Ее огромные бархатные глаза звездами сияли под пушистыми ресницами. Она подалась к нему. Схватив большую прядь ее восхитительных волос, он обернул ими свою шею, а затем со сдавленным криком прижал Фауну спиной к подушке. С безумной страстью его губы впились в ее рот. Да, он изо всех сил пытался побороть себя, но он — не герой, мелькнуло в его голове… он был Гарри Роддни, который брал то, что хотел, когда ему было нужно. И откуда вдруг это донкихотство по отношению к юной невольнице? Почему? Ведь сейчас его обнимают руки любимой, а он — обнимает восхитительное молодое тело.

Дрова в камине сгорели и превратились в горячий пепел. Свеча в последний раз пыхнула огоньком и погасла. Утренний свет пробивался сквозь щель между тяжелыми занавесями. Возле оконных рам кружилась метель, а из коровника в двух милях от имения доносился рев голодной скотины.

Внизу в просторной кухне старики Снеллинги разожгли печь и готовили еду. Начался новый день.

А наверху, в спальне Фауны, закрытой от холодного ветра и снега тяжелыми занавесями, крепко спал Гарри Роддни, сжимая в своих объятиях прекрасную девушку. Она тоже крепко спала — красивая, порозовевшая от счастья, впервые за всю свою жизнь познавшая истинную радость и полноту любви.

Наступил полдень, Снеллинги вновь ожидали звонка-колокольчика, требующего обеда. Снег продолжал падать, покрывая толстым покровом все вокруг имения Пилларз — деревья, кусты, пожухлую траву, становившиеся совершенно белыми.

Похоже, жизнь замерла, ничто не двигалось в этом морозном царстве молчания и покоя. Вокруг все погрузилось в сон — ни храпа лошади, ни скрежета колес какой-нибудь повозки. А дорога в Лондон была вся засыпана снежными сугробами и вряд ли проходима.

Глава 13

Церковные часы в двух или трех милях от имения пробили час дня, когда любовники, предназначенные друг другу самой судьбой, наконец уселись за стол перед камином и стали с жадностью поглощать завтрак, принесенный им доброй миссис Снеллинг. Она стала рядом, едва сдерживая улыбку при виде счастливых влюбленных. Своим простым ограниченным умом она вряд ли всегда понимала то, что порой взбредало в голову знатным дамам и джентльменам, и уж совершенно непостижимым для нее было, как можно завтракать в то время, когда полагается обедать. Несмотря на приказание мужа безоговорочно повиноваться сэру Гарри, добрая женщина не смогла удержаться, чтобы не взглянуть на левую руку красавицы, отметив отсутствие на ней обручального кольца.

Сэр Гарри и Фауна являли собой странную пару. Баронет, пребывающий в прекрасном расположении духа, был все еще одет в стеганый халат и ночной колпак с кисточкой, который очень шел его зеленым глазам, как заметила Фауна. У нее голова кружилась от радости и любви, и она не могла отвести взгляд от любимого, в то же время с отменным аппетитом поглощая ветчину с яйцами и запивая их крепчайшим кофе. Гарри расправлялся с бараньей отбивной, сжимая в руке кружку с элем, который сунул ему в саквояж верный Винсент.

Марта разожгла камин, и в комнате стояла жара. А снаружи, где еще недавно свирепо завывал ветер и кружилась метель, снег перестал сыпать, и Гарри сказал, что это Божье предзнаменование — небо на востоке прояснилось. Вдруг солнечные лучи пронзили облака, и все в маленьком парке, окружающем Пилларз, заблестело и заискрилось. Словно деревья, кусты и изгородь из тиса покрылись сверкающими бриллиантами.

Несколько минут тому назад Фауна, завернувшись в накидку Гарри, остановилась у окна, восторгаясь красотой пейзажа. Сейчас все казалось ей несказанно прекрасным — и это утро, и Гарри, ее возлюбленный, которого она боготворила, которому отдала навсегда свое тело и душу.

Завтракая, Гарри наблюдал за Фауной. Он чувствовал, что безгранично любит ее и никогда не перестанет наслаждаться ее красотой. И он ни за что не позволит ей сворачивать роскошные золотистые волосы и прятать их под чепец! Сейчас они рассыпались по ее спине. Он сам застегнул на ней одну из своих теплых накидок и усадил напротив камина в кресло, не забыв положить на него мягкий пушистый коврик. Встав из-за стола, Гарри подошел к ней, прижал к себе и начал целовать так страстно, словно был не в силах остановиться.

Когда он вернулся в свое кресло, его красивое лицо горело, стало почти пунцовым. Он встряхнул головой и, смеясь, произнес:

— По правде говоря, сейчас я сам не свой. Я больше не Гарри Роддни. Я совершенно изменился!

Ибо он, олицетворение сердцееда, теперь сам был пронзен стрелою Амура. И этот выстрел сразил его наповал.

— О Гарри! — воскликнула Фауна. — Не могу поверить в такое счастье! Ведь я всего-навсего бедная темная девушка, которой подобает быть невольницей. А вместо этого я удостоилась великой чести быть любимой тобой.

— Неправда! Это ты меня удостоила чести! Ибо, дорогая моя, — добавил он нежно, — я ведь первый у тебя и знаю об этом.

— И ты будешь единственным у меня! — прошептала она с пылающим лицом.

— Как прекрасно сказано, — произнес он и нежно поцеловал ее.

Фауна — став теперь женщиной — пила по капельке наслаждение настоящим, наглухо закрыв свой разум от страшных воспоминаний прошлого. Он же, человек практичный и более опытный, задумывался о будущем и находил его полным всяческих проблем. Но одно он вынес из прошлой ночи. По меньшей мере одно. Он не сожалел о том, что не устоял перед красотою Фауны. На их долю выпало несравнимое ни с чем наслаждение — и для него, и для нее. Ибо никогда еще Гарри Роддни не влюблялся так, как влюбился в эту девушку. И его ничуть не волновало, что Фауна когда-то была невольницей Генриетты Памфри, что ее дедушка был негром. Гарри знал одно — он любил ее так страстно, как не любил ни одну из своих многочисленных подружек. И как любовница она была неподражаема. Он не позволит ей говорить о себе, что она темная и невежественная. Ибо, когда они беседовали, ему были близки все ее мысли и чувства.

После завтрака он пришел в восторг оттого, что она, усевшись на пуфик возле его ног, положила золотистую головку ему на колени и запела одну из мелодичных песенок, которые выучила в далеком детстве. «Какая грация, какой огонь, какая поэзия в ней! — восторженно думал Гарри. — И ее не волнуют всякие побрякушки, как Полли Теддингтон, Генриетту Памфри и им подобных. Это дитя обладает природной, почти языческой простотой, но также жаждет знаний, у нее незаурядные таланты и слух, как еще год назад отметил Джордж Памфри».

Фауна впитала в себя многое из того, что ее окружало, когда ей выпадало удовольствие сопровождать леди Памфри на светские собрания. Ее живой, восприимчивый мозг хранил в памяти небольшие, но значительные знания о живописи и литературе, и даже о политике, а также о том, что происходило при дворе его величества короля Георга III. Ее меньше всего интересовали всяческие глупости и сплетни, которые были так дороги сердцам знатных дам, но больше занимали серьезные материи. И, разговаривая с ней, Гарри изумился широте ее знаний и способности запоминать все интересующее ее и то, что она слышала от других. Однако раньше ей приходилось скрывать свои знания и ум за маской смиренности и повиновения. Ее пришлось выстроить для себя башню из слоновой кости, состоящую из гордости и достоинства, и быть запертой в ней даже тогда, когда, казалось, она покорялась несправедливости и жестокости. Она жила как самая простая служанка, обреченная существовать в атмосфере зла и распущенности. Но ее это не задевало, она оставалась выше всего этого — на удивление цельной, будто ее чистота, чувство прекрасного и справедливого были сделаны из стали, сверкающей и несгибаемой.

Для Гарри Роддни половина очарования Фауны заключалась в неповторимости ее натуры, которая бриллиантом просвечивала сквозь восхитительную наружность. И никто прежде, кроме него и, вероятно, Джорджа Памфри, не потрудился разглядеть ее индивидуальность. Генриетта была слишком занята, стараясь вылепить из девочки то, что она желала, то есть нечто нелепое и бессмысленное. Но теперь со всевозрастающим чувством безопасности и счастья Фауна распускалась, словно цветок, перед изумленным взором Гарри. Она стала разговорчивой. Она смеялась, и смеялась так, словно ни разу не смеялась прежде. Однако, стоило ему спросить, каково ее заветное желание в жизни, она неизменно отвечала:

— Служить тебе.

Если бы речь шли о другой женщине, то Гарри, наверное, наскучило бы такое поклонение. Но от общения с Фауной он получал все больше и больше удовольствия. Она поднимала ему настроение, радовала его. В ее обществе он чувствовал себя намного лучше, чем прежде. Раньше он только мечтал о таком сладостном удовлетворении, какое получил этой ночью. И не мог даже представить себе, что она утомит его или надоест ему, как это случалось с другими.

Однако беспокойство не покидало Гарри. Ибо что ему делать дальше с Фауной? Ведь он почти разорен. Ему просто необходимо вступить в Вест-Индскую компанию мистера Уилберсона, и как можно быстрее. К тому же нельзя будет вечно скрывать девушку. Как же устроить ее судьбу? Теперь он чувствовал себя полностью ответственным за нее, принадлежащую ему по праву любви.

«Кроме того, сейчас тревожные времена», — размышлял он. Веселый и беспечный, распутный двор принца Уэльского беззаботно купался в невообразимой роскоши, в то время как бедняки окончательно разорялись под непосильным бременем налогов. А тут еще война с Францией и Голландией, мятеж в Ирландии. Врачи его величества опасались, что к королю Георгу снова вернется его старая болезнь, а если она будет продолжительной, то это означает, что принц станет регентом. Виги и тори вцепились друг другу в глотки. В стране царит полная неразбериха. И положение — что дома, что за границей — далеко не благоприятное для всех, кроме людей, обладающих богатством.

Впервые за всю свою жизнь Гарри начал сожалеть, что так бесцельно растратил юность и деньги; он также сожалел, что столь низко пал в глазах дядюшки, который делал для него все с тех пор, как Гарри остался сиротой. Не рассерди он так сильно сэра Артура, старик никогда бы не женился и не стал бы мечтать о наследнике.