Я вздохнула и не отводила от него глаз.

— Чего я не приму, что меня прижимают к стене, к машине или даже к подушке, и держат за горло.

На это он тут же ответил:

— В тебе бьется пульс, детка.

Я дернула головой, почувствовав, как брови сошлись вместе, потому что его мягкий ответ был совсем не тем, что я ожидала.

— Что? — Прошептала я.

— Я причинил тебе боль? — спросил он.

— Дело не в этом.

— Да, дорогая, не в этом. Но все же ответь, я сделал тебе больно?

— Нет, — прошептала я.

— И не сделаю, — ответил он. — Никогда, — твердо продолжал он. — Ни за что, — заключил он.

— Тэк…

— Обнаружил свою сестру мертвой. Передоз.

Я моргнула в шоке от его слов и смены темы и, ну, его чертовых слов!

Затем прошептала:

— Как?

— Мертвой. Я был с ней и обнаружил ее. Пощупал горло — пульса нет. Должен сказать тебе, Рыжая, нет ни одной вещи в мире хуже, чем положить руку на горло человека, которого ты любишь и... ничего… не почувствовать.

О боже мой.

— Тэк… — выдохнула я.

— Раш родился еще до того, как она умерла, но первое, что я сделал, когда родилась Тэб, обхватил ее за шею, чтобы пощупать пульс.

Боже.

— Тэк... — прошептала я.

Но мое время для разговоров истекло.

Я поняла это, когда Тэк продолжил говорить:

— Я вырос во всем этом. Мой отец был в мотоклубе. Жизнь его клуба отличалась от «Хаоса». Он был ветераном. Измученным. Пьяным. У тех байкеров были свои причины вступить в клуб и вести его так, как они вели, я не проходил через то, что прошли они, поэтому не осуждаю их. Но его клуб был братством до конца. Не стране, не по крови, а верность своим братьям. Они решили, что страна их надула, так что больше не собирались геройствовать ради нее. И узы крови были на втором месте, но только в том случае, если байкер был из тех мужчин, и его жена или ребенок что-то значили для него. И они жили свободно так, как хотели, даже если этот путь был сущий ад. Они были радикалами. Были во всем и со всеми серьезными, чокнутыми. И то, что они делали, это занимались «мужской работой», — его глаза не отрывались от моих, были напряженными, сверлящими, а губы продолжали говорить. — Вот почему из-за этого дерьма мой отец отбывает долгий гребаный срок, пожизненное за двойное убийство.

ОМойБог!

— Да, — пробормотал он, внимательно наблюдая за мной. — Как ты считаешь, этим стоит делиться, когда ты знакомишься с милой, дерзкой женщиной, которая, как ты чувствуешь, будет определенно многое значить для тебя?

О Боже!

— Доро…

— Мой отец, — прервал он меня, — все время говорил о братстве, а не о крови. Но я всю жизнь наблюдал, как он колотит мать. Всю свою жизнь знал, что он трахался с ней, когда хотел, где хотел, и ему было наплевать, что она и его дети знали о его похождениях. Все это время я клялся, что у меня будет хорошая женщина, которой была моя мать в начале, что я никогда, никогда не буду заниматься таким дерьмом, как мой отец.

Его взгляд был жестким, решительным, я промолчала, решив, что сейчас наступило «позже», поэтому должна была принять то, что он говорил.

Я сама хотела этого.

Поэтому слушала молча.

— У меня есть старший брат, — продолжил он. — Как только ему стукнуло восемнадцать, он подался в Военно-Воздушные Силы. Убрался к чертовой матери от нас. Отец к тому времени уже сидел в тюрьме, а мама убедила себя, что она ни хрена не стоит, так что она просто продолжала трахаться с дерьмовыми байкерами, которые обращались с ней еще хуже, чем наш отец. Не виню брата за то, что он свалил. Виню за то, что он не объявился ни разу. Не слышал о нем ни тогда, ни сейчас, даже не знаю, где он, черт возьми. Он оставил нас с Кимми вдвоем. Когда я был уже свободен, мне так сильно захотелось убраться к чертовой матери, чтобы я больше никогда не видел всего этого дерьма. Так что я сел на старый отцовский «Харлей» и уехал, оставил ее одну.

Он все еще боролся с этим решением, это было видно по его лицу. Он не скрывал своих чувств от меня. Ему было больно.

Я подняла руки и обхватила его за шею, прошептав:

— Детка.

Тэк был на своей волне, он никак не отреагировал на мои слова, продолжив:

— Я искал, вот что делал. Злой на весь мир из-за моей дерьмовой жизни, чертовски напуганный тем, что во мне сидели гены моего отца, ищущий что-то такое, что могло бы доказать, что так неправильно жить, я хотел лучшей жизни. Мне необходимо было что-то делать, чтобы вывести яд из моего организма. И я прибыл туда, где мне самое место. В «Хаос». Тогда это был хороший клуб, здесь можно было жить, хорошо проводить время и устраивать ад — все, чего я хотел, последнее, что мне было нужно. Они торговали травкой. Гараж служил фасадом. Они знали, что такое братство, но также знали, что такое кровные узы и страна. Не так уж много мест в этом мире, где можно разъезжать и совершать то дерьмо, которое мы любили делать. Америка — одна из таких стран. И ребята это ценили. Хотя, они соблюдали не все законы, но это был их выбор, и это был выбор, который они смогли принять, потому что мы живем в Америке.

Он перевел дыхание и заговорил тише.

— Но на первой вечеринке «Хаоса», на которую я пошел, были женщины и дети. Позднее женщины устроили много шума, и дерьмо пошло вниз, но на первой той вечеринке я понял, что такое семья. Мне понравилось. Мне понравилось, как братья обращались со своими женщинами и детьми. Мне нравилось то дерьмо, которое они говорили о Клубе, о том, что такое братство. Поэтому я нашел свое место и стал рекрутом.

— Я рада, что ты нашел свое место, красавчик, — тихо сказала я.

— Я тоже, — согласился он. — Но потом я получил свою долю, и меня впустили внутрь Клуба, пути назад уже не было, несмотря на то, что черт побери, я был не совсем согласен с тем путем, на который свернул клуб. Но мы двигались в одном направлении, и это означало, что я шел по стопам отца. Это были мои братья. Так что я держал рот на замке, делал свое дело, но решил начать планировать будущее, уговорил Клуб исследовать разные пути, пока они делали то, что делали, на тот случай, если они соберутся с мыслями и решат завязать. Тогда у меня ничего не выходило, но я не сдавался, встретил Наоми, обрюхатил ее Рашем, женился на ее заднице, и она получила то, что хотела. Она была из семьи байкеров. Ей нравилась такая жизнь. Она обманула меня, как ей удалось, видно, пока сосала мой член, когда я рассказывал ей свое видение Клуба в будущем, она говорила, что поддерживает меня. Она знала все мои мысли еще до того, как дерьмо выплеснулось наружу, но сделала вид… И когда умерла Кимми, Наоми знала, что я вернусь домой, полный огня, и изменю все, но вела себя так, будто я никогда, бл*дь, ничего ей не рассказывал, хотя практически каждую ночь выкладывал планы о будущем в нашей постели перед сном. Ей нравились деньги, которые я ей приносил от нелегальных сделок, этим и занимался клуб. Ей нравилось иметь приличный дом, потому что ее детство прошло не в таком доме. Она любила тишину, ей нравились поступления, она не обладала теми качествами, чтобы стоять рядом со своим мужчиной. Последователю в постели нужна женщина одного типа, лидеру — другая. Она женщина последователя. Возможно, она думала, что у нее есть эти черты характера, какие мне были в ней необходимы, даже надеялась на это, но это было не так. Она может удержать мужчину, дальше пустота. И это не изменилось. Ее муж был порядочным парнем. Он оказался слабее меня. Она тащит его задницу по наклонной плоскости, он не сопротивляется, поэтому сейчас находится в полной х*йне, и, если его не подстрелят из-за ее задницы, он там и будет сидеть.

Ну, это полностью объясняло Наоми и заставило меня думать о ней еще меньше, чем хорошо.

— А по какому пути шел клуб? — Тихо спросила я, и Тэк сосредоточился на мне.

Затем он перекатился на бок, подтянул меня за подмышки, снова перекатился на спину, я оказалась сверху, грудь к груди.

Он поднял руку, откинул назад волосы у меня с лица и продолжил говорить:

— В клубе продавали наркотики, детка, — тихо сказал он, я сжалась телом и уставилась на него. — Не совсем продажа. Безопасная транспортировка. И мы делали все, что было с этим связано. Путь становился все темнее и темнее, клуб все глубже и глубже затягивало, мне это не нравилось еще до того, как позвонила мама и сказала, что Кимми облажалась по полной.

Ладно, хорошо, все по порядку.

— Расскажи мне о Кимми, — попросила я.

Тэк втянул воздух, я уже знала, что конец будет несчастливым. Напряглась, когда он приготовился говорить, запустив пальцы мне в волосы, затем снова убрал волосы с моего лица, зарывшись в них пальцами, прежде чем продолжить.

— Если ты живешь нашей жизнью, если ты не будешь толстокожей, это дерьмо съест тебя живьем. Я думал, что Кимми толстокожая. Она видела нашу жизнь, пыталась выбраться, была упертой с двенадцати лет. По крайней мере, так мне казалось. Я ошибался. Она оказалась уязвимой. Я просто не видел тогда этого, так что я, черт возьми, не защищал ее.

Боже.

Я закрыла глаза, рука Тэка скользнула с моего подбородка, я открыла глаза.

— Да, — прошептал он, — ты поняла, детка.

— Вот почему тебе нравится моя уязвимость, — заключила я ответным шепотом.

— И именно поэтому я буду рвать яйца, чтобы защитить тебя.

Боже.

— Продолжай, — прошептала я.

Он сделал еще один вдох и продолжил:

— Я оставил ее, но, в отличие от брата, не бросил. Она казалась сильной, мы с ней были сильными. Она могла быть смешной, мы держались вместе дома, который напоминал мне лодку, брошенную во время шторма в море, и так было постоянно. Она говорила, чтобы я убрался к чертовой матери оттуда. Но, как только смог, снова соединился с ними обеими, но в основном с Кимми. И вскоре я начал посылать ей деньги в надежде, что она тоже найдет выход из этой дерьмовой жизни. Я перевез ее в Колорадо, когда женился на Наоми. Перевез их обоих, когда родился Раш. Наоми была беременна Тэбби, вот-вот должна была родить, когда позвонила мама. Сказала, что Кимми подсела на дерьмо, полностью облажалась, ворует, лжет, выкидывает фокусы.