– Ладно, ничего. Я справлюсь. Так странно, что я… Что мы с тобой… Встретились и… Знаешь, я бы хотела, чтобы у меня была такая дочь, как ты.

Обе думали об одном и том же: если бы не Артём, им было бы гораздо проще. Но судьба решила именно таким прихотливым образом привести их друг к другу, дав возможность каждой заполнить душевную пустоту: Нике не хватало дочерней любви, а Олеся всю жизнь страдала без материнской нежности.

– Кстати об Артёме. Ты ему больше ничего не рассказывала? – Ника вытерла салфеткой слезы и с волнением уставилась на Олесю. – Про себя?

– Ну да, я наконец решилась.

– И как он это перенес?

– Да ужас! Хотя я самые мерзкие подробности опустила, конечно. Но порыдала все-таки, не могла сдержаться, и он тоже распереживался. Но потом ничего, обошлось.

– Скажи, а ты ему называла какие-нибудь имена?

– Ну да, Вовчик, Колян. Остальных, как зовут, я и не знала. А что? Вы же не думаете, что Артём… Неужели он… Вот черт! О таком я и не подумала!

– И я тоже. Но боюсь, что… Мне кажется, он вполне способен на это. Правда, может, ты сама хочешь… отмщения?

– Нет! – ответила Олеся. – Нет, не хочу. Раньше я просто упивалась этими мечтами, но теперь… Нет. Я хочу забыть все и жить дальше. С Артёмом.

– Понимаешь, ему сейчас тяжелее, чем тебе. Ты пять лет это преодолевала, а он только узнал.

– Ну да, я-то хоть выговорилась, а ему и поговорить не с кем. Со мной он не станет, да и я сама не хочу. Может, с вами? Я скажу, что вы все знаете.

– Боюсь, Артём не захочет со мной это обсуждать. Мне кажется, я утратила его доверие. Может быть, с Кириллом?

– С Кириллом? – ахнула Олеся, страшно побледнев. – Господи, только не это!

– Но почему? Кирилл смог бы его отговорить от необдуманных действий. Правда, по закону, наверное, уже ничего и не сделаешь…

– Да что вы! Закон тут вообще ни при чем. Вы Кирилла не знаете. Еще тогда, пять лет назад, он собирался… Я же потому ничего и не рассказывала. Не хотела, чтобы он из-за меня свою жизнь поломал. Если Артём объединится с Кириллом… Нет, мне даже подумать об этом страшно!

Они с тревогой смотрели друг на друга, потом Олеся сказала:

– Ладно, попробую выяснить, что он там затеял. И остановить. Не знаю как, но…

Олеся и сама заметила, что Артём слегка изменился после ее откровений. Нет, он по-прежнему был неимоверно нежен и ласков, но порой словно отключался на пару секунд и рассеянно смотрел в пространство. То чувство, которое он испытывал с самого первого дня их знакомства, теперь усилилось многократно – после того, как он узнал, что случилось с Олесей. «Она болит, как рана, у меня внутри», – когда-то сказал он Нике. Теперь болело почти нестерпимо. Артём понял наконец, что так неудержимо влекло его к девушке-журавлику: ее сломанное крыло. Скол души, который он увидел, когда впервые заглянул в глаза Олеси, едва очнувшись от обморока. В тот момент его собственная душа, безымянная и беззащитная, была, как никогда, открыта для восприятия, и Артём на бессознательном уровне понял всё, что Олеся так старательно пыталась скрывать. Потому что сам был таким же подранком. Но если Олеся мучительно изживала из себя страх, Артём всю жизнь пытался подавить в себе ненависть к человеку, изуродовавшему им с матерью жизнь. И теперь история Олеси словно разожгла заново тлеющий огонь его неизрасходованной ярости. Артём так пронзительно жалел Олесю, что невольно обращался с ней как с хрупкой стеклянной фигуркой, на которую дышать и то страшно. И в постели у них все еще больше осложнилось: Артём боялся показаться слишком грубым и настойчивым, чтобы не напомнить ненароком о том страшном дне, а Олеся чувствовала, как он напрягается, и думала, что стала ему противна – может, зря рассказала?

Так они маялись, скрывая друг от друга свои переживания. Артём обдумывал планы мести, а Олеся ломала голову, как его отвратить от идеи отмщения. А вдруг Артём с Кириллом уже что-то предпринимают? Разговор на эту опасную тему неожиданно завелся сам собой, когда Артём, переключая каналы телевизора, наткнулся на фильм «Ворошиловский стрелок» – показывали сцену, в которой герой Ульянова стреляет в машину одного из насильников. Артём сразу перескочил на другой канал, и Олеся не сказала ни слова, словно не заметила. Они смотрели комедийный сериал, все действие которого происходило на кухне элитного ресторана, но Олеся даже не улыбалась, хотя обычно хохотала от души над нелепыми приключениями героев. Когда легли спать, Артём не выдержал и спросил:

– Все в порядке? А то ты что-то очень задумчивая.

Олеся обняла его, положив голову на грудь, и тихо сказала:

– Ты знаешь, я все думаю об этом фильме. С Ульяновым. Я потом… ну, после того, что случилось… не могла его смотреть. Раньше он мне нравился. Казалось, какой молодец этот дед. Отомстил за внучку. А сейчас…

– А сейчас так не кажется?

– Мне интересно, что сказала бы внучка, если б узнала о дедовых подвигах. По-моему, она бы не обрадовалась, а ужаснулась.

– Почему? Он же ее защищал!

– Он не защищал, Артём. Он мстил. Слава богу, хоть не убил никого, так – покалечил. Понимаешь, это ведь ничего не изменило. Ну наказал он уродов, и что? Все равно внучке всю жизнь свою рану залечивать. Она там к концу фильма вроде как оклемалась, запела даже – вранье! Мне пять лет понадобилось, чтобы хоть как-то восстановиться. Это невозможно забыть, нельзя исправить. Так зачем грех на душу брать?

– Погоди. По-твоему, выходит, что… Значит, пусть зло остается безнаказанным?

– Нет, я так не считаю. Но кто назначил тебя судьей? Или палачом? Именно тебя?

Олеся приподнялась и внимательно посмотрела в глаза Артёму. Он отвернулся. Олеся чувствовала, как напряглись его мышцы, и пальцы обнимающей ее руки сжались в кулак. У нее самой все мелко дрожало внутри от страха и напряжения.

– Я верю, что зло будет наказано. Они поплатятся, так или иначе. Пусть даже в следующей жизни.

– Значит, надо подставлять левую щеку, когда тебя ударили по правой? Так, что ли?

– Нет. Не надо подставлять. Но и нельзя бить самому. Ты не должен переходить на темную сторону силы, понимаешь? Иначе ты станешь таким же, как они.

– Неужели ты простила?

– Нет. Но я хочу все забыть и жить дальше. С тобой. Если бы не ты… Я еще долго, наверное, копошилась бы в своем болоте – жалкая бескрылая птица киви. А теперь я журавлик! Я лечу, понимаешь? Лечу! И не хочу обратно в болото.

– А если… Это гипотетический вопрос. Предположим, я поступил бы так же, как этот дед. Только предположим! Что тогда?

– Тогда мы вместе оказались бы все в том же болоте. И неизвестно, сколько времени нам пришлось бы выбираться оттуда. Все, что мы совершаем, меняет нас. Вдруг это будешь уже не ты? Не тот Артём, которого я полюбила?

– И что, ты меня тогда… бросишь?

– Да нет. Как я смогу тебя бросить, если ты это из-за меня сделал. Но… это нас сломает. Сейчас мы связаны с тобой только любовью. А тогда… Нас свяжет страх.

– Но допустим, ты бы никогда не узнала? Как эта внучка?

– Я уже знаю. Я чувствую, что ты… Тём, ты же ничего не сделал? Артём?

Олеся села на постели и с ужасом уставилась на Артёма, потом схватила его за плечи и встряхнула – руки у нее были ледяные:

– Скажи мне правду: ты что-то сделал?

И вдруг совершенно побелела, глаза закатились… Олеся повалилась на бок и чуть не упала на пол – перепуганный Артём успел подхватить. Он уложил Олесю и лихорадочно растирал ей руки, шлепал по щекам, тряс:

– Господи… Журавлик, очнись. Да что же это…

Наконец Олеся открыла глаза, с трудом сфокусировала взгляд, увидела Артёма и заплакала:

– Тёмочка…

– Ну что ты, что ты. Вот выдумала. Ничего я не делал и не собирался даже. Мы же просто обсуждали кино, и все. Вот дурак, не надо было лезть к тебе с этими идиотскими вопросами. Прости меня, прости, Журавлик. Девочка моя бедная…

Он целовал Олесю, которая плакала все горше и горше, баюкал ее в объятиях и сам старался сдержать злые слезы: мысль о том, что теперь придется отказаться от задуманного, приводила его в бешенство, а сердце просто разрывалось от сострадания и ярости. Он не понимал, как Олесе удалось подавить в себе мстительные чувства? Как это вообще возможно? Оказывается, он произнес это вслух – Олеся отвела его руки и взглянула в глаза:

– Ты хочешь знать как? Я расскажу тебе. Знаешь, как я себя чувствовала? Словно меня наизнанку вывернули. Все швы наружу. Все болело, все! Я год не могла спать – целый год. Только со снотворным, и то не помогало, каждую ночь кошмары снились, каждую ночь. Все, что они со мной делали. И все, что я мечтала сделать с ними. Потому что я так хотела отомстить, просто чудовищно. Мучительно. И я это видела – во сне и наяву. Пустая комната – без окон и дверей. Пять стульев у стен. Они сидят парами напротив друг друга, Вовчик отдельно. Прикованы наручниками. Они в полной моей власти. И я… Я подхожу по очереди к каждому, расстегиваю брюки и…

Артём смотрел на Олесю с ужасом – она кивнула, зло усмехнувшись:

– У меня в руках ножницы. Большие острые ножницы. И я отрезаю их поганые члены вместе с яйцами и заталкиваю им в глотки! Каждому! Коляну – последнему, чтобы дольше мучился. А Вовчику вонзаю ножницы прямо в сердце…

Олеся вдруг затряслась крупной дрожью и обхватила себя руками – Артём потянулся к ней, но Олеся отстранилась:

– Не надо. А потом я начала это рисовать. Карандашами, фломастерами. Бумагу мне Наполеон давала. Она диссер как раз писала, у нее черновиков-обороток много было. Вот я и рисовала. Приходила домой с работы и… Иногда до утра. Все, что со мной было. И все, о чем я мечтала. Это были страшные рисунки. Потом я брала ножницы и резала их на мелкие кусочки. Очень мелкие. Долго резала, тщательно. И выбрасывала. А в один прекрасный день я поняла, что больше не хочу. Достала акварель и нарисовала солнышко, зеленую траву, цветы – красные, синие, желтые. Детский такой рисунок получился. И я поняла, что не хочу никому мстить. Я вылезла из этой черной дыры, понимаешь? Я жить хотела! Но получилось не сразу. Еще долго я пряталась и спасалась. Боялась темноты, громких звуков, крупных мужчин, электричек, лифтов, темных подъездов. Много чего боялась. Один раз… Со мной в лифт два парня вошли, и я… Описалась от страха, представляешь? А они на меня и внимания-то не обратили. А потом я бисером увлеклась. Меня научили на работе. Это успокаивало. Вот, видишь, до сих пор так и занимаюсь. – Олеся горько усмехнулась и устало сказала: