— Да, сэр, — сглотнув слюну, прошептала девушка.

— Зови меня Люсьен.

Он сердито поджал губы и, сложив ладони вместе, рассматривал ее холодным проницательным взглядом.

— Нет, — задумчиво произнес наконец маркиз. — Имя Фауна тебе не подходит. Впредь с теперешней минуты ты будешь называться Еленой. Ты когда-нибудь слышала о Елене Троянской, дитя мое?

Она отрицательно покачала головой.

— Значит, ты должна будешь узнать о ней, — сказал он. — Мы будем изучать с тобой историю Греции. — И маркиз улыбнулся.

— А кто… кто это — Елена Троянская? — шепотом спросила она.

— Королева красоты… богиня. Мужчины воевали за обладание ею и тысячами гибли. Парис одарил ее золотым яблоком, как царицу всех красавиц. По-гречески имя «Елена» означает факел[37]. «Она двигается, как богиня, и выглядит, как королева», — писал Гомер. Это имя вышло из греческого корня, из которого вытекают слова Селена, означающее «луна», и Гелиос, что значит «солнце». У тебя тело этой лунной богини. И жаль, что у тебя черные волосы, ибо…

— Но это не так, — возразила Фауна неожиданно для самой себя. — Мои волосы перекрашены, чтобы люди, которые разыскивают меня по всему Лондону, не узнали. О, уверяю вас, они отнюдь не черные! Мои волосы цвета Солнца.

Из уст маркиза вырвался радостный возглас, глаза его заблестели. Он нагнулся, взял увеличительное стекло и стал внимательно рассматривать корни волос девушки. И увидел золотисто-рыжее сверкание, исходящее от них.

— Parbleu![38] Верно! Значит, моя Елена будет безукоризненной! С этими волосами цвета солнца ты действительно представляешь собой самую прекрасную из всех Елен! Я немедленно пошлю за твоей служанкой. Это единственная женщина, не считая тебя, которая когда-либо жила под крышей моего дома. Я предпочитаю слуг-мужчин. Тебе нужно немедленно отмыть волосы! Ты достаточно хорошо себя чувствуешь?

Фауна с робкой улыбкой кивнула. Он увидел ее улыбку. В выражении ее лица маркиз отметил легкую тень кокетства, что весьма позабавило его. Значит… это дитя еще не настолько повергнуто жизнью и разбитой любовью, тщетность которой острым ножом поразила ее сердце… Значит, не все потеряно. Ведь ей хотелось, чтобы он увидел ее золотисто-рыжие волосы. «Силы небесные, на это стоит посмотреть!» — подумал он. За это новое, поразительное сокровище, с такими волосами и глазами, которое только что пополнило его музей, он заплатил бы и намного большую цену.

Маркиз дернул за шнурок сонетки. В комнату вошла женщина средних лет, одетая в плотное платье из черного шелка, в переднике и в чепце. Посмотрев на маркиза мягким взглядом ирландки, она присела в реверансе. Слугами в этом огромном доме ведал Обри Беркетт, он и привез эту прислугу из Лондона с отменными рекомендациями. Будучи совершенно одинокой, не обремененной семейными узами, женщина согласилась на условия, предложенные маркизом. А они состояли в том, что фактически она станет узницей в замке и никогда не покинет пределов его земель, не считая тех случаев, когда будет сопровождать хозяина вместе с его свитой при поездках в лондонский дом. Уже много лет она жила в этом добровольном затворничестве и в душе признавалась себе, что охотно принимает такую монашескую жизнь. С тех пор как она потеряла родных и близких, ее совершенно не интересовал суетный внешний мир. Таким образом, она намеревалась прожить до преклонного возраста.

Она повернулась к Фауне и снова присела в реверансе, на этот раз перед девушкой, которая с радостью прочитала в глазах женщины искреннюю доброту. Фауна ведь так привыкла к другому…

— Вот, дорогая, — произнес маркиз. — Это Хэтти, твоя личная служанка. Хэтти, проводите леди Елену в ее спальню. И помогите ей как можно тщательнее вымыть и высушить волосы.

— Да, милорд. — Служанка подошла и протянула лежавшей на диване девушке руку. Она ничего не знала о Фауне, как и все домочадцы Бастилии никогда ничего не знали о личных делах маркиза. Никто не осмеливался подвергать сомнению его полную власть надо всем и всеми. Слегка дрожа от волнения, Фауна оперлась о руку женщины и вместе с ней двинулась через комнату. Спустя секунду она обернулась и увидела, как маркиз щелкнул каблуками и отвесил ей поклон.

— Буду с нетерпением ожидать вашего возвращения, дорогая, — проговорил он.

Фауна, как во сне, вышла из комнаты. Когда она проходила в огромные двери, двое лакеев в пышных напудренных париках и в униформах с вышитыми на них гербами рода Шартелье низко поклонились ей.

Оставшемуся в библиотеке Люсьену еще некоторое время вспоминались изящество и грациозность восхитительной фигуры Фауны. Ему не терпелось увидеть естественный цвет ее волос. И он подумал: «Леди Елена. Да… это ей подходит. Полагаю, что последующие годы моей жизни будут наполнены глубоким смыслом. Да, долой скуку! Наконец-то Люсьен де Шартелье обрел свежий elan[39] своего существования! И обрел его в тебе, моя Прекрасная Елена!»

Глава 20

Прошло несколько лет.

Было холодное промозглое утро середины января. Маркиз де Шартелье вошел в кабинет своего лондонского дома, поднес озябшие руки к огню, потирая их, и позвонил секретарю. Когда явился молодой Беркетт, маркиз уже сидел за письменным столом красновато-желтого цвета и разбирал деловые бумаги. Он хорошо знал походку молодого человека. Для своих шестидесяти лет де Шартелье обладал весьма острым слухом и узнавал шаги всех домочадцев. Не поворачивая головы, маркиз отрывисто спросил:

— Все улажено, Обри?

— Да, милорд, — ответил секретарь. Однако голос его звучал не так, как обычно, а сдержанно, с нотками волнения, посему маркиз, быстро обернувшись, взглянул на Обри и спросил:

— Ты нездоров?

Молодой человек — ибо Обри было немногим за двадцать — покраснел и отвел взгляд. Его нижняя губа оттопырилась, и он тихо ответил:

— Да нет, ничего, милорд.

Тогда Люсьен зловеще рассмеялся, а затем вернулся к своим бумагам.

— Ах да, — вдруг произнес он. — Ты недоволен, поскольку я возложил на тебя неприятную задачу по подготовке моего бракосочетания с леди Еленой, которое должно состояться сегодня вечером. Разумеется, с моей стороны было весьма неосмотрительно причинять тебе боль. Ведь ты безумно влюблен в нее, не так ли?

— Милорд! — с пылающим лицом возразил Обри, и в его глазах отразилось смущение… и некоторый страх.

Маркиз снова рассмеялся. Его смех был резок и сух. И если в нем и содержалось веселье, то оно явно носило злобно-сардонический характер. «Смех такой же, как и его хозяин», — с раздражением подумал Обри. Правда, пока Обри не стал настолько раздражительным, чтобы вспылить. У маркиза был жестокий и решительный нрав. Он никогда ничего не просил и никогда ничего не давал. И всегда требовал от всех своих подчиненных неукоснительной преданности и послушания. А кроме того, к нему с нежностью и с глубокой благодарностью относилась самая красивая женщина во всей Англии: Елена, сперва Безымянная, которая вскоре станет маркизой де Шартелье. «Возможно, — в отчаянии думал секретарь, — маркиз требует безграничной преданности и уважения из-за своего обостренного чувства справедливости. Никто о нем ничего не знал… не знали даже, какое наказание может постигнуть его обидчика. Однако догадывались, что возмездие наступит весьма скоро и что маркиз никогда не прощает пренебрежительного отношения к себе».

Для Обри и по сей день маркиз оставался загадкой и постоянной темой для раздумий. Даже сейчас, когда Люсьен возложил на секретаря весьма неприятные хлопоты по подготовке его женитьбы, которая должна была произойти тайно, в присутствии всего двух свидетелей. Венчание предстояло в крипте[40] личной часовни маркиза, и проведут его два священника. Один — англиканского вероисповедания, а второй римско-католического, беженец из Франции, который когда-то был исповедником семьи де Шартелье. Не то чтобы Люсьен ходил в какую-либо церковь, он и не вспоминал о религии по меньшей мере двадцать последних лет, однако он пожелал, чтобы венчание состоялось по всем правилам, во всем отвечая понятиям света.

Маркиз окунул перо в чернильницу, поставил подпись на документе и через плечо передал листок секретарю.

— Отнесешь это во французское консульство.

— Слушаюсь, милорд.

— Ты оговорил время?

— Да, милорд, ровно в девять часов в крипте.

— Свидетелями будете только вы с врачом. Или это зрелище слишком мучительно для тебя?

Холодный тон хозяина пробрал молодого человека до костей. И он с несчастной улыбкой поспешно ответил:

— Даже если и так, какое это имеет значение? Ведь я слуга вашей светлости.

— Если хочешь, можешь отказаться.

Маркиз обернулся, окинул молодого человека испытующим взором, и недобрая тень появилась в его глазах. В них не было теплоты, с годами они становились только холоднее; как волосы маркиза все больше седели под париком, так и его глаза светлели все сильнее.

За последние две зимы Люсьен де Шартелье сильно постарел. У него начались боли в груди, он часто и надсадно кашлял. Поэтому загородный воздух Бастилии подходил ему больше, чем влажная атмосфера столицы. И до весны маркиз хотел вернуться в свои владения на берегу моря. Но как только в Лондоне откроется сезон[41], он привезет туда Фауну и с бесконечным удовольствием станет наблюдать за ее первым выходом в свет.

— Не говори глупостей, Обри, — произнес маркиз, — тебе ведь нравится работать на меня, не так ли?

— Да, милорд, — хриплым голосом ответил Беркетт.

— Тогда зачем позволять роковой красоте женщины уничтожать тебя?

— Я… я… и речи быть не может, чтобы я сокрушался из-за этого, милорд, — тихо проговорил Обри. — Я… и не мечтаю о миледи.