— Да! Есть такая маза, — ответил честный Акселевич и краем глаза хитро покосился на свою мило раскрасневшуюся пухленькую спутницу, по-детски запыхтевшую кипящим чайником от возмущения и ревности.

— А я Леньке все скажу, и он тебе врежет!

Борис вроде бы ненадолго призадумался. Он прекрасно знал, что Леонид влюблен в крошечную Дусю.

— Ишь ты подишь ты… Пусть попробует! Ты думаешь, я ему сдачи не дам, что ли? Ленька… Дохлый интеллигентишка, который железо регулярно не качает!

Маргаритка молчала, потому что ответить ей было нечего. А потом вдруг вырвалась и пошла в другую сторону.

— Вот тебе и вот! — пропел Борька. — Рит, ты куда?

— Я одна хочу пройтись до метро, и другим путем!

— Ха! Ты обиделась? Не надо!

— Нет, я не обиделась! Но я правда хочу сейчас остаться одна! — твердо заявила Маргаритка.

Она поплелась дальше на свет огромной буквы «М», горящей неизменной красной приманкой для уставших и замерзших людей. Борис задумчиво посмотрел вслед Маргаритке.

А на следующий день на стол Комаровой на уроке физики упала записка: «Я хотел бы найти девушку, на которую бы мог надевать утром колготки. И это были бы словно наши интимные отношения».

Маргаритка покраснела и запыхтела. Ленька толкнул в бок Филиппа, еле удерживаясь от смеха.

— Комариха потеряла последние мозги! Интересное кино! И стала кровососущим насекомым!

— Скажи, очконавт, а собственное тело может возбуждать? — лениво спросил Борька.

— Теоретически — да.

— Вот я сейчас смотрю на собственные ноги, — и Борька подтянул вверх брюки, — и представляю вместо них дебелые, пышные, сексапильные ноги Комарихи. И зажигаюсь, и думаю: какая она, соленая, как море, или нет?

Ленька фыркнул. Физик истошно заорал:

— Все разговоры прекратить!

— Псих, — пробурчал Ленька.

Через несколько минут на стол Акселевича тоже прилетела записочка: «Приезжай по адресу: улица Строителей, дом 6, корпус 1, квартира 16. Там найдешь двух девушек, на которых сможешь надевать утром колготки».

«Кто эти девушки?» — написал в ответ Борис.

«Одна из них — моя соседка, вторая — я сама. Можешь выбрать любую, какая тебе больше понравится. Только касательно первой — надо уточнить, носит ли она колготки».

Борька изумился и черкнул в послашке: «Носит только чулки?!»

«Я ее только в джинсах и вижу».

Нина наблюдала за бурной перепиской спокойно. Марианна кривилась, извивалась на все лады, дергалась на стуле и вертелась, как обожженная, стараясь из последних сил любыми способами подсмотреть, что там строчат друг другу Борис и Маргаритка.

— Подлая Комариха! — яростно шипела Марьяшка.

Дуся смотрела в одну точку.

— Надоел ты мне! Совсем достал своими записками, ты, Дубровский! — больно ткнул Борьку локтем в бок Ленька. — Забодай тебя комар!

Борис засмеялся. Вспомнил, как сам когда-то, прочитав «Дубровского», задал примерно такой же вопрос, что родился позже в голове у Женьки.

— Ну чего это Владимир писал свои дурацкие письма, которые можно запросто стырить? Разве он не мог просто позвонить Маше? Безопаснее ведь! Нет письменных свидетельств!

Ленька как-то удивленно примолк, посмотрел на приятеля, ухмыльнулся… И изменил формулировку:

— То есть забодай тебя комариха!

— Молодец, очконавт! — похвалил Борис и настрочил новое откровение: «А я вот, например, еще никогда не видел нашу Дусю в брюках».

Маргаритка вновь мгновенно взбрыкнула: «А я тебя, например, никогда не видела без трусов — ну и что?!»

«Неостроумно. Конец связи», — написал Борис.

«Разве у нас связь?…» — нервно начеркала Маргаритка.

«Ваш покорный слуга…» — ответил Борька.


После осенней встречи в Симферополе Борис пригласил Зиночку в Москву. Она приехала под Новый год вместе с Лялькой. Остановилась у каких-то своих знакомых, где немолодая бездетная хозяйка пришла от Ляльки в полный восторг и целиком занялась ею, предоставив Зиночку заботам Акселевича. Они вдвоем с утра до ночи бродили по Москве. Рассеянная Зина, как всегда, теряла проездные билеты, носовые платки и перчатки, путалась среди улиц и перекрестков и даже сделала пару довольно удачных попыток угодить под машину, но Борис оба раза вовремя хватал ее за локоть.

— Море удовольствий и развлечений… — бормотала Зиночка. — Море рекламы… И море рынков…

Она бывала в Москве и раньше, но предновогодняя, судорожная, припадочная столица, охваченная предпраздничным ажиотажем, Зину совершенно подавила. Зато оплывающие от ветра тучи над городом щедро сыпали лохматыми, крупными, старательно узорчатыми снежинками, каждая — эксклюзивная, нежно и невесомо таявшими на носу и щеках. На бульварах ноги утопали в невысоких сугробах, возле станций метро — вязли в густой каше, а Борис… Борис был все таким же удивительным и говорливым.

— Нынче у представителя каждой профессии на шее висит атрибут, символизирующий его специальность, — рассказывал он, шагая рядом и бережно придерживая Зину за локоть. — Начнем от священника с крестом и журналиста с ручкой.

— А у меня один знакомый — хакер. И у него на шее висит… — со смехом прервала его Зина.

— …Компьютер?!

— Нет, не угадал! Транзистор от компьютера! А интересно это себе представить — компьютер на шее… Только системный блок или вместе с монитором? Или еще и с принтером?

Оба дружно захохотали.

Они шли по Выставочному центру, ранее именовавшемуся ВДНХ, зычно гудящему многоголосьем покупателей, дружно клюнувших на новогодние скидки. Вдруг к ним приблизился улыбающийся молодой человек.

— Судя по тому, как вы оба мило и ласково улыбаетесь друг другу, шагая рядом, я пришел к выводу, что вы — молодожены. Я прав? Тогда вот вам наш спецпроект для молодоженов… — И он уже протянул листовку, готовясь объяснять дальнейшее.

Зина смутилась.

— Мне придется вас разочаровать, — лениво отозвался Борис. — Догадливость вас все-таки подвела…

Они пошли дальше, постаравшись забыть о предположении незнакомого ловца свежеиспеченных супругов. Чем только теперь не занимаются люди…

— Очень датный месяц у нас стал январь, — задумчиво пробубнил Борис. — Чересчур. Сплошные каникулы… И вообще январь и май — месяцы непрерывных праздников.

— А эту книгу, которую везде рекламируют… Как же она называется? А-а, вспомнила: «Байки кремлевского диггера»! Ты читал? — торопливо сменила тему Зина.

— Я читал Гиляровского, — проворчал Борька. — И он тоже в каком-то смысле был диггер. Значительно интереснее…

— А что сейчас в Манеже? — спросила Зина.

— Раньше там лошадки скакали — цок-цок-цок! А теперь картинки висят — вис-вис-вис! Какие — не интересуюсь. Я абсолютно холоден к современному искусству.

— Почему? — удивилась Зиночка. — Всякий там постмодерн… Это ведь интересно.

— Попрошу, мадам, в моем присутствии бранными словами не выражаться! Чего брякнула, сама не понимаешь. Придешь на выставку современного авангарда — ишь ты подишь ты… Ну вот смотрю я, просто и непосредственно, как бы не зная, что это и как следует сие понимать. И что вижу? Честно и без обиняков — вижу в прямом смысле рисунки Остапа Бендера. И тогда недоуменно пожимаю плечами — как требуется к этому относиться? А висит название крупными буквами: «Современное авангардное искусство». У меня сын одного приятеля, Фильки Беляникина, у которого мы с тобой будем встречать нынче Новый год, ходил с отцом возле ЦДХ по парку, где были представлены скульптуры модернистов. Всякие продырявленные тела, тощие руки-ноги и раздутые головы, сплетенные из проволочных каркасов и труб. Оченно впечатляло. Десятилетний пацан смотрел-смотрел на все это да и говорит: «Такие скульптуры только в кошмарном сне увидеть можно!» И не глаголет ли вновь истина устами младенца? Это мы, взрослые с уже замутненным духовным зрением, увидим нечто подобное — и обязательно начнем плести околесицу: мол, это типа художник так видит мир, плюрализм взглядов… А ребенок говорит непредвзято, ляпает, как все воспринял. Первородно. Естественно! Четко и ясно. Да разве его чувство — не самое правильное в отношении искусства?! Слишком много на земле голых королей. Чересчур. На них детей не напасешься. — Борис остановился зажечь новую сигарету. — И возможно, когда встречаются два художника, кои выставляются как авангардисты, то между собой они ведут примерно такой разговор: «Ну, ты ведь знаешь: мы с тобой не смогли тогда освоить классическую школу живописи — не потянули…» Зин, вопрос можно? Ты рыбок любишь?

— На тарелке? — спросила Зиночка.

— На тарелке… Ха! Грубо. Я спросил недавно одного заядлейшего рыболова, как он относится к охоте. Заявляет, что крайне отрицательно. Спрашиваю, почему. А он в ответ: «Жалко зверьков! Убивать их жалко! У них мордочки милые, у лисы иногда такая мордаха славная, и ее убивать?!» Да, думаю, ты дал — «мордочки»! И говорю: «А ты интересный человек! Значит, рыбок, которых ты обожаешь ловить и есть, тебе не жалко?!» Этот тип жутко изумился, прямо вошел в ступор, и наконец изрек: «Так рыбки же — хладнокровные!» Вот тебе и вот! Не знаю как для кого, а по-моему, уж очень ломаная логика. Просто воняет двойными стандартами. Или я не прав?

— Прав, — охотно согласилась Зиночка. Борька хитро покосился на нее краем глаза:

— Хотя для меня те же гринписовцы — полные придурки. Пардон… И вот почему. На земле войны идут, люди гибнут. Люди! Это особь статья! А они — плачут и устраивают митинги из-за убийства одного дельфинчика! Прав я или нет?

— Не валяй дурака! — рассердилась Зина. — Опять взялся за свое!

— Так я никогда и не прекращал! — ухмыльнулся Борис, классический образец вечного провокатора. И перешел на другую, но тоже животрепещущую и крайне злободневную тему. — Как-то мы с одной девушкой валялись на травке. И ели чипсы.