А потом выяснилось, что она беременна. Ксения думала, муж обрадуется и успокоится – не тут-то было! Сначала все шло хорошо, но, когда она была на седьмом месяце, Виктор заявил, что ребенок не от него. И тут-то начался настоящий ад, который продолжился и после рождения сына. Ксения терпела: а что оставалось делать? Куда ей бежать, кому она нужна – с ребенком? Она долго не замечала, как Виктор издевается над мальчиком – он был хитер, а малыш никогда не жаловался. Но однажды увидела на коже Тёмы странные круглые пятна – это что, ожоги? Она долго выспрашивала у сына, что случилось, и Тёма не выдержал: оказалось, Виктор гасил о его руку сигареты.

Ксению охватила такая сильная ярость, что она затмила весь ее ужас перед этим человеком. Она кинулась к мужу и устроила скандал. Тот изумился, никак не ожидая от кроткой и послушной жены подобного бунта. Расправа последовала тут же, но никто из них не ожидал, что вмешается ребенок: пятилетний Артём прыгнул на мучителя и вцепился ему в руку зубами и ногтями. Виктор отшвырнул мальчика, тот ударился виском о подоконник, потерял сознание. Вызвали «Скорую», Ксения уехала с сыном в больницу, и больше они домой не вернулись. Сначала скрывались у друзей, потом переехали в другой город, еще раз переехали и, наконец, перебрались в Москву.

Ксении Ильиничне удалось устроиться дворником и получить служебную квартиру, так что Артём смог пойти в школу. Тёма помогал маме как мог – подметал вместе с нею двор, чистил снег, у него даже была собственная алюминиевая лопата, почти как настоящая. Намерзший на асфальте лед мама колола сама – лом был слишком тяжел для маленького помощника. Зато он убирался дома, ходил в магазин, мог почистить и сварить картошку, сделать яичницу. Единственное, что маме случайно удалось сохранить от прежней жизни, была истрепанная кулинарная книжка Елены Молоховец, по которой Тёма учился читать – и готовить.

Ольга Петровна их спасла. Она работала завучем в школе, где учился Артём, и жила неподалеку, так что часто видела, как мальчик помогает маме прибирать двор. Ольга Петровна была удивительным человеком и педагогом от бога. Маленькая, худенькая, но совершенно несгибаемая, она прошла войну санинструктором, попала в плен, бежала – потом лагеря. Потеряла мужа, дочь. И она пригрела эту странную парочку: «маленького рыцаря» и его прекрасную маму: сын явно чувствовал себя главой семьи и все время опекал свою Ксеничку. Ольга Петровна смогла устроить Ксению Сергеевну в школу по специальности – учителем словесности, как она выражалась, потом даже прописала их к себе. Тёма и Ксеничка отогрелись около Ольги Петровны. Первое время женщины много разговаривали, даже по ночам: Ксении надо было выговориться. Так что Тёма невольно услышал многое из того, что мать от него скрывала. Услышал и запомнил. Мальчик спал плохо, часто кричал во сне. Ольга Петровна приходила, садилась рядышком, гладила его по спине – «по крылышкам», и что-нибудь рассказывала. Так что бабушка из нее получилась настоящая. Но учителем была строгим – Тёма успел у нее поучиться. Математику преподавала. Дисциплину в классе крепко держала: ей стоило только бровью повести – и всё…

– А он нас и в Москве нашел, – тяжко вздохнув, сказал Артём. – Мы еще на старой квартире жили. Пришел, но наткнулся на Ольгу Петровну. Уж не знаю, что она ему сказала, но больше мы о нем не слышали. Даже не представляю, что с нами было бы, если б не Ольга Петровна.

Они долго молчали, осмысливая услышанное, потом, пока Артём суетился по хозяйству, Поляков выбрал минуту и тихо сказал Нике:

– А вы не могли бы подольше побыть у Артёма? А то мне скоро бежать надо. Одного его как-то страшно оставлять.

– Да я думала. Но боюсь, не захочет – вы же его запугали, что любой шаг в сторону карается расстрелом.

– Я запугал? Ну да, верно. Ладно, я сам ему скажу.

И сказал, когда прощались в коридоре. Артём вытаращил глаза:

– Это ты мне предлагаешь? Ты? Ты же всю плешь мне проел своими нравоучениями!

– И был не прав, признаю. Все это не мое дело. Ты мальчик большой, сам разберешься. Что тут у вас будет – или не будет, меня не касается. Клянусь, что Олеся ничего не узнает. Я ж понимаю, как тебе тяжело сейчас.

– Спасибо тебе, брат. За все спасибо.

Они обнялись.

– Держись. У тебя теперь новая жизнь начинается.

– Слушай, а мне что, придется имя поменять?

– Не думаю. Впрочем, завтра поверенный приезжает, у него все и спросим. Ты, кстати, не хочешь узнать, сколько тебе денег досталось?

– И сколько?

– Точную сумму, конечно, тебе поверенный скажет. Но Александр Нейман до болезни стоил десять миллионов.

– Сколько? Ты меня разыгрываешь!

– Нет. Можешь сам в Интернете посмотреть. Конечно, последние годы им тяжело дались – вряд ли медицинская страховка могла покрыть все расходы на лечение. Еще он много оставил университету. Но думаю, что миллиончика четыре тебе обломится. Так что поздравляю.

– Кирилл! О чем ты говоришь? Да я бы сто миллионов отдал, лишь бы все были живы. Кроме Позднякова, конечно. Правда, что ли, имя поменять? Не хочу носить его отчество…

Пока мужчины прощались, Ника сидела в комнате на диване и читала досье Нейманов, которое оставил Поляков.

– Смотри, – сказала она вошедшему Артёму. – Мне кажется, ты на отца похож. На Неймана. Хотя и от мамы что-то есть.

Артём присел рядом, посмотрел фотографии, а потом растянулся на диване, положив голову Нике на колени. Она горько вздохнула и привычным жестом взъерошила ему волосы, погладила по голове, по спине. Глаза ее были полны слез, и Ника запрокидывала голову, стараясь загнать их обратно.

– Ты знаешь, – прошептал Артём, – такого чувства потери не было, даже когда мама умерла. Представляешь? Я их вообще не знал, чужие люди, а тоска мучительная. Нестерпимая. Так хочется увидеть их, поговорить. И невозможно. Какое-то глобальное одиночество. Смешно, но я чувствую себя инопланетянином. Потерялся на чужой планете…

– Ты не один. У тебя есть я, есть Кирилл. И вся ваша компания. Ты только подумай, ты же теперь сможешь поехать в Париж! На эти кулинарные курсы. Как они называются?

– «Кордон Блю». И правда! Знаешь, я понял: мне надо перезагрузиться. Поменять программу. Нет смысла думать о прошлом, его не изменишь.

– Правильно, надо думать о будущем. Кстати, а как у тебя дела с Журавликом?

– Нет. Я не могу сейчас об этом говорить.

– Прости, дорогой.

Они еще помолчали, потом Ника, склонившись к Артёму, прошептала:

– А хочешь, я тебя утешу?

– Да, – выдохнул Артём ей в колени. – Да. И провались оно всё к черту!

Недели через три Артём настолько пришел в себя, что даже затеял обещанный когда-то «царский обед». Первыми пришли три подруги – Кирилл, как всегда, опаздывал, а Лёша-Пифагор опять был за границей, на сей раз в Японии. Катерина с Ирой-Наполеоном отправились осматривать квартиру, а Артём и Киви зависли в прихожей – они не виделись почти полтора месяца, потому что Киви уезжала в археологическую экспедицию. До этого она все отпуска проводила дома, наслаждаясь свободой и одиночеством, пока родители отдыхали где-нибудь в Турции. Или оставалась сторожить зверье Наполеона, когда та отправлялась в очередной тур по Италии или Швейцарии, – Лёша, который зарабатывал гораздо больше их всех, вместе взятых, не жалел денег на сестру. Он был готов заплатить и за Олесю, но она не соглашалась: еще не хватало! Но коллегам по работе как-то удалось уговорить Киви, и она второй год ездила под Зарайск.

Впрочем, Артём был этому только рад: столько навалилось дел и переживаний в связи с обрушившимся на него наследством. Правда, Киви уже неделю как приехала, а Артём позвонил ей только вчера. Боялся, честно говоря. Но, увидев наконец своего Журавлика, так и расплылся в улыбке. Она очень сильно действовала на Артёма, и он мгновенно забывал обо всем: видел только Олесю, ее медовые глаза и тонкие руки в бисерных браслетах. Неизвестно, сколько бы они так простояли, но тут появился запыхавшийся Кирилл, мгновенно оценил обстановку и быстро проскользнул на кухню, не сказав ни слова. Весь вечер он поглядывал на Артёма и Олесю и окончательно укрепился в своих предположениях, которые сделал, когда наблюдал вместе Нику с Артёмом: именно Ника любит, а Артём принимает ее любовь. Но здесь было ровно наоборот: Артём был настолько поглощен Олесей, так настроен на нее, что почти ничего вокруг не замечал. А Олеся… Олеся! Да, трудно им придется.

Когда Киви курила на балконе, Поляков вышел к ней:

– Привет, сестрёнка.

– Да вроде уже здоровались.

– Как жизнь?

– Нормально.

– Нормально – это хорошо. А как у вас дела с Артёмом?

Киви пожала плечами.

– Понятно. Чёрт, никогда не видел, чтобы мужик так влюблялся. Просто крышу снесло.

Олеся покосилась на Кирилла и покраснела.

– Да и ты, как мне кажется, к нему неравнодушна, а, сестрёнка?

– Да, – тихо ответила Киви. – Неравнодушна. Что мне делать, Кирилл? Скажи.

Она посмотрела на Полякова, и у того болезненно сжалось сердце: столько было в ее карих глазах беспокойства и тревожного ожидания.

– Ну что ты, малышка? Из-за чего столько переживаний? Вы любите друг друга, это ж счастье. Что вам мешает?

– Но ты же знаешь.

– Ну и что? Расскажи ему – и все. Он нормальный мужик, он поймет.

– Поймет? – горько усмехнулась Олеся. – Этого ни один мужчина не поймет, никогда.

Она ушла, а Кирилл с досадой покачал головой: кой черт дернул его вести душеспасительные разговоры! Не его это дело. Пусть бы Катерина с ней поговорила – больше толку было бы. Эх, горе. А Олеся вернулась к столу, и Артём тут же сел рядом – ее опять словно обдало теплой волной. Она сама не ожидала, что так сильно соскучилась за эти полтора месяца. Как мучительно ей хотелось прислониться к нему, положить голову на грудь, обнять! И как страшно было это сделать. Когда расходились, Артём тихо сказал:

– Может, останешься?