— Может, вернёмся за лыжами?

Лютый вдруг засмеялся, широко так и искренне, запрокинув голову, будто пытался смехом сбить снежные шапки с деревьев, а потом отодвинул густые ветви ели и показал вперед.

— А сани подойдут?

Два вороных коня стояли в сверкающей металлом и деревом упряжке, чесали копытами лед проселочной дороги и фыркали, распуская вокруг себя облака пара.

Я ахнула. Забыв про снег, про усталость, про смущение, пошла по сугробам к жеребцам. Едва не плача, протянула руку и, когда один из молодых коней доверчиво ткнулся мне в варежку мордой, всхлипнула:

— Какие красавцы… — развернулась к Лютому: — Откуда они?! Такие чудесные.

Вновь повернулась к жеребцам и, стянув варежки, погладила по лоснящейся шерсти:

— Такие доверчивые. И добрые. И ласковые… Ай! — Со смехом отодвинулась, когда любопытный конь сунул мокрый холодный нос мне за воротник: — У меня ничего нет! Я же не знала…

Обернулась. Лютый протягивал мне морковку и сдержанно улыбался, смотрел странно, не пугающе, но у меня мурашки шли по всему телу. Я взяла из его протянутой руки овощ и пробормотала:

— Спасибо…

С трудом пересилила желание броситься на шею Лёше. Вот это сюрприз! Я понятия не имею, откуда эти замечательные жеребцы, но, когда кормила их с рук, улыбалась и глотала слёзы.

— Я так скучаю по своим, — прошептала я.

Жеребец, словно желая посочувствовать мне, боднул, и я, рассмеявшись, покачнулась. Ощутив спиной твёрдую опору, застыла на месте. Не стала ни дёргаться, ни отстраняться, а позволила себе минутку счастья. Тихого и безмятежного. Опираясь на Лютого, кормила коней и искренне смеялась их нетерпеливому дружелюбию.

— Они твои, Ангел. Просто небольшой подарок. Умеешь управлять? — он показал на сани. — До конюшни придется проехать немного. Метров пятьсот. Алик, ты пешком пойдешь, — бросил в сторону Лютый.

Я растерянно глянула на молодого человека в смешной спортивной шапке, из-под которой торчали светлые кудри. Даже не заметила, что кроме нас тут кто-то ещё есть. И тут только осознала смысл слов Лютого.

— Конюшни?! — Я начала задыхаться, рванула воротник: — Мои?.. Как мои? Почему? — Парень довольно заулыбался, отряхнул перчатки, поклонился и молча побежал по дороге, и я взяла себя в руки: — Да, конечно, умею управлять. Помоги, пожалуйста, забраться наверх.

Мне стало жарко, захотелось снять шапку и сорвать с шеи платок. Я могла бы сейчас запеть от счастья, но кусала нижнюю губу, давила радость в зачатке. И всё равно не удавалось сдержать охватывающих меня волн. Они словно захватили меня в водовороте и подбросили вверх. Как же я соскучилась! Тискать морды, слушать фырканье, смотреть, как лошади нетерпеливо гарцуют, желая двигаться, а не стоять на месте — всё это наполняло меня блаженством.

Я и подумать не могла, что буду настолько обесточена, если лишусь общения с лошадьми. Да и как у меня могли появиться подобные мысли, когда я практически с рождения каждый день с ними общалась? Сколько себя помню, конюшня была моим вторым домом.

Я вцепилась в поводья и, вытерев мокрые щёки рукавом, обернулась на Лютого. Он уже забрался в сани и я, улыбнувшись, прошептала беззвучно:

— Спасибо.

Отвернувшись, чтобы не видеть его реакцию, испуганно вжала голову в плечи и, затаив дыхание, взмахнула руками.

Резвые кони бросились с места в карьер, будто истосковались в вынужденной неподвижности. Сани резко дёрнулись, и Лютого отбросило на сидение. Я тоже не удержалась и с размаху села мужчине на колени.

Глава 51. Лютый

Она не просто радовалась — она сияла, как Рождественская звезда. Я не устоял на ногах, когда сани сдвинулись с места, рухнул назад, но успел Лину поймать. На свою беду.

Представлять, ловить ее запах, мечтать о маленьком прикосновении, вслушиваться в ее голос и любоваться улыбкой на бледном лице — ничто по сравнению с тем, что я почувствовал, стоило девушке оказаться в моих руках.

Чтобы мы не улетели в кювет, и лошади не перешли в галоп, я перехватил холодные ладошки Ангелины с поводьями из-за спины. Обнял ее крепко и не выпускал, боясь, что упадет. Она управляла смело и даже не дернулась, когда я оказался слишком близко. Щеки алели, а кожа блестела от влаги. Мне до жути хотелось заглянуть в ее глаза, увидеть хоть капельку прощения, но я не ждал этого. Я сам себе никогда не прощу, потому не смею даже смотреть в ее сторону по-настоящему. Пусть думает, что играю. Так будет лучше для обоих.

Кровь хлынула в голову, закрутила жгут вокруг шеи, полоснула по сердцу и рухнула в пах, будто выстрел. Я попытался отстраниться, но было слишком тесно, а еще я боялся, что девушка выскользнет из саней на ходу.

До конюшни мы приехали тогда, когда у меня уже лопались жилы. Хорошо, что парка прикрывала самое интересное, и я надеялся, что Ангел занята лошадьми, и не заметит мое возбуждение, но когда мы остановились, а девушка сходя со ступенек вдруг поскользнулась и оказалась в моих руках, я замер напротив, как капелька воды, что упала с неба и вмиг замерзла на холодной земле.

Осторожно опустил девушку на ноги, но не отпускал, держал ладонями ее за талию, приподнял руки выше, к подмышкам, заставляя Лину почти встать на носочки. Губы хотели сказать, какая она светлая в этот миг, румяная и сочная, но я добавил стали в голос и сделал ей больно. В который раз. Зачем, сам не знаю, будто привычка защищаться, будто хотел, чтобы она меня до глубины души ненавидела за все, что причинил.

— Чех нагрянет на днях, Кирсанова. — Натянул губы в презрении, которое липло к коже, как что-то инородное. Лина мне нравилась, и я ничего не мог с этим поделать, просто тонул, тонул, тонул… И захлебывался. — Мы должны сыграть этот спектакль так, чтобы никто не смог опровергнуть наши чувства. Тебе придется несколько дней ночевать в моей комнате, потому что, если Чех заявится внезапно — раскусит, и тогда бесполезно было мучиться.

Она покраснела так, что, казалось, рассвет не так багрян, как её кожа. Распахнула рот, округлила глаза. Блестящие, светлые, манящие… И вдруг обвила мою шею руками, прижалась крепко и поцеловала почти по-настоящему. Почти, потому что в следующее мгновение Кирсанова отстранилась и сухо проговорила:

— Я справлюсь. Даже не сомневайся, Лёш.

Хотел что-то еще сказать, но слова встали в горле комком иголок. Поискал взглядом идущего по дороге Алика, махнул ему и обратился к Лине, совсем севшим голосом:

— Конюх покажет тебе все, я не десять минут отойду.

И я сбежал.

Мчался по тропинке в сторону пролеска, по высокому снегу, позволял веткам шиповника рвать куртку и руки. Разрешал холодному ветру взрывать легкие, мерзлому воздуху сечь кожу. Шрамы не спасут, не искупят мой грех, я должен что-то сделать. Но что?

Еще никогда так быстро не бегал!

Задыхаясь ввалился в приземистую калитку и рухнул перед памятником на колени. Вихри снега поднялись над головой и бросились в лицо. Отрезвляя, возвращая меня из нелепой ванильной сказки в реальность. Туда, где любимой нет, а мой единственный сын в руках ублюдка. Кирсанов поплатится за все. Я что зря клялся?!

— Мила… прости меня, — я сгреб снег руками и вгрызся в него зубами. — Прости, что слаб духом, что предал, что… позволил другой войти в свое сердце. Пожалуйста, не отворачивайся от меня! Я забываю твой облик, он будто куда-то уплывает в туман за горизонт, и я себя ненавижу за это. Ласковая моя, веселая, я нашел Саше хорошую маму, она за ним присмотрит, не бросит в беде, воспитает. Знаю, что ты не одобришь, но у нас нет другого выхода, никто не поможет. В мире нет больше добра, осталось одно зло и грязь. Я вынужден довериться, потому что она… — стало не хватать воздуха, — настоящий Ангел. Не злись, Мила-Милочка! Я буду с тобой. Вот увидишь, мы встретимся. Обязательно где-то там в облаках будем вместе, — губы что-то еще говорили, но я уже не соображал. Согнулся, уткнувшись лбом в холодный камень, и тупо орал. Позволил себе впервые за два года слезы. Они текли по щекам, будто лава, обжигая и делая меня беззащитным.

И меня внезапно осенило. Я выровнялся, потянулся ладонью камню и вытер выбитое изображение на плите. Жена и здесь улыбалась, будто ей все ни по чем. Будто не было той кровавой ночи, что переломала наши жизни через колено.

— Я знаю, как защитить детей, — пробормотал онемевшими от холода губами. — Я должен грохнуть Чеха и посадить Кирсанова.

Назад я не шел, а полз. Еле переставлял ноги. Казалось, что не только душу погрузило во мрак, но и небо беременным пузом легло на голову. Когда я вышел к конюшне посыпались первые снежинки. Ветер поднялся, деревья зашумели, кони заволновались.

Послышался вскрик. Стрела волнения пробила грудь, я неосознанно рванул ко входу и, когда увидел Ангелину, не мог сделать вдох.

Глава 52. Ангел

— Алик, вы когда-нибудь падали с коня? — спросила я, наблюдая, как парень бережно обращается с лошадьми.

— Кто не падал, тот и не садился толком на коня, — усмехнулся он и показал щербинку на зубах. — А почему вы спрашиваете?

— Вспомнила, каково это, — вздохнула я. — Когда летишь к финишу, и победа вот-вот будет в твоих руках, сердце уже вырывается из груди, а дыхание перехватывает, как лошадь спотыкается, и накрывает болью.

Так можно было бы описать произошедшее только что. Когда я воспарила от неожиданного и невероятно трогательного подарка. Трудно было ожидать от Лютого чего-то подобного. Это подкосило и окрылило, и испугало, и… Я поцеловала его не потому, что хотела доказать качество своей игры. Поблагодарила. За минуту счастья. Пусть после этого стало больно и до ужаса противно.

— Это и называется «с небес на землю», — снимая упряжь, посмотрел на меня Алик. — Я понимаю, о чём вы, хоть и не участвовал в скачках. Лишь тренировал солдат.