Диана Билык - Невинная для Лютого

Сердце бухалось в рёбра, голова закружилась, и я быстро добавила:

— Нет-нет, стой. Ещё кое-что. Нужен знак, когда я не смогу… Если в ответ я сделаю вот так, — обхватила себя руками, — не надо трогать меня. Я не готова… — Подышала глубоко и, опустив руки, кивнула: — Вот сейчас. Давай.

Думала, что Лютый обматерит или же отпихнёт — такой страшный у него был взгляд. Или всё же пойдёт навстречу? Страх сжал сердце холодными пальцами, я едва могла дышать и не поднимала голову, боясь встретиться взглядом с мужчиной.

— Ты извини, я не хотел так, — он поплелся к двери, опустив голову. — Проведаю Серого, — напряженно сказал Лютый. — Придумай знаки сама, мне без разницы.

Дверь тихо прикрылась, а за стеной что-то глухо ударилось. Тяжелые шаги удалились по коридору.

Я выругалась сквозь зубы. Ну вот, снова он сделал шаг назад. Трудно что ли хоть раз пойти навстречу? Знал бы, чего мне стоили эти слова, эта готовность принять его прикосновение. Ярость душила за горло, сомнения раздирали душу.

Да, мы в связке. Да, я и мой ребёнок в огромной опасности. Да, если не будет Лютого, будет другой урод, и ещё неизвестно, чем всё обернётся. Но я не могу больше! Каждое слово выворачивает меня наизнанку и обнажает нервы.

Я покрутила в пальцах визитку Макса. А вдруг это ловушка? Или проверка? Что ещё может сделать мне Лютый? А если предположить, что Макс подслан Чехом, то просить его о помощи — самоубийство. Но я не могла больше так. Надо разрубить эту иссушающую меня связь. Прекратить агонию. Да, сейчас же звоню Максу и попрошу отвезти меня к отцу.

Я вышла из палаты и направилась к дежурной медсестре. Но попросить телефон не успела. Двери другой палаты распахнулись, и оттуда выскочил врач. Халат его развевался, очки съехали набок.

— Реанимацию! — крикнул доктор. — Быстро!

Из палаты двое медбратьев вывезли носилки, вокруг засуетились охранники Макса и медсёстры. Коридор наполнился звуками, возникла сутолока. Врач надрывался, требуя поспешить.

Я застыла на месте, сердце пропустило сразу несколько ударов. Лютый поднялся вопреки рекомендациям, он шатался, когда шёл, но я отмахнулась. Зарывшись в своих переживаниях, даже не подумала удержать его, и теперь он при смерти?!

— Лёша…

Осознав, что произнесли мои губы, едва не лишилась сознания. Лёша?!

— Привет, Серый, — я подошел к кровати и опешил от количества трубок, что опутывали Волчару. Будто в «Матрице» не очнувшегося Нео, запрограммированного на вечный сон в цифровом мире. — Спасибо, что спас Ангелину и моего ребенка.

Время шло, я стоял и смотрел на сухое бледное лицо друга и не знал, что делать дальше. Что сказать? Как себя вести? Я боюсь к девушке прикасаться, потому что каждое прикосновение терзает душу. Я же изверг.

Но что мне сделать? Признать? Да признал я, но зачем ей говорить об этом, это ничего не поменяет. Месть была бесполезной, лучше бы я полез в заварушку и подставил себя под пули, чем вот так жить. И Чех теперь навис, не надо мной, а над теми, кого я не в силах защитить. Понимал, что если сдохну, потяну и Ангелину за собой. Отец — великий ублюдок Кирсанов — не вытащит ее. Значит, я должен жить вопреки.

Глядя на ладони Волчары, я вспоминал, как он держал меня в больнице за руку и обещал, что мы найдем убийцу Милы, что найдем Сашку.

Найдем? Как?

— Как мы найдем, если ты будешь здесь валяться? — сказал вслух и протолкнул в горло горькую слюну.

Два друга. Серый и Макс. Два таких близких и разных человека. Один толкал меня на решительные шаги, не позволял сдаваться, а второй пообещал побить за одну ошибку. И, самое жестокое, я готов был получить от второго по всей программе, а первого заставить молчать, не нагнетать, не поддерживать в этом дерьме и не измазываться самому. Но если бы не эта нить — месть и желание отомстить — меня бы уже не было. Это правда. Месть дала мне новые силы идти дальше, а теперь ее нет — стерлась о чувство вины. И я умер снова.

Вернулся мысленно в комнату, залитую кровью любимой, позволил затаившемуся врагу избить себя до смерти. До последнего вдоха. Если бы можно было вернуть время назад, я был бы рад вырвать свое сердце, чтобы не быть уродом.

Сжал металл до белых косточек и стиснул зубы до черноты в глазах. Теперь уже себя не изменить, не обелить и не освободить от ноши.

И благодарить Серого за агонию, что сейчас съедала изнутри, у меня не получалось. Лучше бы проделал дырочку у меня во лбу, когда нашел меня около порога дома, лучше бы добил, чтобы не мучился.

Аппарат взвизгнул, ускорившийся сердечный ритм, что забивал уши писклявыми звуками, вонзился глубоко в грудь. Я нажал кнопку экстренного вызова и отступил к стене, чтобы меня не сбили с ног медсестры и врачи.

— Лёша…

Я обернулся.

Лина стояла на пороге палаты и смотрела вперед. Она позвала меня шепотом, с тревогой, с глазами полными слез. Это шокировало, но следом в грудь вбились гвозди вины. Я чуть не задохнулся, вжал плечо до хруста в стену, а потом робко шагнул к девушке. Знал, что зарываю себя заживо, но больше не получалось обманывать себя, ее, других. Пора сбросить маски.

— Я здесь, — подставил руки, чтобы поймать. Знал, что еще чуток нагрузки, и мне носилки уже не помогут, но я не позволю ей упасть. Башка взрывалась, а мир шел пузырями. Не дам ей упасть. Ни за что. — Серому хуже стало. Я могу… тебе помочь? — протянул руку.

— Мне?! — она тяжело задышала, покраснела и прошипела разъярённой кошкой: — Да ты себе помочь не в силах! Лё… Лютый, мать твою, ты можешь хоть день полежать, или тебя к кровати цепями прикручивать надо?!

И испуганно прижала обе ладони к губам. Глаза Лины расширились, зрачки сузились, я услышал тихое икание.

— Идем, — сдержал слова, что рвались наружу, затолкал их поглубже, осторожно взял девушку за локоть и повел по коридору. — Пойдем, буду лежать, сколько скажешь. Только не нервничай.

Она вырвалась и хмуро буркнула:

— Кулак сжимаешь, палец внутрь. Если не обнимаю себя, прикасаешься.

Я нервно рассмеялся и покосился на врачей, что растворялись в коридоре со словами: «Жить будет. Организм, как у быка». Серый выкарабкается, мы еще спляшем на его свадьбе.

Я показал Ангелине жестом идти вперед, не стал ее трогать, но не удержался от укола:

— Если я буду сжимать кулак, другие точно поймут, что с нашими отношениями что-то не так, Ангел. Придумай другой знак, — я открыл ей дверь и пропустил ее в палату. Когда она проходила мимо, случайно зацепил ее волосы рукой. Локоны прошли по пальцам, защекотали, заволновали. Меня словно кипятком окатило. Голова напоминала жареный блин после травм, а хрен не слушал ее, оживал и каменел вопреки.

Чтобы не испугать Лину, только сейчас с удивлением понял, что не называю ее больше по фамилии, я прошел к своей кровати и лег под одеяло. Закрыл глаза и прислушался.

Зашуршали простыни, пикнул звуковой сигнал, Ангел проронила:

— Я увидела в руках одного из людей твоего друга, попросила… Вот… Слушай! — Снова раздался короткий тихий писк, и полился тихий мелодичный голос Лины: — Много лет спустя, перед самым расстрелом…

Слова складывались в предложения, которые стройными вагонами увлекали в мир Маркеса, окутывали сладкой дремотой, не давая размышлять о том, что Кирсанова нашла электронную книгу или планшет, чтобы почитать мне.

Мила никогда не читала. Ей было скучно. Особенно серьезные вещи, особенно размышлять, что в разрезе ста лет жизни бок о бок с родными и близкими мы все равно чувствуем себя одиноко. Она никогда этого не понимала и обсуждать такие темы не любила. Смеялась, переводила на что-то попроще, а я поддавался.

Лина читала дальше:

— Мир был таким первозданным, что многие вещи не имели названия и на них просто тыкали пальцем.

А я погружался в странное состояние нереальности. Вроде бы и не спал, но и телом не владел. Язык пристал к нёбу, а губы стянуло от детской немыслимой улыбки. Какой у нее ласковый голос. Как у мамы.

Я распахнул глаза от волны льда, что вбилась в грудь, а потом хрипло сказал, заставляя девушку замолчать:

— В языке жестов есть очень простой и понятный знак — «хочу». Давай его немного упростим? Если я кладу ладонь на плечо, — я показал на себе, — значит, собираюсь к тебе приблизиться и прикоснуться. Если ты готова, обмахиваешься рукой, будто веером. Легко, незаметно, — снова показал, как правильно, а Ангелина на миг опустила ресницы и повторила. — Если же нет, качаешь ладонь перед собой из стороны в сторону, — и еще одно движение. — Не нужны широкие взмахи, я пойму, даже если ты просто поднимешь или опустишь руку. Любую. Не сильно сложно?

Промолчал, что дома мы часто играли в такие жесты. Мама с папой немного знали язык глухонемых. Тетя рассказывала, что я в детстве был очень слабым ребенком, а после гриппа почти оглох. Тогда родители и выучили жесты, а позже мне стало лучше, но некоторые важные слова мы все равно использовали. Хочу, отказываюсь, да, нет, хорошо, плохо, прости, уходи, согласен, я против, люблю… Разные важные слова. После их гибели все это стерлось и забылось, а вот сейчас встало между мной и Ангелом, будто невидимая ширма.

— Ты заебал кормить меня завтраками, Лютый! — плевался Чех в трубку. — Я дал тебе два месяца, они подходят к концу! Через три дня приеду и проверю, насколько хорошо вы играете. И дай только на миг усомниться, завалю Кирсанову на месте, вырежу твое отродье и скормлю собакам. И ты будешь на это смотреть! У меня все планы из-за тебя рухнули, размазня. Чему я тебя учил, сосунок? Чтобы ты потек от первой встречной самочки и сохранил ей жизнь, а потом еще влюбить ее в себя не смог?! Или ты только трахать силой умеешь? Сашка бы разочаровался в таком отце!