Не уберег, согласился Валера. Не уберег.

И его накрыло новым приступом боли, в сто крат сильней, чем прежняя.

Теща рвалась выцарапать ему глаза, ее оттаскивали, успокаивали, а тесть взял Валеру за плечо и вывел из-за стола:

– Иди домой, Валера. Иди. Прости Лену – она вне себя от горя. Ты ни в чем не виноват.

Они обнялись, и Валера уехал домой. Дома он заметался, как зверь в тесной клетке – квартирка была крошечная. Валера с десяти лет жил у рано овдовевшей бездетной тетки, прописавшей его в свою однокомнатную клетушку бывшего доходного дома Ливерса на Плющихе. Он метался и бился головой о стену, не понимая, как жить дальше – одному, без Лизы! Про дочь он не то чтобы не помнил – нет, он знал, что с Вероникой все в порядке, хотя, если бы кто-то спросил, где же она, Валера не сразу смог бы ответить. А Вероника находилась у Сони. Соня жила напротив – дома стояли так тесно, что вся жизнь соседей была как на ладони. Переехав к Валере, Лиза подружилась с Соней, а когда родилась Вероника, Соня и вовсе превратилась в добровольную няньку. Валере не очень нравилась эта дружба – то ли казалось, что Соня плохо влияет на Лизу, то ли просто ревновал жену к подруге. Но неприязнь была сильная, как Лиза ни убеждала мужа, что Соня очень хорошая:

– Хорошая, – ворчал Валера. – Конечно, никто ее замуж не берет, вот и втирается в чужую семью.

И вот теперь, когда их с Лизой семья рухнула, Соня оказалась очень кстати – она тут же пригрела Веронику, присматривать за которой было совершенно некому: Валера выпал из реальности, тестя через неделю после похорон разбил инсульт, и теща, сама еле живая, все силы и время отдавала ему. В один из бесконечных мучительных дней Валера решил, что жить ему больше незачем. Он уже давно не выходил из дома, давно ничего не ел, да и нечего было. Водка тоже кончилась. Он скорчился на кровати, подвывая от боли, терпеть которую больше не было сил, и думал, как бы умереть. Резать вены он не хотел – не смог бы пилить себе руку тупым ножом. Таблеток никаких не было, чтобы отравиться. Да и потом – умереть хотелось мгновенно. Можно прыгнуть с моста в Москву-реку, но до моста еще дойти надо. Броситься под машину? Но пострадают другие люди, которые ни в чем не виноваты.

И тут взгляд Валеры упал на стоящую в углу стремянку – потолки в квартире были высокие, четыре с половиной метра, так что без лестницы никак не обойтись. Он посмотрел на люстру, висевшую на большом крепком крюке: вот оно! Точно, он так и сделает. Валера встал, нашел веревку, сделал скользящую петлю, придвинул стремянку, влез и привязал веревку к крюку. Потом слез и полюбовался: то, что надо. Он только забыл задернуть шторы, поэтому все его приготовления были прекрасно видны Соне, стоявшей у окна в доме напротив. Она ахнула, подхватилась и побежала к Валере – как была, в старом халате и шлепанцах, которые потеряла по дороге. Она только что вымыла голову и успела лишь наскоро вытереть волосы полотенцем и замотать косынкой.

Соня так билась о дверь, так кричала, что Валере пришлось открыть – она первым делом оттащила в коридор стремянку. Валера растерянно смотрел на Соню – из-под уже промокшей косынки с длинных волос, кое-как скрученных в узел, на шею и плечи стекали капли воды, халат все время норовил распахнуться, и Соня туже затянула пояс. Из ее глаз ручьем текли слезы, рот кривился, и выглядела она ужасно.

– Почему ты мокрая? – спросил Валера. – И босиком?

– Почему? – закричала Соня. – Да потому, что спасать тебя понеслась! Ты что выдумал, а? Вешаться? Сбежать решил? Сволочь, предатель! Ты забыл, что у тебя дочь?

И Соня, размахнувшись, с силой ударила Валеру по щеке.

Он пошатнулся и схватился за щеку:

– Ты что, сдурела? – тем не менее в голове у него неожиданно прояснилось.

– Это я сдурела? А ты? Что с собой делаешь? Хочешь дочь сиротой оставить? Как тебе не стыдно! Что бы Лиза сказала?

– Лиза? Лиза… А-а, Лиза! – И Валера страшно зарычал, вцепившись себе в волосы. – Лиза-а…

Соня шагнула вперед, обняла его и заплакала вместе с ним, бормоча слова утешения, которых он не слышал. Они довольно долго простояли обнявшись, потом Валера опомнился и осознал, что крепко прижимается к теплому и чуть влажному женскому телу: под халатом у Сони не было ничего, и Валера ощущал ее всю целиком, от неожиданно пышной груди до коленок. Он сглотнул и резко отстранился, чуть ли не оттолкнув Соню – по тому, как она оскорбленно выпрямилась и покраснела, Валера понял: догадалась, что пришло ему в голову.

– Надо снять веревку, чтобы не болталась тут, – глядя в сторону, сказала Соня.

Валера опять притащил стремянку и под бдительным Сониным взглядом разрезал ножницами туго затянутый на крюке узел. Потом умылся, побрился и переоделся – Соня ждала его, сидя на табуретке. Вид у нее был довольно мрачный. Он подал ей полотенце и собственные тапочки – нога у Сони крупная. Соня церемонно поблагодарила и замотала голову полотенцем, сняв мокрую косынку.

– Иди вперед, мама тебе откроет. А я потом. – Соня старалась не смотреть на Валеру. – Вряд ли ты захочешь пройти через двор рядом с такой чучундрой.

– Перестань. Пойдем. – И Валера, внутренне чертыхнувшись, взял ее за руку, но Соня отняла.

Вероника, увидев отца, завопила:

– Папа! Папа пишой!

Валера схватил дочку в охапку, прижал к себе, вдохнул – и его накрыло такой волной любви, горя и ужаса, что даже затрясло: а если бы Соня не успела? Что стало бы с Вероникой?

Его усадили за стол, Валера долго и жадно ел все подряд, оголодав за последнее время, а Сонина мама сидела напротив, держа на коленях Веронику, и вздыхала. Потом Валера, у которого просто закрывались глаза, уселся в большой комнате на диване. Вероника никак не хотела расставаться с папой и все что-то ему лепетала, а он пытался честно вникать, но заснул, как ни крепился. Пришла Соня и забрала Веронику – он слышал сквозь сон, как девочка громким шепотом говорила:

– Затем папа пит? Хотю папу!

– Папа заснул, он устал, – уговаривала ее Соня. – Пойдем-ка погуляем, да? Пойдем с тобой к уточкам… Придем, и папа проснется…

– Соня! – вдруг вскинулся Валера. – Соня…

Он никак не мог сообразить, что надо сказать, поэтому схватил Сонину руку и поцеловал, сразу же опять рухнув на подушку. Соня зажмурилась и чуть не заплакала, но сдержалась и улыбнулась девочке, подкинув ее на руках: ах ты мое солнышко!

Они поженились через год. Вероника к тому времени уже звала Соню мамой, и Валера понимал, что лучшей матери для дочери ему не найти. Но он не любил Соню. И честно ей сказал об этом: женюсь только ради дочери, тебя не люблю, и спать с тобой не стану. Буду жить как хочу, сам по себе. И Соня согласилась – ради ребенка, как думал Валера: девушке уже двадцать семь, некрасивая, замуж никто не берет, родить сама не надеется. И был недалек от истины: Соня невысоко оценивала собственную внешность, да и кавалеров у нее никаких не предвиделось. Но самое-то главное – Соня любила Валеру. Давно и безнадежно. Они оба знали это, хотя ни разу ни о чем таком не говорили. Просто знали. И Веронику она полюбила, как родную, и весь этот год страшно переживала: вдруг Валера найдет себе женщину, вдруг женится и заберет девочку. «В няньки к ним пойду», – горестно думала она бессонными ночами, опасаясь, что Валера и в няньки не захочет ее взять. И когда он предложил пожениться, просто не помнила себя от радости: пусть так, не по-настоящему, пусть домработницей ее берет, а не женой – все-таки она будет рядом с Валерой и Вероникой.

Это был странный брак. Им пришлось поставить вторую кровать для Сони, которую она поначалу отгораживала ширмой, оставшейся от тетушки, а потом перестала, потому что Валера обращал на свою жену не больше внимания, чем на ту же ширму. Он действительно жил сам по себе, исправно отдавая Соне зарплату: и выпивал нередко, и загуливал с какими-нибудь доступными красотками. Соня оказалась очень хорошей хозяйкой: в доме всегда было чисто убрано и вкусно пахло пирогами, она не маячила у мужа перед глазами, не скандалила и всегда улыбалась. Иногда Валера ее ненавидел: зачем, зачем она тут? Зачем заняла место Лизы? Улыбается еще! И не сдержавшись – особенно спьяну – высказывал ей свои несправедливые обвинения:

– Втерлась в семью! Думаешь, не знаю, что ты давно по мне сохнешь? Дождалась своего счастья, да?

Один раз он даже вошел в такой раж, что схватил ее за плечи и прижал к стене:

– Думаешь, ты мне жена? Да ты никто! Разве ты сравнишься с Лизой? Посмотри на себя в зеркало, уродина!

Соня попыталась оттолкнуть его, но не вышло: Валера прижал ее крепче и, дыша перегаром в лицо, прохрипел:

– А хочешь, я тебя прямо сейчас, а? Имею полное право! Ты ж только этого и ждешь! – И полез ей под юбку. Тогда Соня толкнула его так сильно, что Валера сел на пол, больно ударившись копчиком.

После подобных сцен он долго мучился от стыда и раскаяния и в попытке примирения приносил Соне цветы – неловко совал букет и отворачивался. Она только вздыхала. Валера прекрасно знал, чем обязан Соне; знал, как больно ее обижает – и от этого еще больше ожесточался. Но при Веронике они никогда не ругались – на это у Валеры хватало соображения. Самое ужасное, что Соня все понимала и жалела Валеру, надеясь, что он наконец переболеет своим горем и начнет жить заново. Правда, понимала она далеко не все. Если бы у Сони был хоть какой-то женский опыт, она давно нашла бы путь к сердцу мужа. Она же думала, что категорически не нравится Валере, и молча страдала. Но наивной Соне только казалось, что муж не обращает на нее никакого внимания: на самом деле Валера давно разглядел и оценил и ее пышную грудь, и стройные длинные ноги, и ту весьма соблазнительную часть тела, которую его тетушка стыдливо величала афедроном.

Так что Соня, как бы она ни вздыхала по поводу собственной внешности, была очень даже привлекательна, а для молодого здорового мужчины постоянное созерцание столь близких – и столь недоступных! – женских прелестей оказалось делом тяжким, тем более что эту недоступность он сам и создал, сразу отказавшись от своих супружеских прав. И как теперь к ним вернуться, Валера не представлял, оттого и бесился. Он так устал нести груз горя и отчаяния, ему так хотелось приткнуться к теплому женскому плечу и наконец утешиться. Так хотелось любви и нежности…