Ирина Лобановская - Неземная девочка

— С Марианной? — прохладно справилась Зиночка.

— Ха! Допустим… Съели. Я свой пакетик сохранил до урны, а она, ничтоже сумняшеся, бросила свой тут же на траву. И нахально смотрела, как я несу пакет до урны. А я ей говорю: «Это твое дело, но я не мусорю. Вполне сознательно. Я люблю природу, свой город и не хочу его портить — хотя бы в рамках личных возможностей». А она скривилась: «Понимаю. Но я, видишь, в этом плане несознательная».

— Ты хорошо выразился — «мы с ней валялись на травке»! — отметила Зина. — Тут многое в голову приходит. Ты циник, женщину опорочил одной своей двусмысленной фразой!

— Боюсь, мадам, что ее уже хрен опорочишь…

Зиночка сбилась с ноги.

— А-а! Вот ты о чем… Но я говорю о душе. Ее и нужно сохранять чистой. А так… Бывает девственница, но уже порочная. И вообще все когда-то были девственниками. Даже самые отпетые развратники. Ведь верно?

— А наш завуч в школе звался Чингиз Абильфазович, — похвастался Борис. — Ни у кого такого не было.

— Ну конечно, — пробурчала Зиночка. — Нашего вообще звали Хаднадаш Горджевич.

Борис посмотрел на нее с уважением. Зина была не простая плюшка.

— Ха! А у твоей Ляльки, я смотрю, новая шляпка.

— Болван, та просто была летняя! — объяснила Зиночка.

Она приезжала потом в Москву часто, перезнакомилась со всеми друзьями Бориса. А потом… Потом он предложил ей выйти за него замуж.

Все выглядело очень просто: Зиночка казалась ему самой удобной из всех его женщин для жизни. На самом деле он уже неплохо изучил ее, хорошо понял, прочитал всю до последней страницы, просчитал все плюсы и минусы. Да, на редкость удобная жена. Простенькая… С ней ему будет уютно жить. Зиночка никогда бы не осмелилась спросить, любит ли он ее. Ей было вполне достаточно того, что любила она. А родители и сестра… Ну что ж, родители и сестра… Пусть женитьба Бориса станет их первым нелегким испытанием.

Накануне выпускных Нине позвонила Марианна. И сказала глухим трагическим голосом, явно подражая подруге Дусе:

— Я ненавижу Комариху!

— Ты?! Маргариту?! За что?! — изумилась Нина.

Риту Комарову никто не назвал бы умной. Однако она обладала некоторой практической сметкой и рано постигла, что жить нужно осмотрительно, по возможности ни с кем не испортив отношений. Маргаритка давно пришла к единственно разумному и тщательно обдуманному решению: надо существовать так, как все, спокойно подчиняясь обстоятельствам, можно даже лгать, если опасно говорить правду. Но порой она становилась откровенна до идиотизма, почти до неприличия. Правда, если ее ни о чем не спрашивать, Ритка умела молчать часами, вроде Дуси, хотя болтать начинала всегда охотно, с забавной наивностью, выкладывая все о себе прямо-таки безжалостно. Она со всеми умела соглашаться, когда это считала необходимым, но, если требовалось, могла переметнуться и на другую сторону. Осторожная и одновременно искренняя, слабохарактерная, она хотела всем нравиться и старалась со всеми поладить и ко всему приспособиться.

— Как обычно, ты ничего не знаешь, — сострадательно и снисходительно вздохнула Марьяшка. — У этой подлой толстухи роман с Акселевичем!

Нина помолчала.

— Ну и что? У него много романов… Он любит запараллеливаться.

— Ты дура! — презрительно бросила Марианна.

И Нина взорвалась:

— Запомни, умная: за поступками других обычно особенно зорко и ревниво следят те, кого эти поступки касаются меньше всего! И следят просто из порочного желания все узнать, все раскопать и все тотчас растрепать! Эти любознательные даже не задумываются над тем, что могут разбить чью-то жизнь!

— А я как раз и хочу разбить Комарихину жизнь! — откровенно заявила Марианна. — Это моя основная задача на сегодняшний день! — И швырнула трубку. У каждого своя дорога…

Расстроенная Нина побродила по квартире, а потом решительно набрала номер Акселевичей.

— Лежу с Мопассаном, — лениво поделился Борис. — У всех моих друзей одна и та же история: родители говорили — ох, этот Мопассан был такой озорник! Заинтригованный подросток берет и открывает трясущимися от возбуждения и любопытства руками заветный томик и — ха! Никаких эротических сцен! А взрослые вон чего говорили…

— А знаешь почему? — сказала Нина. — Подросток, мало что знающий, ищет только прямых откровенных описаний. А человек с опытом все понимает намного тоньше. Он видит не просто текст, но и то, что подразумевается, что стоит за страницами. Потому и осознает озорство Мопассана. В юности многое еще не понимают и не анализируют, отыскивая лишь озорное.

— Пообтесалась ты, Шурупыч! — с удовольствием заметил Борька. — Растешь на глазах!

— Стараюсь, — пробубнила Нина. — А ты?

Очевидно, ее вопрос прозвучал с неожиданной для Акселевича интонацией, и он насторожился. Как всякому философу, Борьке порой недоставало самого обычного благоразумия. Только Нина этого не замечала. Для нее Борис был умен вдвойне: своим собственным умом и умом, который ему Нина и все остальные влюбленные девушки дружно приписывали. В их представлении он знал даже то, чего никогда не знал.

Стремясь к деланой учтивости, он порой достигал удивительной изысканности.

— Материал плебейский, — иронически говорил Борька о себе, — зато покрой аристократический.

В нем не было высокомерия, и, казалось, к себе он относится с большой долей иронии. Впрочем, как и во всем остальным.

— Вот тебе и вот… — тревожно пробормотал он. — Ты о чем, Шурупыч?

— Да все о том же! Придумываю, что тебе подарить на свадьбу.

— В-вопрос можно? Н-на какую свадьбу? — споткнулся Борька.

— Ну, ведь ты когда-нибудь женишься…

— Ха! А если нет?

— Такое все-таки может случиться. — Нина была странно настойчива.

Борис сел на диване.

— Не волновайся… Обожаете вы, девки, любые истории размазывать! Только терзаете себя и других. Про такие дела забывать надо! Где начало того конца, которым оканчивается начало?

— Это не ответ, — отозвалась Нина.

— Да, но зато мудро! И вообще каждый сам знает тяжесть и меру своих грехов. Окружающие о них часто даже не подозревают.

— А это откуда?

— Из личного опыта. Особь статья! Шурупыч, спи безмятежно. Что тебе неймется?

— Зато ты чересчур уж спокоен. — Нина сдерживалась с трудом.

— Ха! Иногда мне говорят как комплимент: «Ты такой спокойный!» Но полный покой — только в гробу. Соответственно человек, достигающий в жизни полного покоя, тем самым противостоит самой жизни. И это — тоже истина, другая ее сторона. Крайности опасны с обоих концов.

— Послушай, Боб… — начала Нина и замолчала.

Акселевич казался ей неуязвимым, как воздух.

— Ваш покорный слуга, — отозвался он. — Всех людей можно разделить на две категории. На тех, кто спрашивает, и на тех, кто отвечает. Большинство людей считает неразрешимыми проблемы, решение которых их мало устраивает. И они непрерывно задают вопросы, хотя правдивые ответы им совершенно не требуются. Я жду…

— Нет, ничего. — И Нина повесила трубку.

Может быть, зря она тогда не поговорила с Борькой начистоту?…

Утро было прозрачным. Настоящий умиротворенный летний крымский рассвет, в своем оптимизме никогда не предполагающий ничего плохого. Нина и Борис встали рано, чтобы идти на пляж, где после восьми уже начинались жестокие битвы за место под солнцем.

И вдруг в калитку вошел Шурупов. «Он мне снится?» — подумала Нина.

— Закрой рот, Нина Львовна, кишки застудишь! — привычно пошутил отец.

Борька невозмутимо вытер белые усы — на завтрак пили кефир — и вежливо раскланялся.

— Как ты нас нашел? — недоуменно спросила Нина.

— Ты давала матери телеграмму с адресом, — снисходительно объяснил отец. — Я всегда говорил, что ты без царя в голове.

Он стал совсем лысый, отметила про себя Нина. И головы уже теперь вовсе не видно: один живот торчит.

— Вопрос можно? Что случилось? — спросил Борис.

— Нужно срочно лететь в Москву, — объявил отец. — Мать просила тебя привезти. Там… — он слегка замялся, — плохо с Женей…

— Женька заболела?! — Нина стремительно сорвалась с места. — Я сейчас! — И метнулась в дом.

Борис вошел вслед за ней. Некоторое время он безмятежно наблюдал, как Нина бросает в открытый баул свои немногочисленные вещи: сарафанчик, два платья, шлепанцы… А потом присел на стул и закурил.

— Шурупыч, не суетись. Давай сначала выясним, что там случилось с Женей. Может, твое присутствие в Москве пока не обязательно. Мы ведь только что приехали…

— Обязательно! — сказала Нина, не глядя на него. — Раз мама прислала отца, значит, там плохо! Они не виделись сколько лет… Она бы ни за что к нему не обратилась, если бы не беда.

— Насчет стольких лет ты можешь и не знать, — проворчал Борька. — Неужели ты думаешь, что родители тебе все рассказывают?

Нина в замешательстве села на пол:

— Да нет… Ерунда… Мама отца не переносит…

— Как и ты, — буркнул Борис.

Нина никогда ему ничего об отце не рассказывала.

— Это правда. — Она покраснела. — Как ты догадался?

Борис выразительно хмыкнул:

— Сие нетрудно. Я всегда говорил, что у тебя все написано на лице. Я поеду с тобой.

— Зачем? Оставайся… Вдруг я через неделю вернусь…

— Сомнительно, — протянул Борька и тоже стал собираться.

В симферопольском аэропорту Нину смутило то, как быстро отцу продали в самый сезон три билета на ближайший рейс. Отец показал какую-то бумагу, и Борис, мельком глянув на документ, странно отвел глаза, но ничего не объяснил по-прежнему недоумевающей Нине. В самолете он взял ее за руку.

— Где начало того конца, которым оканчивается начало… — пробормотал Борька.