Евгения Перова - Нет рецепта для любви

Олеся сделала вид, что не замечает его слез.

– Ладно, хватит разводить сырость, – сказал он, стараясь улыбаться. – Давай мы попрощаемся, малышка.

– А как я узнаю, что вы?..

– Я пришлю тебе смс, как только окажусь в Лондоне.

– Да, конечно. Только я имела в виду другое…

– А! Тебе сообщат, я уже распорядился. Мой сын тебе позвонит.

– Лео…

– Все, иди. И знай, что ты вторая женщина в моей жизни. После Миранды. Будь счастлива, дорогая!

На следующий день Лео улетел в Лондон, а через три дня умер. Его сын позвонил Олесе, и она, выразив соболезнования, спросила:

– А он успел повидаться с вашей матерью?

– Да, успел, – ответил сын.

– Как хорошо! Она… Она так и не узнала его?

– Нет, не узнала. В последнее время она и меня уже не узнавала.

Он немного помолчал и добавил:

– Мама умерла одновременно с Лео.

– Как? – воскликнула потрясенная Олеся.

– Вот так. Лео навестил маму, уехал. А утром… Медсестра зашла к ней, а мама уже не дышит. Так внезапно. Ничто не предвещало – никаких ухудшений не было. А потом позвонили из гостиницы, где остановился Лео. Так что хоронили их вместе.

– Боже мой…

Олеся повесила трубку и некоторое время сидела, растерянно глядя в пространство, – слезы текли по ее щекам, она их не замечала, вся во власти неимоверно сильного чувства: это было горе и одновременно восторг перед силой любви.

Каждое утро Артём просыпался с мыслью: сегодня Олеся обязательно вернется. Нет, не возвращалась, только иногда присылала смс: «У меня все хорошо». Что ж, спасибо и за это. Артём похудел, стал раздражаться на каждую мелочь, уволил двоих официантов и одного повара, а хостес ушла сама, после того, как он на нее наорал: показалось, что строит ему глазки. Никто, ни одна женщина в мире не могла заменить ему Олесю! Как и следовало ожидать, Сержу осточертела вся эта волынка, и он сказал, что тоже хочет уйти. Надо было искать нового су-шефа вдобавок к официантам, повару и хостес, а Артём решительно ничем не мог заниматься. Не хотел.

– Послушай, возьми себя в руки. Так нельзя. Неужели на ней свет клином сошелся? – уговаривал Серж уже хорошо набравшегося Артёма. Ресторан закрылся, и они вдвоем сидели в кабинете.

– Сошелся! – пьяно кивнул Артём, доливая вина в бокал. – В смысле, свет клином. Свет в конце тоннеля. Это она.

– Так позвони ей сам.

– Нельзя.

– Да почему нельзя-то? Что за бред?

– Нельзя, и все. Она вернется. Обещала же.

– Хорошо, пусть вернется. И что она увидит? Ты посмотри на себя! Это ж не человек, а развалина.

– Да-а? – удивился Артём, пытаясь сфокусировать взгляд на своем отражении в зеркале. – И правда…

– Да будь ты мужиком! Бабы любят сильных, успешных. Кто мечтал о трех звездах Мишлена, а? Будешь так продолжать, ресторан вообще в забегаловку превратится.

– Шестнадцать, – прошептал Артём, подмигнув Сергею. – Только – тсс!

– Что – шестнадцать?

– Шестнадцать звезд! Я хочу. Как у этого… Ну, ты знаешь.

– Как у Гордона Рамзи[2], что ли? Ну, ты замахнулся! Он почти тридцать лет шел к своим звездам.

– Я лучше!

– Ну да. Но только твой Рамзи наверняка не пускал сопли из-за бабы.

– Ты тоже считаешь, что я тряпка?

Наутро Артём мучился от страшной головной боли. Не глядя на Сержа, он сказал:

– Короче: хочешь уволиться – ради бога. Твое право. Но только через неделю. Мне надо кое-куда съездить. Вернусь – можешь мотать.

– Если ты возьмешься за ум, я останусь. Прости, я вчера наговорил тебе лишнего!

– Ты все правильно сказал. Спасибо. Я знаю, чем тебе обязан.

– Так прибавь мне зарплату.

Артём наконец взглянул на Сержа – тот улыбался.

– Спасибо, брат!

– Ладно, давай чеши куда хотел. Но чтобы одна нога здесь, другая там.

На следующий день Артём улетел в Москву, куда еще ни разу не возвращался за эти четыре года. И если во Флоренции он действовал словно в забытьи, машинально, то теперь Артём четко понимал, зачем едет: яростное желание отомстить, возникшее у него после рассказа Олеси и словно законсервированное в подсознании, вышло наружу. Артём сознавал, что они с Олесей, переехав в Европу, пытались сбежать от своего прошлого, которое все-таки просочилось сквозь какую-то щель в их благополучную нынешнюю жизнь. Впрочем, не такой уж и благополучной она была, как оказалось.

Остановился Артём в гостинице – свою квартиру он сдавал «в пользу бедных», как выразился Кирилл Поляков: Катерина полтора года назад родила двойняшек, так что деньги за квартиру Артёма были им весьма кстати. Они, конечно, поупирались слегка, но потом с благодарностью согласились. Первым делом, даже не позвонив Поляковым, Артём поехал в «деревню Гадюкино» к Нике. Как и следовало ожидать, «Гадюкино» оказалось никакой не деревней, а вполне фешенебельным коттеджным поселком, в котором «имение» Заварзиных было еще и не самым обширным, а домик так просто даже скромным: всего-то два этажа! Артём захватил хорошего вина и приготовил роскошный ужин, выжив с кухни хозяйку, как она ни протестовала.

– Должен же я продемонстрировать свое мастерство!

На самом деле он, как всегда, ухватился за готовку, чтобы меньше волноваться: уж очень многое приходилось скрывать, рассказывая Нике с Мишей о своей жизни. Поэтому он старался больше спрашивать. Оказалось, что племянника Кузю его отец еще год назад забрал к себе в Штутгарт, и они все страшно скучают, особенно мама Ники.

– А где же они, твои родители? – спросил Артём. – Я думал, вы тут все вместе?

Оказалось, они как раз уехали навестить внука. Про Алину Артём и не заикался, а Ника не стала углубляться в подробности:

– Сейчас все нормально. Разное было, но мы справились. Живет сейчас с одним человеком. – Ника поморщилась. – Вполне приличный, но на двадцать с лишним лет ее старше, представляешь?

Артём сочувственно покивал. Разделывая курицу и обжаривая миндаль для Pollo en pepitoria[3], которое давным-давно обещал приготовить для Ники, Артём невольно вспоминал, как когда-то пек утренние блинчики – после первой и последней ночи, проведенной у Ники дома. Он и не подозревал, что Ника думает о том же: именно тогда она впервые осознала, насколько любит Артёма. И окончательно поняла, что у них нет будущего. О чем думал Миша, неизвестно, но пепитория ему понравилась. Артём переночевал у Заварзиных и на следующий день уехал, хотя Ника всячески уговаривала его остаться еще на денек. Когда прощались, Миша деликатно удалился, оставив их вдвоем, и они наконец взглянули друг другу в глаза.

– Ты изменился, – задумчиво сказала Ника. – Как-то повзрослел, что ли? Стал жёстче.

– А ты ни капельки!

– Ну да, конечно. Я вся седая.

– Тебе очень идет седина. Оттеняет синеву глаз. Прелестная маленькая женщина со взглядом ангела.

– Умеешь найти подход, да? – рассмеялась Ника, невольно покраснев от удовольствия.

– Никогда не умел, – вздохнул Артём и сел к ногам Ники, положив голову ей на колени:

– Пожелай мне удачи, пожалуйста.

– Я желаю тебе удачи! – сказала Ника и погладила его по голове. – Тём, скажи мне правду: у вас действительно все так хорошо, как ты рассказывал? Я же вижу – что-то не так. Какое-то тревожное ощущение.

– Да ничего особенного. Временные трудности. Вот с тобой было легко! И почему сейчас не получается, не понимаю.

– Может быть, потому что ты меня не так сильно любил?

У Артёма болезненно сжалось сердце: конечно, с Никой тоже все было по-настоящему, но… Каждый из них существовал сам по себе, в своей собственной отдельной жизни! А Олеся была у него внутри – вот тут, слева, где сердце. Артём чувствовал тянущую надсадную боль, мучительную и неотвязную, невольно ощущая себя кем-то вроде собаки: верный Хатико, поскуливающий на перроне в ожидании хозяйки. Только что хвостом не виляет. Артём поднял голову и увидел, как Ника на него смотрит, но она тут же улыбнулась:

– Тебе, наверное, пора.

– Можно я тебя поцелую?

Ника покраснела еще сильнее:

– Ну, если тебе не противно целовать старуху…

– Прекрати кокетничать. Никакая ты не старуха!

И поцеловал. А Ника, всхлипнув, прильнула к нему и так ответила на поцелуй, что сразу стало понятно: ничто не закончилось, не перегорело, не иссякло. У Артёма защипало в глазах, и он выдохнул – из самой глубины своей измученной души:

– Ты лучшее, что было у меня в жизни.

Когда соскучившийся Миша нашел Нику, она плакала, сидя с ногами в большом уютном плюшевом кресле, которое у них почему-то называлось слоном. Каждый норовил занять его первым: Миша обычно читал там бесконечные детективы, а Ника вязала очередную шаль, слушая какую-нибудь аудиокнигу.

– Ну вот, ревёт! – расстроился Миша. – Чего ты ревёшь-то? Все хорошо у твоего Артёма, и сам молодец.

– Ты не понимаешь. У него все плохо. Очень плохо!

Ника подхватилась и убежала, а Миша, тяжко вздохнув, уселся на ее место и открыл было недочитанный детектив, но задумался, рассеянно глядя в окно на уголок сада с последними отцветающими хризантемами. Сад был гордостью Ники – переехав в «Гадюкино», она неожиданно увлеклась садоводством, начав собирать редкие кустарники и цветы. Как ни странно, ей понравилась загородная жизнь. Ника нисколько не скучала по своей работе и московской суете – она с удовольствием «вила гнездо», обставляя купленный дом, полюбила готовить, а в столицу выбиралась лишь пару раз в месяц, чтобы повидаться с дочерью. Последней проблемой – если не считать выкрутасы Алины – были родители, которые никак не хотели расстаться со старой дачей и переехать в «Гадюкино», но Ника надеялась постепенно их уговорить. Ника старалась не вспоминать прошлое и наслаждаться настоящим: давно она не жила так спокойно и мирно. Они с Мишей заново узнавали друг друга: оба изменились, и оба искренне хотели сохранить отношения. Неожиданный визит Артёма, словно камень, брошенный в пруд, взволновал мирное течение их жизни. После переезда Артёма в Европу Ника почти не общалась ни с ним, ни с Олесей – им было некогда, а Ника… Как ни странно, она почувствовала облегчение. И вот теперь все прежние чувства ожили в ее душе. Поэтому и не читалось Мише, поэтому и притягивали его взгляд поникшие под сентябрьским дождем хризантемы.