Раздался стук в дверь, и я с удивлением увидела Дебору. Она несла стакан молока на подносе.

— Вот решила сама вам принести.

— Спасибо, Дебора.

— Пейте, пока не остыло, хорошо?

Она поцеловала меня и ушла, а я села на край кровати и отпила молока, которое было очень горячее. Отставив стакан, я легла, но спать мне совсем не хотелось. Я пожалела, что не вязала с собой что-нибудь почитать, забыла в спешке.

Я оглядела комнату в поисках книги, но ничего не увидела. Машинально я выдвинула ящик стола. Внутри лежала старинная толстая тетрадь в кожаном переплете. Вынув ее, я обнаружила надпись, сделанную на первом листе круглым детским почерком: «Дневник Деборы и Барбарины Хайсон». И далее приписка: «Единственный в своем роде дневник — написанный двумя людьми, хотя мы, конечно, не совсем два разных человека, не так, как другие. Это потому, что мы близнецы». И подпись: Дебора Хайсон, Барбарина Хайсон.

Я посмотрела на подписи: словно одна рука писала.

Я была заинтригована. Потом я вспомнила, что это личные записи, читать которые было бы стыдно, с твердостью закрыла тетрадь и сделала еще глоток молока. Но убрать дневник в ящик я не смогла.

Так я сидела довольно долго, борясь с собой.

«Это дневник Барбарины, и, значит, из него я могу узнать о ней что-нибудь, что, возможно, поможет мне разобраться в моих собственных проблемах, — говорила я себе и тут же сама себе возражала: Но Барбарина умерла еще до твоего рождения. И ты же не веришь в эту глупую легенду. Так какое отношение может иметь Барбарина к тому, что происходит с тобой? С чего ты решила, что есть какая-то связь?» И снова другой голос убеждал: «Допустим, я не верю легенде, что из того? Я слышала пение на кладбище, когда меня заманили в склеп. Тот, кто хочет убить меня, явно собирается сделать это так, чтобы все поверили, что меня погубил призрак Барбарины. И, без сомнения, здешние жители будут уверены, что Невеста Пендоррика была обречена, что действует давнее проклятие. А будучи убежденными в этом, они закроют глаза на многие, вполне прозаические моменты, и собрать улики уже будет невозможно».

Держа тетрадь в руках, я все более склонялась к мысли, что глупо было бы не прочитать ее. А что если там есть намек на то, как погибла Барбарина? Чувствовала ли она опасность? С кем и о чем говорила? Может быть, она записала свои подозрения?

И хотя дневник был явно детский и поэтому вряд ли мог касаться жизни в Пендоррике, я открыла его.

Первая запись была помечена шестым сентября, без года:

«Сегодня приезжал Петрок. Мы считаем, что он лучший мальчик из наших знакомых. Он немного хвастает, но все мальчики так делают. Кажется, мы понравились ему, потому что приглашены к нему на день рождения».

Другая запись была сделана двенадцатого сентября и гласила:

«Кэрри шьет нам платья. Она сегодня нас перепутала. Собирается к платьям приколоть записочки: Барбарина. Дебора. Будто это имеет значение! Мы ей сказали, что всегда носим вещи друг друга и у нас все общее, но она говорит, что мы, каждая, должны иметь свою собственную одежду».

Далее следовал детский отчет об их жизни в доме на болотах, о праздниках и балах, на которых они бывали. Я так и не смогла понять, кто же делал записи, потому что местоимение «я» совсем не употреблялось, везде говорилось «мы».

Я продолжала чтение, пока не наткнулась на пустую страницу. Я подумала было, что дневник на этом кончается, но пролистав пару страниц, обнаружила, что записи продолжаются, но уже по-иному. Изменился не только почерк, который стал более взрослым, изменился сам характер записей:

«Август, 13-е. Я потерялась на болотах. Это было так чудесно!»

Сердце мое учащенно забилось. Это писала Барбарина! С этого момента дневник полностью перешел во владение Барбарины.

«Август, 16-е. Петрок поговорил с папой, и тот, разумеется, в восторге. Притворяется, что удивлен. Как будто не этого они все уже давно ждали. Я так счастлива! Мечтаю поскорей перебраться в Пендоррик. Там я наконец буду вдали от Деборы. Подумать только: я радуюсь, что избавлюсь от Деборы. До сих пор она была частью меня самой, мы были неразделимы. Но именно поэтому я и хочу избавиться от нее, быть подальше. Она не может не чувствовать к Петроку то же, что чувствую я. Мы всегда чувствовали одинаково. Раньше, до того как мы познакомились с Петроком, это было здорово — вместе гулять, вместе шалить, вместе уходить от наказания. Но теперь все изменилось. Я хочу быть подальше от Деборы, подальше от ее взглядов, когда она смотрит на нас с Петроком — словно пытается прочесть мои мысли, как раньше, и не может, словно она ненавидит меня. А я? Я тоже начинаю ненавидеть ее?

Сентябрь, 1-е. Вчера папа, я и Дебора приехали погостить в Пендоррик. Приготовления к свадьбе идут полным ходом. Я в ужасном волнении. Сегодня видела Луизу Селлик, когда мы с Петроком катались верхом. Наверное, ее все считают красивой. Вид у нее был тоскливый. Это оттого, что она потеряла Петрока — навсегда. Я спросила о ней у Петрока, и, может быть, зря. Но мне всегда не хватало выдержки. Вот у Деборы выдержка есть, она всегда умела сохранять спокойствие — в отличие от меня. Петрок говорит, что с Луизой все кончено. Так ли это? Если нет, то я чувствую, что могу убить ее! Я не могу делиться ни с кем! Иногда я жалею, что не влюбилась в другого молодого человека. Джорж Фаншоу был бы прекрасным мужем. А он ведь ухаживал за мной. Или Том Келлервей. Нет, только Петрок. Вот если бы Том или Джорж влюбились бы в Дебору… Почему этого не происходит? Мы же так похожи, что нас часто путают. И все-таки никто не влюбляется в Дебору. Это так же, как в детстве, когда она всегда держалась в тени. Я же всегда была в центре внимания. Дебора часто говорила мне: „Я тут никому не интересна. Я прошла по твоему билету“. И потому что она сама верила, что никто ее не замечает, так и случилось. А теперь Дебора даже не знает, что я снова взялась за дневник, и я могу писать то, что действительно думаю. Какое облегчение!

Сентябрь, 3-е. Пендоррик! Какой чудный старый дом. Я просто влюблена в него. И Петрок… В нем есть что-то особенное, непохожее ни на кого другого. Какая-то волшебная сила. Он очень весел, но порой мне страшно. Он как будто не весь со мной».

Опять несколько пропущенных страниц, затем снова запись:

«Июль, 3-е. Нашла сегодня этот старый дневник. Сто лет ничего не записывала. Последний раз — за несколько дней до свадьбы. Сколько воды утекло… Я, как обычно, помечала лишь число и месяц и только сейчас обратила на это внимание. Но это не имеет значения. Не знаю, почему опять захотелось записывать. Полагаю, это успокаивает. С тех пор, как родились близнецы, меня не тянуло писать — до сегодняшнего дня. Вчера ночью проснулась, и его не было рядом. Я сразу подумала о той женщине, Луизе Селлик. Как я ее ненавижу! Я слышала сплетни про нее и думаю, Петрок снова с ней встречается. И с другими тоже. Но можно ли быть таким неотразимым и не поддаться соблазну? Если я хочу от мужа верности, следовало бы выбрать кого-нибудь другого. Я многое замечаю вокруг себя. Разговоры. Когда я подхожу, меняют тему. Но я знаю — говорили обо мне с Петроком. И о другой женщине. Может быть, о Луизе Селлик. Слуги смотрят на меня с жалостью. Миссис Пеналлиган и даже старый Джесс. Что они говорят за моей спиной? Иногда мне кажется, что я сойду с ума, если ничего не предприму. Когда я хочу поговорить с Петроком, он отшучивается. Говорит: „Ну разумеется я тебя люблю“. Я огрызаюсь: „И скольких еще?“ Он смеется. „Я ужасно любвеобилен!“ Жизнь для него — игра. И веселая. Иногда я хочу крикнуть ему, что для меня такая жизнь — пытка. Я часто вспоминаю дни в отцовском доме. Как я тогда любила всякие танцы и вечеринки! Я была всеобщей любимицей. И Дебора тогда везде была со мной. И наслаждалась моим успехом не меньше меня. Однажды она сказала: „Я радуюсь, как будто это меня так все любят“. А я ответила: „Но так оно и есть, Деб. Разве мы не одно целое?“ Тогда ей этого хватало».

Я была так поглощена чтением, что даже не замечала, что творится со мной. Я уже несколько раз зевнула, и глаза у меня слипались. Это было странно, потому что я так увлеклась, что не должна была бы засыпать читая. Не обращая внимание на усталость, я продолжала чтение:

«Август, 18-е. Дебора здесь уже две недели. Она приезжает все чаще. Она переменилась, стала живее, легче смеется. Что-то изменило ее. Другим это, может, и не заметно, но они ведь не знают ее, как я. На днях она надела мою шляпку для верховой езды — черную с голубой лентой. Встала перед зеркалом: „Никто не различит, что я — это не ты. Никто“. Она на самом деле стала еще больше на меня походить. Вот уже не раз слуги называли ее моим именем. Ее это очень забавляет. У меня впечатление, что она желала бы занять мое место. Ах, если бы она только знала! Но даже ей я не рассказываю всего. Слишком стыдно и унизительно. Я не могу рассказать, как по ночам я просыпаюсь иногда, и Петрока нет рядом. Я встаю и мечусь по комнате, воображение рисует мне картины одна другой мучительнее. Если бы она знала, как я страдаю, она не захотела бы поменяться со мной местами. Для нее Петрок, как и для многих других женщин, — просто неотразимый мужчина. Никто не знает, что значит быть его женой.

Август, 20-е. Вчера между нами произошла еще одна сцена. Петрок говорит, что мне следует последить за собой, что он не ручается за последствия, если я не возьму себя в руки. Взять себя в руки! Когда он так со мной обращается! Он говорит, что я не умею давать жить другим. Говорит: „Не суйся в мою жизнь, а я не буду вмешиваться в твою“. Хорошенькое понятие о браке!