— Правда только одна, — нехотя уронил Леонид.

— Оченно примитивно мыслишь. А сила внушения? Вот у меня был случай. Поставил пломбу. Поехал в редакцию. Приехал — зуб начал ныть. У меня уже был горький опыт, когда слишком поспешно поставили пломбу, воспалились каналы и вздулся флюс. Сейчас, думаю, видимо, начинается то же самое. Надо срочно обратно в поликлинику. Бегу к коллеге, передаю ему ключ от комнаты. Говорю: «Кажется, каналы воспаляются! Может флюс вырасти — надо бежать к врачу!» Он посмотрел на меня: «О да! Знаю. С этим шутить не надо — беги! По-моему, у тебя уже щека припухла». Я испугался. «Неужели?» Он посмотрел повнимательнее: «Ну, пока еще совсем немного. Лети пулей!» Побежал я по лестнице. Навстречу девица из отдела культуры. Я ей: «Флюс растет!» Она заахала, заохала, посоветовала укутать щеку. Иду по улице. Навстречу еще двое наших. «А ты куда?» — «Да вот, — объясняю, — флюс!» Они оба посмотрели, сразу посерьезнели, хором говорят: «Слушай, да! Припухло! Так что давай мчись, в другой раз увидимся, раз такое дело!» Добежал наконец до врачихи. Она никакой припухлости в упор не видит. Оказалось — это вообще ныл не тот зуб, а соседний. Рассверлили — нерв обнажился под сгнившей пломбой, а флюса и в зародыше не было. Но вот тебе красноречивый пример человеческой внушаемости, причем массовой. Люди совершенно серьезно, искренне увидели припухлость, которой, как выяснилось, даже не намечалось. Так устроен человек: видит то, что желает увидеть. Простая психология… Может, этим и объясняется то, что девушки на полном серьезе видели нечто в зеркалах, когда гадали в банях и их за голые попы действительно трогал лапкой домовой. Поверь — и что угодно увидишь! А когда-то провели такой опыт. Взяли одну и ту же фотографию обыкновенного человека и показали ее двум разным группам студентов. Одним сказали — это опасный преступник. А другим — это доктор наук. И попросили каждую группу найти в лице незнакомца черты, подтверждающие сказанное. Студенты легко нашли — и очень правдоподобно — в обоих случаях. Стало ясно: они сами вполне верят полученной информации — и те и другие.

— Ты циник, — хмуро пробурчал Ленька. — Всегда все выворачиваешь наизнанку. А зачем? Все и без тебя неплохо наслышаны о другой стороне жизни.

— Зачем? Объясняю тебе, как циник цинику: цинизм — единственное орудие самозащиты, и он, конечно, страшен, поскольку знаменует собой отчаяние и безнадежность. Это тоже правда. А между циником в шутку и циником всерьез такая же разница, как между профессором и очковой змеей. Общее — только очки. Цинизм в шутку — это юродство, а значит, отнюдь не взгляд на жизнь отморозков, а одна из самых трудных ролей, одно из самых больших подвижничеств, свойство некоторых святых. Да, иногда кисейным барышням цинизмом кажется правда, сказанная грубо. Но юродивые именно так и делали — выдавали правду в довольно грубой, ничем не прикрытой и экзотично-шокирующей форме — даже царям. Пользуясь случаем…

— А ты им лучше не пользуйся, — буркнул Леонид.

И продолжать дискуссию не пожелал. Его всегда возмущало множество противоречий и титаническое упорство, с которым его приятель защищал свою правоту.

Еще пара таких друзей — и врагов уже не надо, подумал Ленька.


Чего Нина не умела еще прощать — так это лжи. И очень стыдилась вранья, всегда идущего, на ее взгляд, от трусости и слабости. Понимала: маленькие сделки со своей совестью имеют свойство моментально становиться большими. А Борису как раз наоборот — органически трудно было говорить правдиво, как сложно заике произнести фразу не запнувшись. Акселевич редко изъяснялся вполне откровенно, на вопросы всегда отвечал уклончиво, из всего делал тайну, скрытничал, что просто бесило Нину. Она была не способна ответить на обиду обидой, но затаивала ее. А Борис даже не помышлял выяснять душевные склонности своих многочисленных подруг. В его моральном кодексе такой статьи явно не значилось. Он жил словно по упрощенной схеме, без дополнительных душевных капиталовложений.

Борька врал легко и быстро и уверял, что самый легкий характер — у циников, самый невыносимый — у идеалистов, а порок очень часто — всего лишь доведенная до крайности добродетель.

Его первый инфаркт стал неожиданностью для всех, кроме Нины. Она давно приготовилась к чему-то подобному. И когда ей позвонил Алексей Демьянович, тотчас бросилась в Битцу. Хорошо, что ее вызовы в тот день уже закончились.

Нина влетела в квартиру Акселевичей собранная и сосредоточенная. Ворвалась в комнату Бориса. Он посмотрел на нее насмешливо:

— Шурупыч, а ты, оказывается, умеешь оченно быстро бегать!

— Заткнись! — посоветовала ему Нина. Остальные Акселевичи топтались в дверях, подавленные и растерянные, не сводя с Нины испуганных глаз.

Через несколько минут Нина вызвала «скорую», договорилась с приехавшим врачом и повезла Бориса в больницу, откуда он благополучно вскоре сбежал. Но второй инфаркт, сразивший Бориса через полгода после первого, испугал даже его самого.

Нина дежурила тогда в больнице почти неделю, пока не миновала серьезная опасность. Звонила Зиночка и, плача в трубку, выспрашивала обо всем Тамару Дмитриевну. Обрывали телефон Марьяшка, Маргаритка и Дуся. Трезвонили и приятели.

— Позже! — всем сурово отвечала Нина. — Немного позже! Через два-три дня. Еще говорить сложно…

Старшие Акселевичи сидели внизу. Все трое. Потерянные, жалкие, сгорбившиеся… Порывался приехать Алексей, но служба не позволила. Наконец Борису стало получше.

— Шурупыч, а вот что я тебе расскажу… — пробормотал он белыми губами. — Лежу я тут вчера без тебя… Ты игде обреталась-то ввечеру? Вокруг все бормочут: «Микроинфаркт да микроинфаркт…» И вдруг приходит ко мне девчушка лет шестнадцати — тонкая, трепетная, в белом халатике — из медучилища, наверное, подосланная. И показывает мне зарядку — руку поднять, ногу поднять. Так приятно… Ишь ты подишь ты… Я даже выписываться пока повременю, решил тут ишшо поваляться под ее нежным руководством. Пошляк Ленька успел даже шуткануть по сему поводу: «Она тебе показывает, как руки-ноги поднимать, а у тебя кое-что другое поднимается!» Он вчерась звонил.

— Замолчи, Боб, — прошептала Нина. — Микроинфаркт — это тоже инфаркт… А у тебя уже второй…

— Нынче один миллионер, больной раком в четвертой стадии, ищет через Интернет благотворительные организации, в том числе и в России, — продолжал Борька. — Какие-то уже нашел, но продолжает искать. Спешит: жить ему, по прогнозам врачей, осталось меньше года, спасти его нельзя. Но по интонации его обращений видно: человек спокоен, готов к встрече с Богом, а свои миллионы хочет отдать детским домам и приютам. Вот пример — понял наконец человек правду о земных богатствах! Правда, только тогда, когда ему поставили страшный диагноз, от которого никакие миллионы не спасут. У меня нет миллионов, и мне нечего искать. — Он хмыкнул. — Так что мой пример неудачен, хотя последовать бы хотелось. Вот тебе и вот… Скажи, Шурупыч, а ты действительно уверена, что я… что мне… ну, в общем, пора готовиться к этой встрече на Небесах?…

— Я не говорила ничего подобного! — возмутилась Нина.

— Врать плохо, а плохо врать — ишшо хуже, — пробормотал Борис. — У тебя все всегда на лице написано… Знаешь, какой главный недостаток мужчин? Рационализм! Есть такая маза. Женщина больше доверяет интуиции, а мужчина везде сперва ищет разумное объяснение. А возможно, было бы лучше, ежели бы он с самого начала пуще доверял чувству, а не логике — в жизни это нередко оказывается правильнее. Давление, сердце, сосуды… Ха! Я не врач, но и вы ничего не знаете наверняка. Пардон… Вот взять вас, докторов… Да ведь дальше хирургии вы никуда не идете! Да и там… Разрежете — тогда и увидите! Выдумываете новые лекарства, но совершенно забываете, что из тысячи организмов нет двух сколько-нибудь похожих по составу крови, работе сердца, наследственности и другим разностям. И давно всем известно, что ежели человеку дать чистой воды да уверить его хорошенько, будто он выпил сильное лекарство, то он выздоровеет.

— Не каждый, — сказала Нина. — Какое у тебя утром было давление?

Она устала, говорить ей не хотелось, сейчас бы лечь и уснуть, можно прямо на полу, но оставлять Борьку надолго Нина боялась. В поликлинике она с великим трудом договорилась о внеочередном отпуске, пригрозив уволиться, если не дадут. Угроза помогла.

Борис хмыкнул:

— Почти каждый… Между прочим, сила воли часто помогает лучше всех лекарств. И любой человек — он новый, иной, совершенно отличный от рядом живущего. Посему от одной и той же болезни Ивана следует лечить иначе, чем Петра. А вы как думаете и лечите? У вас Иван и Петр, страдающие одной и той же болезнью, сливаются в одно собирательное лицо пациента — одни и те же таблетки, одни и те же микстуры… А ежели не помогло… Я не Бог, наконец, говорите вы себе и тем себя успокаиваете. Я принял все меры. Но что сделаешь против природы? И все люди смертны… У вас все всегда четко и ясно: при переломах — гипс, при гриппе — теплые носки и горчичники. А там — как гипс ляжет…

— Угу, — согласилась Нина. — А от гипертонии — анальгин. Ты не ответил на мой вопрос.

— Плевать мне на давление! Не волновайся! — проворчал Борис. — Все равно вы, медики, всегда и всюду опаздываете. Рекорд опоздания врача известен: пока он доехал, больной уже выздоровел. Сие оптимистическая точка зрения. Пессимистическая — больной уже умер. У тебя голова, и у меня голова… Но мыслят, воспринимают, понимают они по-разному. У тебя задница, и у меня тоже. Но твоя, пардон, больше моей. Все внутренние органы слаженно работают в одном организме, а в другом — все по-иному. Только у мертвых они одинаково молчат. И все должны стать сами себе режиссерами. Что касается наших врачей, то обучают их такими дремучими методами, что ни один из наших медиков не применяет индивидуальный подход к больному.

— Ты решил разобраться с медициной? — Нина с трудом удерживала слипающиеся веки.