Диана Билык - Невинная для Лютого

Я сглотнул и сжал ладонь Ангелины. Серый только выкарабкался, и мент знал, на что давить. Обложил меня со всех сторон, как паук запутал в сети, оплевал ядом и ждет, пока я стану беспомощным, чтобы отрывать мою плоть по кусочку.

Врач ошарашенно попятившись, пропустил нас в кабинет. Двое бандитов остались снаружи, а третий завалился за нами, встал около стены и выставил перед собой включенный мобильный. Чех даже здесь не упустил контроль. И видео в машине на свадьбе Кирсановой — его идея, наверное, и сохранил его, чтобы в будущем держать меня на поводке. Сашка, нерожденный малыш, друг, Ангелина… Кого еще он захватит, чтобы управлять мной?

Осмотр проходил в полной тишине, только врач сопел и зыркал на амбала и меня, а потом поводил датчиком по животу Ангелины и озвучил приговор:

— Риск прерывания беременности снизился, плацента мигрировала выше за счет роста плода. Будем наблюдать дальше, но пока угроза миновала. Пол ребенка не видно, прикрылся, вот, смотрите, — он немного повернул руку, и картинка на экране передвинулась, зашевелилась. Силуэт ребенка выделился, напомнил мне о прошлом — о Миле и Саше, о первых минутах счастья, когда держал сына на руках. Глаза защипало, а грудь сдавило, Лина отдернула руку, потому что я слишком сжал ее пальцы.

Врач продолжал:

— Секс разрешаю, витамины, что я назначил, допивайте, а мамочке больше тепла и покоя.

Я стоял около кушетки, глядя на изображение ребенка, и понимал, что, возможно, никогда не смогу к нему прикоснуться по-настоящему. Потому этот миг оставлю в своем сердце в укромном месте и никому не отдам эти воспоминания.

Всю радость от слов доктора о том, что опасность позади, затопил страх при словах «секс разрешаю». После я уже ничего не слышала. Лишь в голове стучало набатом.

Секс разрешаю. Секс разрешаю. Секс разрешаю.

Сердце выпрыгивало, вены резало и выкручивало, ужас холодил затылок. Вся боль и отчаяние, которое я ощущала в первые дни “жизни” с Лютым, вернулись в один миг. И его глаза, когда в машине он вдавливал меня в сиденье, и его огромная плоть, раздирающая внизу…

Едва понимая, куда иду, я сторонилась любых прикосновений, шарахалась от звуков, даже вскрикивала, когда встречала кого-то. Неважно, врач это или медсестра. Казалось, ещё миг, и я не вынесу этого ужаса, рвану куда глаза глядят. Лучше сброшусь с крыши!

И тут, будто поддержка свыше, внутри меня шевельнулся малыш. На глаза навернулись слёзы, стало стыдно и гадко от мыслей, которые только что посетили меня. Сброситься с крыши? Умереть? Убить моего ребёнка? Да ни за что! Я буду жить не смотря ни на что.

Усевшись в джип, подождала, когда мы отъедем от клиники и повернулась к Лютому. Губы тут же онемели, а в рот словно налили клея, но я должна была это спросить. Ради нас всех.

— Ты же… не тронешь меня?

Леша повернулся, в его черных глазах плавилось стекло.

— Он убьет вас, — сказал и отвернулся. — Но я не прикоснусь к тебе без твоего согласия. Никогда, слышишь, — он захрипел, откашлялся в кулак и снова посмотрел в глаза.

— Не убьёт, — твёрдо возразила я и, вспомнив сузившиеся глаза чудовища, невольно прижала руки к животу. — Наверное…

Отвернулась к окну и, кусая губы, размышляла о своём поступке и реакции Чеха. А что если я не права? Конечно, с одной стороны Чех очень подходил на роль убившего маму злодея, но с другой, нельзя не признать, что Лютый прав — улик не было. Лишь догадка. Готова ли я рискнуть всем, положившись на интуитивное чутьё? Поставить на кон жизнь своего ребёнка? Покачала головой.

— Не могу. — Погладила выступающий животик. — Даже думать об этом страшно.

— Я тогда не знаю, что делать, — сказал Лютый. Его желваки ходили ходуном, а руки на руле совсем побелели. — У меня нет вариантов. Если мы сбежим, он убьет Сергея и Сашу, если откажемся дальше играть — тебя. Скажи, как мне поступить, я прислушаюсь, — он снова посмотрел на меня, свел брови, поджал губы.

Я, не в силах выдержать его взгляд, отвернулась и, делая вид, что заинтересовалась Рыжуней, потянулась к спящей в корзинке кошке.

— Вот ты где, соня! — Вытащила недовольное животное и, пристроив себе на колени, погладила. Кошка тут же заурчала на всю машину. Словно снимая плавающее в воздухе напряжение, разряжала обстановку. Я с улыбкой проговорила: — Мы же не позволим злому дяде никого убить, да Рыжуня?

Леша замедлил ход, а потом и вовсе остановился у ряда елок, за которыми просматривалось белое-белое поле снега.

— Лина, я дал тебе слово и никогда его не нарушу, — он смотрел вперед, наверное, увидел, как я брезгливо отвернулась, и решил, не сталкиваться больше взглядами. — Я не знаю, как переступить через это. Я не хочу выбирать, но придется.

Лютый опустил плечи и отвернулся в окно, резко выдохнул, потянулся к зажиганию, но я положила ладонь на его огромную руку. Закрыла глаза, не в силах сама поверить в то, что собиралась сказать. Я сошла с ума, но…

– Я попытаюсь. — Пальцы мои сжались на руке Лёши так, что ногти впились в его кожу. — Но Чех на это смотреть не будет. — Вскинула глаза и, преодолевая боль во рту, словно от раздирающих пересохшее нёбо колючек, твёрдо заявила: — Никто не будет!

— Мне жаль, но придется, Ангел. Мне так жаль, — Леша еще ниже опустил голову, вжал ее в большие плечи. Дернулся, завел авто и быстро проговорил: — Нет, не могу, я тебя спрячу, увезу, украду из-под носа этого урода. Все равно вряд ли сын жив, а Сергей… он выберется, — он тряхнул головой, джип загудел, срываясь с места.

Машина, следующая за нами и притулившаяся на обочине, тоже взревела. Сердце облилось кровью при виде высунутого в окошко чёрного дула. Сразу вспомнила и амбала, что наблюдал, как доктор возил мне датчиком по животу, и телефон в его руке.

— Стой! — вцепилась в Лютого так, что Рыжуня слетела с моих колен и, забившись в угол, зашипела. Но я с ужасом смотрела не на неё, а на аккуратное отверстие в окне. Могла поклясться, что секунду назад его не было. Просто все звуки вмиг затихли. — Они стреляют! Лёша! Смотри!

— Твари! — Лютый заревел не хуже джипа, вжал педаль в пол, и мы, дернувшись, застыли в плотной черной тишине. Машину слегка развернуло на ледяной дороге, а капот бандитов подпер боковину, дуло уставилось через стекло прямо мне в голову. Леша зашептал: — Наверное, лучше умереть, чем смотреть мне в глаза. Чем прикасаться и испытывать ту боль снова и снова. Так ведь, Ангелина? Но я не знаю, как вас защитить. Не. Зна-ю, — и опустил голову на руль. — Это ловушка, из которой выхода нет.

Я посмотрела исподлобья:

— Ты боец, Лютый. Говорят, хороший боец. Я далека от этого, но всё равно знаю, что если встречаешь сильного противника, то нельзя сразу идти в бой. Стоит изучить врага, возможно получить болезненные удары. Снова и снова. И лишь когда найдёшь по настоящему слабое место, бить наверняка. Чтобы тот больше не поднялся. Этому учил меня отец, только в бизнесе.

Отвернулась и глухо добавила:

— Противник у нас силён, и пока слабых сторон не показывает. Выступим — раздавит. Отступим — добьёт. — Губ коснулась горькая усмешка. — Я приняла решение. Дело за тобой… напарник по связке.

И прикоснулась ладонью к плечу. Одно небо знает, чего стоил мне этот простой жест. Перед глазами темнело, в животе всё скрутилось, но я не смела проявить слабость. Только не сейчас, только не в минуту опасности самому дорогому, что у меня есть в этой жизни. Ради чего я откажусь от денег и даже лягу с Лютым в одну постель. Ради моего любимого малыша.

Она приняла решение. Взяла и приняла его. А мне что делать? Показаться в ее глазах еще большим мудаком, чем есть, заставить лечь со мной, вопреки обещанию защищать и никогда не причинять вреда? Или позволить Чеху убить Ангелину и забрать самое дорогое? То, что дарит мне ниточку, удерживающую в этой жизни. Голубоглазую, искреннюю девушку, которую я сломал. И ребенка, который еще и мир не увидел глазами.

Прости меня, Мила, но я не могу так дальше. Я отпускаю тебя. Люблю и отпускаю, потому что твое место заняла другая. Жестоко. Больно. Но честно. И для нее теперь сделаю все. Даже умру.

Пусть никогда Ангелу не скажу об этом. Пусть она вечно будет видеть во мне урода из своих кошмаров. Пусть не посмею просить у нее прощения. Потому что нельзя такое простить.

Слизняк я. Слабак и тюфяк. Не могу защитить родных и любимых от явного врага. Я готов пожертвовать собой, подставить голову, позволить пуле пробить грудь, но только если буду уверен, что Ангел будет в безопасности.

Значит, придется вернуть ее отцу. Тварь! Он же подложит ее Носову, я с того света вернусь, если такое случится. И как убрать Чеха, если Лина всегда со мной? Подвергать ее опасности не могу. И Макс не поможет, Поля вот-вот родит второго ребенка.

Чем я был отравлен, когда тащил Лину в машину много месяцев назад? Когда рвал белоснежное платье, когда трахал, как зверь, чем был опьянен? Кем обманут? Чем заражен? Не понимаю.

Какой-то чернотой, что вдруг спала с души, как корка с ореха, пошла трещинами и рассыпалась хлопьями. Ангелина своей чистотой меня изменила. Показала, как нужно бороться, научила идти навстречу своим страхам во имя другого. Я раньше умел, а потом разучился, словно на эти два года в меня вселился демон, что мог лишь убивать и издеваться.

А Лина это делала ради ребенка, и искренняя признательность нерожденному существу, поражала. Убивала во мне зло. Срезала глубоко, под корень, мою ненависть к ее роду.

Я видел открытый жест Кирсановой, разрешающий, осознанный. Понимал, чего Лине стоило это сделать. Мне хотелось кричать, взывать к разуму, умолять одуматься. Чтобы отказывалась до последнего, говорила, что не сможет, что не потянет такое, но она упорно держала руку на плече и смотрела мне в глаза. Смело так. Верно, будто видит не Лютого, а того Лёшку Берегового без шрама на морде и душе, что мог достать луну с неба для любимой.