— Я вам уже сказала: потому что я желаю оставаться одна.

Она остановилась, затем в тоне подозрительно шутливом:

— А если у меня свидание с… кем-нибудь, у меня тоже?

Лицо Тремора потемнело.

— Бывают шутки далеко не забавные.

— Неужели? — возразила Занна вызывающе.

Затем она удалилась. Она была довольна: Мишель побледнел слегка. Несколько минут позднее он подошел к ней.

— Вы оставите карету у Мишо, не так ли?

— Не знаю.

— Вы будете слишком утомлены, чтобы возвращаться пешком, но если вы хотите во что бы то ни стало злоупотреблять вашими силами, велите маленькому Мишо проводить вас по крайней мере через лес. Дни уже на много стали короче: будьте осторожны.

— Посмотрим.

Эти лаконические ответы тоже имели характер вызова.

— Сюзи, — воскликнул Тремор, — вы замышляете какое-нибудь сумасбродство.

— Может быть, — ответила она с большим спокойствием.

У молодого человека вырвалось движение раздражения.

— Сюзи, я вам… — начал он.

Но он сдержался.

— Нет, — сказал он сквозь зубы, — вы не будете иметь удовольствия вызвать мой гнев, чего вы добиваетесь уже с полчаса. Я, право, не понимаю, зачем я теряю время, слушая ваш вздор.

И он взял газету.

IV

Когда Сюзи проходила через переднюю, совершенно готовая, со свеженьким личиком под белой шляпой, с тонкой талией в голубом фуляровом, украшенном гипюром платье, она встретила выходившего Мишеля.

— У вас смешной вид, мой дорогой, — крикнула она ему через плечо, — куда вы отправляетесь, в Барбизон?

— К Дарану, — ответил сухо Тремор.

— Даран? он приехал?

— Вчера, да.

Они спустились с под езда. Сюзи легко вскочила в ожидавшую карету, уселась, расправила свое платье на подушках и еще раз взглянула на молодого человека.

— Отчего у вас такой смешной вид?

— Какой вид, скажите, пожалуйста? — спросил, выведенный из себя, Мишель.

— Разве я знаю… Озабоченный вид или… послушайте, вероятно, я имела подобный вид в то время, когда мне бабушка рассказывала про „Красную Шапочку“ и когда я немного трусила… Понимаете? трусила волка?

Мишель пожал плечами, и так как присутствие слуг мешало ему дать другой ответ, он сделал знак кучеру; лошади тотчас же ринулись вперед.

Сюзанна торжествовала, если возможно обозначить этим глаголом яростное исступление, охватившее ее при мысли, что Мишель целый день будет разбираться в подозрениях и мучиться сомнениями, подобно тем, которые грызли ее самое с третьего дня; что может быть он пробродит послеполуденное время в лесу, от дома Мишо до охотничьего павильона Круа-Пьер, что он, гордец, в свою очередь испытает ревность!

Мисс Северн преувеличивала слегка беспокойства, причиненные жениху ее маленькими маневрами и вероломными намеками. Мишель в этот час не был именно ревнив, но он был встревожен и более еще печален, чем накануне.

Манеры, слова Сюзанны показались ему странными, отмеченными какой-то неестественностью, что совершенно не было в привычках молодой девушки. Даже та неловкая поспешность, с какой Сюзи действовала накануне, казалась ему подозрительной. Мисс Северн была слишком умна, чтобы овладеть таким способом письмом, которое она хотела бы скрыть, допуская даже, что она имела бы неосторожность забыть означенное письмо на столе. Затем Мишелю являлись прекрасные глаза, такие нежные и чистые… Как могло оскорбительное подозрение касаться таких глаз? Мишель не мог этого подумать; если бы он даже подумал, голос из глубины его души восстал бы с протестом. Итак, он приходил к убеждению, что единственной виной Сюзанны было измышление, какое-нибудь задуманное ребяческое мщение. И может быть, в этом и было все задуманное мщение, в этих вопросах о павильоне Круа-Пьер, этих наивных, очевидно с намерением, высказанных намеках насчет свидания.

Грустная улыбка появилась на губах молодого человека.

Как она ухищрялась, чтобы причинить ему горе!

Он сердился на Сюзи за эти жестокие ребячеств, он страдал из-за того, что на нее сердился, и вполне естественно он забывал, что он был также виновен и что сегодняшнее откровенное и честное объяснение заставило бы их обоих избежать этого унизительного лукавства. Он упрекал себя только за то, что чувствовал себя более трусливым, чем когда-либо перед этим кокетливым ребенком, что еще не нашел мужества признаться ей в своей любви, хотя бы затем пришлось страдать еще больше.

Солнце светло улыбалось на красных листьях; вереск покрывал откосы, громадные папоротники наполовину скрывали кусты; в сырых рвах цвели ирисы и незабудки. Но последнее усилие быть прекрасной этой, уже постаревшей от приближения осени, природы не привлекало взгляда молодого человека, медленно направляющегося к домику Альберта Дарана.

Меланхолически настроенный, он думал все еще и неотвязно об одной маленькой злой особе — такой злой и, однако, такой любимой! Когда он уже достигал цели своей одинокой прогулки, у него созрело решение. Делая последнюю уступку своему мучительному малодушию, он дал себе слово по возвращении из Парижа — дня через два или три — переговорить с Сюзи, иметь с ней, слишком долго откладываемое, решительное объяснение.

После целого часа разговоров, затем изысканий подлинности старинного требника, которая казалась сомнительной, Мишель покинул своего друга и почти машинально пошел по направлению к Круа-Пьер. Когда он переходил большую дорогу, ему наперерез проехала карета Кастельфлора, возвращавшаяся пустой, и он остановил кучера. Мисс Северн вышла у Мишо и рассчитывала вернуться пешком.

Чем более раздумывал Мишель, тем более поведение Сюзанны казалось ему странным, и тем менее он понимал его таинственную побудительную причину. Затем он заметил Поля Рео, шедшего вдоль дороги с озабоченным видом, наклонив голову. Тогда ему показалось, что его сердце перестало биться и менее чем в секунду, одну из тех секунд мозгового усилия, в продолжение которой можно вновь пережить события целых годов, он вспомнил услужливость Поля по отношению к Сюзанне в Канне и в Ривайере, он вспомнил длинные разговоры мисс Северн с братом Жака, их танцы на балу в Шеснэ, восторженное восхищение ею, выражаемое часто, и к тому же совершенно открыто, Полем. Но вскоре, чудом воли он взял над собою власть и с каким-то решительным спокойствием пошел навстречу молодому человеку, который, очень вероятно, его не видел.

— Это ты, — сказал он, почти улыбаясь, — я думал, что ты в Париже?

Внезапно оторванный от своих мыслей, Поль вздрогнул.

— В Париже? — возразил он, — но мисс Северн ничего тебе не говорила?

— Мисс Северн? — повторил Мишель; улыбка исчезла с его губ.

У Поля была минута отчаяния, затем, порывисто и как бы приняв решение, он взял Мишеля под руку.

— Ах! слушай, старина, я сам тебе все расскажу, — воскликнул он дружески доверчиво; — но выслушай меня со снисхождением, потому что, как я ни кажусь легкомысленным, я очень несчастлив.

Они прибыли к Круа-Пьер немного раньше четырех часов. Сам того не подозревая, Поль действовал, как искусный дипломат. Его признания попадали в сердце вполне открытое, чтобы их принять. Лучше, чем бы это могла сделать мисс Северн сама, он выиграл у Тремора дело своего счастья. Но он удивлялся, что ему приходилось со всем знакомить своего доброжелательного духовника. Мишель объяснил:

— Твое письмо должно было придти вчера вечером, мы не могли поговорить и пяти минуть наедине, Сюзи и я.

Поль удовольствовался этой причиной, у него голова была другим занята.

— Послушай, дружок! — заявил Мишель, обходившийся немного покровительственно с младшим братом своего друга Жака, — я сегодня же вечером пойду переговорить с Рео, это решено, так как я вижу, что ты искренен, и верю твоей любви и твоим добрым намерениям; только нам нужно бы сговориться. Склонен ли ты к тому, чтобы серьезно работать, принести жертву? Представь себе, что час тому назад Даран мне говорил о тебе.

Действительно, Даран, даже совершенно не зная последней истории молодого человека, возымел ту же мысль, как и мисс Северн. Он знал Поля за хорошего малого, более слабого, чем ленивого, очень умного, очень правдивого, и он надеялся, что заманчивое предложение верного и очень хорошо оплачиваемого положения, хотя бы это было и в Америке, заставит молодого инженера стряхнуть свою беспечность и употребить с пользою свой диплом.

Мишель высказался более скептически, когда Альберт изложил ему свой проект. Теперь он его представлял этому парижанину Полю с некоторым беспокойством, но с первых же слов этот последний пришел в такой же восторг, как и Симона. При последних словах он едва не кинулся на шею Тремору.

— Значить, тебе это подходит?

— Подходит ли это мне? Но Америка — это страна моих мечтаний! это Обетованная земля, Эден, Эмпиреи, Елисейския поля, Валгала! Америка и Симона! Мой дорогой, да тут просто есть от чего умереть от радости! Ты увидишь, ты увидишь, я сделаюсь вторым Эдиссоном! Или скорее, нет, это Эдиссон станет вторым Полем Рео! Мои совершенства превзойдут ваши самые оптимистические надежды, сам Жак будет воспевать мне похвалы, а покамест он мне отдаст Симону. Ах! мой дорогой Тремор, мой спаситель, как я хорошо сделал, что тебя встретил!

Мишель улыбался не особенно весело.

— Даран обедает у меня, — сказал он, — приходи также; вечером я схожу замолвить словечко Жаку и оставлю вас поговорить, Альберта и тебя.

С несколько грустной снисходительностью он слушал планы будущего, блестяще развиваемые Полем, и также благодарные похвалы, которыми он прославлял очарование, ум, доброту Сюзанны, своей первой доверенной.

— Возможно, что она явится сейчас в Круа-Пьер, — сказал Мишель, в действительности имевший некоторое основание так думать, но старавшийся выразить это предположение спокойным и естественным тоном; — я убежден, что она огорчена, что не имела возможности поговорить со мной о тебе и м-ль Шазе. Я ее подожду здесь.