– Что я перед всеми виновата. Поэтому мне и подарки так трудно принимать, и помощь. Все кажется – я недостойна. Ведь из-за меня… Из-за меня умерла моя мама… Отец так ее любил.

И Ника всхлипнула, уткнувшись Артёму в грудь.

– Ну что ты! Перестань. Ни в чем ты не виновата. Родители никогда с тобой не говорили об этом?

Ника замотала головой.

– Надо обязательно их расспросить.

– Да, ты прав. А главное – это ощущение совершенно неоправданно: они так трепетно ко мне относились, и папа, и мама Соня, а я…

– Ну вот! Не плачь, куколка. Давай-ка лучше я тебя утешу.

Посреди ночи Ника резко проснулась и села в постели. Ей снился странный сон: посреди большого зала с колоннами, освещенного свечами, восседала свекровь – на ней был яркий атласный халат, а на голове почему-то веночек из белых цветов и фата. Свекровь парила ноги в алюминиевом тазу, а совершенно голая Ника суетилась вокруг с какими-то тряпками, которые запихивала под многочисленные двери. Потом появился Артём – принес ведро горячей воды и вылил в таз, а свекровь, злобно на него покосившись, пробормотала:

– Поздно щели-то затыкать! По-оздно…

Артём рассмеялся, снял с головы свекрови веночек с фатой, нацепил на Нику и подхватил ее на руки, унося прочь из этого зала – толкнул ногой дверь, и та распахнулась, выпуская их в сияющий летний полдень, полный ароматов цветов и жужжания пчёл.

Приснится же такое! Ника ошарашенно помотала головой и опять улеглась, повернувшись на бок, а сонный Артём тоже повернулся и обнял ее, положив руку на грудь. Проснувшись утром, Ника с чувством потянулась и принюхалась: на всю квартиру пахло кофе, корицей и свежей выпечкой. Оказалось, Артём печёт на завтрак оладушки – Ника некоторое время подсматривала, притаившись у двери: он ловко управлялся со сковородой и тестом, насвистывая что-то бодрое.

Кухня была залита солнечным светом, и Ника вдруг вспомнила свой сон, от которого осталось двойственное ощущение счастья и легкой тревоги. «Поздно щели-то затыкать!» – прозвучал у нее в голове голос свекрови, и Ника нахмурилась: при чём тут щели? Что-то знакомое почудилось ей в этом выражении – не то слышала где-то, не то читала: заткнуть все щели, чтобы что-то не проникло внутрь…

Ответ пришел из глубины ее сознания – или подсознания: чтобы не проникла любовь! Поздно затыкать – любовь уже просочилась, уже завладела сердцем. Вот оно что… Ника вздрогнула, ощутив, как сквозь ее тело прошла двойная волна счастья и боли: я люблю Артёма! И это безнадежно…

Ника замерла у двери и зажмурилась, судорожно сжав руки – мысли ее заметались. «Избави тебя бог от такой любви!» – услышала Ника голос сестры. «Нет, нет! Ни за что! Я не хочу, чтобы моя душа истончилась. Я должна держаться. Главное, чтобы Артём не понял. Господи, что же теперь делать? У нас нет никакого будущего. Ему нужна совсем другая женщина. Я должна отпустить Артёма. Пока не стало слишком поздно. Пока я в силах это пережить». Ника открыла глаза: Артём все так же деловито переворачивал оладушки и насвистывал. Она глубоко вздохнула и бодро произнесла:

– Доброе утро. Как вкусно пахнет! Ты меня балуешь! – потом подошла и обняла Артёма сзади, прижавшись щекой к его голой и чуть влажной спине. И подумала: конечно, я должна отпустить – но, может, не сегодня?

– Привет, куколка! – Он повернулся и поцеловал Нику. – Как ты? А почему глаза грустные?

– Все хорошо. Тебе показалось. – Ника уселась за стол, подумав, что теперь придется следить за собой, и Артём положил ей на тарелку целую горку оладушек.

Глава 3

Сонечка

Только по дороге на дачу Ника вспомнила, откуда взялась эта фраза про затыкание щелей – Булгаков, «Мастер и Маргарита», сцена бала у Воланда! Маргарита попросила Воланда, чтобы безумной Фриде перестали подавать платок, которым она удушила собственного младенца, и Воланд велел заткнуть все щели, чтобы милосердие перестало просачиваться внутрь. Милосердие, не любовь…

Первым Нику увидел Курзик и тут же помчался к калитке – Ника вылезла из машины, распахнула объятия, поцеловала его, уже успевшего загореть, и вручила слегка подтаявшее мороженое, которое везла в специальном пакете-холодильнике.

– А где весь народ?

– Мама на террасе. Она читает. Только, по-моему, вовсе спит. Бабушка ужин готовит, а деда качели чинит. А ты на выходные приехала, да?

– На целую неделю, – улыбаясь, ответила Ника и потрепала его по голове: такой родной мальчик, такой близкий и понятный. И горько вздохнула, вспомнив дочь, совсем не близкую и не понятную.

– Ура! – закричал Курзик. – Ура, на неделю! А ты сходишь со мной на пруд? И в рощу? А то им некогда. А в роще, знаешь, там такие огромные муравейники – с меня ростом!

– Да что ты? И что ж за муравьи живут в таких огромных муравейниках?

– Ой, здоровущие такие! Прямо… Прямо как осы! Только не летают. Но бегают очень быстро. Когда пойдем, ты сапоги надень резиновые, а то покусают.

– А сапог они не прокусят? – серьезно спросила Ника.

– Не, сапог не прокусят, точно. Ой, а ты знаешь? Соседи собаку завели! Большая, черная. Здоровая. Когда гуляет, гантелю в зубах носит.

– Да ладно!

– Правда-правда. Такая собачища, вообще!

– А что за порода?

– Дартвейдер.

– Кузя! – засмеялась Ника. – Ротвейлер.

– Не-а, дартвейдер. Ну вылитый же!

Неделя пролетела незаметно – и в рощу сходили, и на пруд, и на велосипеде покатались, и в бадминтон поиграли. Анечка была благодарна, что Ника занимается с Курзиком – она чувствовала себя неважно, хотя бодрилась перед родителями, которые делали вид, что ничего не замечают, а у нее за спиной обменивались тревожными взглядами. Дед наконец починил качели, и Ника решила их опробовать. Она раскачалась довольно сильно, вспомнив детство, а отец только посмеивался. Потом Ника присела к нему на скамейку:

– Как ты, папочка?

– Да я-то что, я ничего. Ты вот скажи мне лучше: что такое с Аней? Я знаю, вы мастерицы наводить тень на плетень, но мне надо знать правду: у нее что, рак?

– Да, – вздохнула Ника. – Прости, мы не хотели расстраивать вас с мамой.

– Ну да, ну да. И что, все так плохо?

– Мало хорошего. Ей вырезали опухоль, но, похоже, есть метастазы. Будет химиотерапия, но чудес не обещают.

– Ах ты, горе какое! Ну ладно, что делать. Маме я сам расскажу.

– Пап, ты уж подготовь ее, чтобы не рыдала над Аней, ладно? Пусть все будет по-прежнему. А я Анечке скажу, что вы в курсе. Пап, мы еще не сдаемся, слышишь? Поборемся.

Отец только махнул рукой, и Ника, обняв, поцеловала его в небритую щеку. Он улыбнулся и погладил ее по голове:

– Ты моя девочка! Как живешь-то? Никогда ничего не рассказываешь.

– Да все нормально.

– Я рад, что ты так легко справилась с разводом. Боялся, что закиснешь совсем. А ты, вон, расцвела! Такая красивая… Прямо как Лиза…

– Пап, а ты очень сильно ее любил, да?

– Очень. Только давно это было. Но до сих пор болит. Мы ж поженились рано, Лизе двадцать было, мне двадцать два… Ее мать терпеть меня не могла. Ну, ты знаешь.

– Да, бабушка Лена тебя не жаловала. Пап, скажи… А как мама умерла? При родах, да?

– Откуда ты это взяла? – удивился отец. – Разве мы тебе не рассказывали?

– Не рассказывали.

– Ника, да что ты! Лиза умерла, когда тебе почти два годика было! Ты что, никогда не обращала внимания на дату смерти? На памятнике?

– Нет… Не знаю… Я была почему-то уверена, что при родах. И я… Я думала… Что она из-за меня умерла.

– Господи, девочка, ты что, винила себя в смерти матери? Все эти годы?

– Да, – прошептала Ника и вдруг заплакала навзрыд, уткнувшись в отцовское плечо.

Отец обнял ее и забормотал, сам чуть не плача:

– Да как же так?.. Если б я только знал… Бедная моя! Ты ни в чем не виновата. Нет, надо же такое придумать…

– Папа, – всхлипывая, сказала Ника, – расскажи мне, как это было. Пожалуйста!

И отец рассказал.

Это было трагическое совпадение нелепой случайности и преступной халатности. Второго мая молодая семья, приехавшая в гости к родителям Валеры, которые жили под Дмитровом, отправилась погулять. Папа Валера, мама Лиза и маленькая Вероника расположились у прудика: весна ранняя, солнце припекает, травка зеленеет – Лиза разулась и бегала босиком вокруг хохочущей Вероники, а Валера щелкал их фотоаппаратом. Это оказались последние снимки Лизы – она упала, запнувшись о торчащий из земли металлический штырь, и сломала ногу. Перелом был открытый, а в дмитровской больнице, куда ее привезла «Скорая», второй день праздновали Первомай, так что гипс наложили кое-как, толком не промыв рану. Начался сепсис, и Лиза умерла – когда медсестра наконец вызвала хирурга, он не смог ничего сделать.

Хоронили Лизу после Дня Победы, десятого мая. Мама Лизы упала в обморок у могилы, отец как-то держался. Подруги рыдали, а Валера был словно в тумане. Он плохо понимал, что происходит: с того самого момента, как вышедший к нему человек в белом халате, отводя глаза, произнес страшные слова о смерти Лизы, Валера чувствовал одну только боль, от которой не спасало ничего. Водка его не брала – на поминках он пил стопку за стопкой, не чувствуя вкуса, и бессмысленно смотрел в пространство, пока его не вывел из ступора крик тещи. Состоялась безобразная сцена: Елена Андреевна билась в истерике, обвиняя зятя в смерти Лизы: не уберег!