— Доверие, говоришь? — Лютый будто пропустил мимо ушей мой вопрос. — Ты ведь нож мне в спину вонзишь, если не будет угрозы в виде Чеха. Так что не будем о доверии.

Он лег ровнее, задышал спокойней, показалось, что уснул. Вот и рухнули мои попытки, разбились о каменное сердце Лютого. Кто я ему? Девка, которую он поимел, чтобы наказать того, кого хотел. Но девка вдруг забеременела. Пунктик — дети. Безумие. Помешательство.

Несколько минут тишины растянулись в бесконечность. Морщинки, что перекашивали грубое лицо мужчины, разгладились, грудь вздымалась высоко, а губы приоткрылись.

— Есть хочешь? — словно почувствовав мои разглядывания, Лютый открыл глаза и повернул голову в мою сторону.

— Нет, — не сумела сдержать я злости. — Сыта по горло твоим доверием. Ты обвиняешь, что нас расколят, но что делаешь для того, чтобы это изменить? Стоит мне шагнуть к тебе, ты рычишь, пытаюсь протянуть руку — ты скалишься. Не хочешь говорить о том, что за люди связали нас вместе и что им нужно — тебе же хуже. Ты надеваешь мне повязку на глаза и заставляешь идти наощупь над смертельной пропастью. Но забываешь о том, что если я упаду, утащу и тебя. Идиот.

Последнее я произнесла одними губами и, закрывшись одеялом с головой, отвернулась. Всё. Хватит на сегодня укрощения бешеных тигров. Зайцы тоже имеют право на чувства. И сейчас я ненавижу Лютого даже больше обычного. Поджала колени к животу, и глотая слёзы, проговорила, пользуясь тем, что не вижу ужасающе чёрных глаз Лютого:

— Мой отец не делал того, в чём ты его обвиняешь. И если бы ты не был таким каменным, я бы доказала это. Ты пешка, Лютый. Глупая никчемная пешка, которую разменяет во мгновение любая из сторон.

Он не отвечал очень долго. Палата погрузилась в густую и плотную тишину. Когда скрипнула половица возле моей кровати, будто щелкнул предохранитель оружия, я натянулась и сжалась, ожидая чего угодно, но только не…

Матрац прогнулся, Лютый лег рядом и прижал меня к себе. Большая ладонь легла на живот, а вторая рука потянула одеяло с головы.

— Достаточно доказательств его вины, — тихо проговорил мужчина, уткнувшись в мой затылок. Даже сквозь одеяло чувствовался жар его дыхания, а пальцы пробирались выше и вплетались в волосы. — Жалею только, что… — скрипнул зубами и все-таки договорил: — Что он меня тогда не вальнул. Ты бы вышла за слизняка Носова и не смотрела бы в мои глаза с таким ужасом. Да, так было бы правильно.

От его тела шла жуткая дрожь, ладонь на животе лежала бережно и мягко.

— Я не знаю, как из этого дерьма выпутаться, Ангел. Не знаю, — последние слова сказал шепотом и снова замолчал. Когда прошло несколько натянутых неподвижных минут, и я осторожно выглянула из-под одеяла, Лютый безмятежно спал.

Дверь распахнулась, вошёл доктор:

— Ну как…

— Тс-с, — шикнула я и, выскользнув из-под руки Лютого, накрыла его одеялом. — Он заснул. Зайдите позже… И попросите зайти Макса.

Глава 44. Лютый

Я слушал, как журчит вода. Будто ручеек шелестит между камушками. Играет с листьями, прибивает весеннюю дорожную пыль. Сашка обожал пускать кораблики из бумаги. Мы брали с собой целую пачку, потому что флотилия нам нужна была обязательно большая.

А потом послышался глухой удар: тело Милы упало в бездну, и я полетел следом, надеясь, что жизнь никогда не разлучит нас.

С резким вдохом проснулся и уставился в голубоватую стену больницы.

Ненавижу весну. Ненавижу просыпаться.

Я лежал на кровати Кирсановой. Один. А девушка где? Попытался встать, но меня сильно вело, пришлось цепляться за все, что попадалось под руку.

— Да чтоб тебя… — схватился за спинку кровати до побелевших пальцев и прислушался. В душе кто-то купался. Я с трудом выпрямился и шагнул ближе. Сказали же ей в сопровождении это делать. Сама полезла, рискуя жизнью ребенка?

Я замер около пластиковой полупрозрачной двери. Свет обрисовал тонкую фигурку девушки, узенькую талию, красивые бедра, ножки… Пришлось плотно сжать губы и замереть. Оборвать дыхание на вдохе. Остановить сердце, которое измучило меня горечью вины.

Подожду здесь, потому что если увижу Лину голой, вообще спать не смогу — и так хреново.

Она вышла через минуту, вся в лучах солнечного света и сверкающих капельках воды на плечах. Увидев меня, на миг замерла, сжав в кулачках полы широкого скрывающего тело полотенца, но через секунду нервно улыбнулась:

— Проснулся? — Прошла к своей кровати, присела, как ни в чём ни бывало, принялась вытирать светлые волосы вторым полотенцем. — Макс прислал людей, починили душ. Ополоснись, ты весь в крови. Только голову не мочи, врач запретил. — Застыла на миг и, обернувшись, полоснула меня взглядом, как клинком: — Да, я беспокоюсь о тебе. Нельзя?

И, тут же отвернувшись, будто ничего не произошло, продолжила вытирать гриву золотистых волос.

— Можно, — я стянул с себя грязную рубашку, бросил на пол. — Только зачем? — стоял к ней спиной, но чувствовал, как смотрит. Скользит ненависть между лопаток. Наверное, Лина вонзила бы в меня острие ножа, если бы не цепь, что связала нас.

— У тебя амнезия? — иронично спросила она. — Всё, что я вчера тут говорила, не дошло до твоего понимания?

— Тогда спинку потри, невеста, — хмыкнул и, скинув брюки и белье, осторожно забрался в кабинку душа.

— С тобой всё порядке? — затмил шум воды звонкий голосок. — Э… тут Макс интересуется. Голова не кружится?

Захотелось подшутить над ней, но я сдержался. Эти порывы к нормальному общению раскалывали меня пополам. С одной стороны — ненавидеть было легко, никакой ответственности, никаких преград. Делай, что хочешь.

А с другой, понимать, что девочка чистая, искренняя и совсем не похожа на ублюдка-отца, что перед боем душил меня в коридоре и приказывал проиграть, — больно.

Какой же я ублюдок в ее глазах… сложно даже представить.

Я уперся лбом в стену и плевал, что вода попадает на рану. Мне жить совсем не хотелось. Не было ни единой надежды, что Сашка еще дышит, а второй ребенок выживет после всего, что я сделал. Это расплата. Все понимаю.

Милка смеялась, когда я волновался за сына. Мол, слишком его опекаю, а должен воспитывать в нем мужчину, давать свободу. Он падал — она даже не дергалась, хотя у меня все сжималось от одного вида. Улыбаясь, подавала малому руку и вела его дальше. И он не плакал. Даже с разбитой коленкой не плакал. Даже когда ему врач накладывал швы — сцепив зубы, смотрел на меня большими синими глазищами и не… Пла-кал.

Дверь открылась, меня вытащили ребята Макса. Сам он, стоя рядом с обнимающей себя испуганной Ангелиной, что-то успокоительно ей говорил. Врачи и медсёстры окружили, едва ли не насильно принялись делать перевязку. Я инстинктивно отмахнулся, кажется, кому-то попал в нос.

— Я просто увидела, что у него взгляд… мёртвый, — доверчиво призналась Максу Лина. — И на вопросы не отвечал. Сразу поняла, что-то не так.

— Сотрясение, — буркнул врач. — Не шутки. Надо лечиться, а не скакать словно жеребец. Главное — покой.

— Удержишь его, — вздохнула Лина.

— Серый… — получилось выдавить сквозь вату в горле и отклониться от чьих-то рук. Мир вертелся и не хотел останавливаться. — Что с ним? — глядя, как медбрат вытирает нос, я потупил взгляд.

— Живой Волчара, шкура у него крепкая, за себя беспокойся, — бросил раздраженно Макс и, отступив от Лины, надавил на мое плечо.

— Да все со мной в порядке, — прорычал я и схватил руку испуганной медсестрички, что пыталась сменить повязку. — Макс, — я пробил толпу в комнате диким, безумным взглядом и крикнул: — Убери их всех! — выдохнул и все-таки позволил Орлову усадить себя на кровать.

Друг подошел вплотную, всмотрелся в мое лицо, будто пытаясь узнать по глазам. Скривился от моего шрама и коснулся своего лица — у него тоже есть отметина, и он сам не захотел себя делать чище — отказался от пластики. Я невольно последовал его примеру, когда выжил.

Макс присел рядом и, неожиданно подавшись ко мне, обнял, как в старые добрые времена после боя, только теперь намного сильнее. Или я оказался слабее?

— Лешка, сам тебя прибью, еще раз такое вытворишь! — он ругался, улыбаясь, а меня коробило. Он не представляет, через что я прошел, чтобы хоть как-то собрать себя до кучи. Чтобы выжить и не свихнуться.

Я не мог скрывать правду от близкого человека, потому выглянул из-за плеча Орлова и, обращаясь к нему, но глядя на Кирсанову, попросил:

— Нам нужно поговорить. С глазу на глаз. Со мной все нормально. Повязку сменили? Отлично. Пусть все идут вон.

Максим похлопал меня по спине и нехотя отстранился. Поднялся, поморщившись, отчего ожог на щеке пошел бургами, и быстрыми знаками приказал ребятам покинуть палату. Охранники «нежно» вытолкали медсестру и врача и сами исчезли за дверями.

Осталась только Кирсанова.

Она была в светлом халате, хотя я все еще видел под махровой тканью хрупкие плечи и капельки воды. Иллюзия, от которой мне уже не спастись. Хотелось бахнуться головой в стену, чтобы выбить дурь, вернуть ненависть на место, как выпавший пазл. Потому что это чувство делало меня сильней, беспощадней. А теперь? Что мне делать, когда под ребрами мечется крошечная птица симпатии к врагу?

У Ангелины такой сильный дух. Она меня захватывает до дрожи своей самоотдачей и преданностью ребенку. Нежеланному-желанному ребенку. Я могу себе представить, что творится у нее в голове. Ей приходится любить плод своей боли.

Девушка смотрит в глаза и размазывает меня одним взглядом по стеночке. Без кулаков, но бьет в цель.

Да, смотри, Ангел, я неправ, но ты об этом сейчас не узнаешь. Может быть, позже, когда я смогу тебя отпустить.

В этой истории больше всего меня пугало мое разбитое состояние. Не потому, что влюбляться боюсь, не потому что эти мысли режут по груди, будто Милу предаю, а потому что сердце лопается от тоски и боли за свои ошибки. На каком моменте я не смог остановиться? Почему позволил кому-то управлять собой?