Таня Володина - Нежна и опасна

Мы проводили дедушку и Колю до паркинга. Я расцеловала дедулю на прощание: «В следующий раз обязательно сходим в Кунсткамеру, мне тоже хочется», и в сопровождении Олега вернулась в квартиру. Пентхаус казался тихим и пустынным, а терраса непривычно безлюдной. Никто не курил, любуясь крейсером на вечном причале, никто не пил кофе, сидя в плетеном кресле.

Молчанов в Америке…

Кирилл уехал на работу еще в восемь утра, а мне заняться было нечем. В перевязке я сегодня не нуждалась, а по дому ничем заниматься не могла — разве что перекладывать бумажки на рабочем столе Кирилла.

Олег хотел уйти, уже повернулся к двери, но я поймала его за рукав:

— Подождите, мне надо с вами поговорить.

Он глянул на меня:

— Да, я понимаю, пойдем вниз.

— В «Старбакс», что ли? — удивилась я.

— Да нет, у меня внизу офис есть.

Мы спустились на первый этаж, и, не покидая здания, прошли в небольшой офис. Он состоял из двух комнат, окнами выходящих не на набережную, а в закоулок внутреннего двора. Я увидела играющих на площадке детей, молодую женщину с коляской и поежилась. Вспомнилась Зоя.

В офисе сидел один из охранников и наблюдал за мониторами. Я заметила несколько черно-белых изображений паркинга, центрального входа в жилой комплекс и холла на двадцать втором этаже.

Наверное, и в квартирах везде камеры. Может, они даже секс наш смотрели.

— Садись, — предложил мне Олег, а парню в костюме сказал: — Сходи пообедай, Дим. Или поспи, если хочешь. — Он указал на дверь во вторую комнату, где виднелись диван и журнальный столик. — Ты же с ночи дежуришь?

— Да я лучше кофе выпью. Тебе принести?

— Да, давай. Два стакана.

Дима вышел. Я села у одного из столов и, не таясь, заглянула в мониторы.

— А в квартирах есть камеры? В спальне, в туалете, в ванных комнатах?

— Камеры есть, но когда Кирилл дома, они отключены. Ну, и когда ты — тоже, — поправился он. — Никто за тобой не подглядывает.

— Хорошо, — сказала я. — А в квартире Маши?

— Тоже есть, но мы сейчас не ведем постоянного наблюдения за ее квартирой. Если сработает датчик движения, то Молчанову на телефон придет SMS. Если он сочтет нужным — сообщит нам, мы проверим.

— Понятно, — протянула я, — прямо как в кино про шпионов.

Он прищурился:

— Ты вот шутишь, а у самой из плеча вот такой осколок вынули, — он сомкнул свои здоровые пальцы так, словно держал горошину.

Я вздохнула:

— Да нет, вы правы. Но это же ужасно так жить! Вон на улице женщина с коляской — а меня начало потряхивать. Страшно из дома выходить. Интересно, что нужно сделать, чтобы преступники охотились на всю твою семью?

— Вот в этом мы и пытаемся разобраться, — серьезно ответил Олег. — Это могут быть политические противники старшего Кохановского, а могут быть конкуренты Кирилла. А ты что думаешь? У тебя есть соображения по поводу того, кто бы это мог быть? Почему он нанял именно Зою? Тебе не кажется, что это странный выбор исполнителя?

Он меня допрашивал! Я хотела поговорить о родителях, а он втянул меня в обсуждение взрыва.

— Я понятия не имею, как выбирают исполнителя. Я и Зою-то плохо знала. Пару раз видела — и все. Слышала, у нее были проблемы — наркотики, воровство. Клиенты жаловались. А потом Василий Иванович ее выгнал. — Я задумалась. — Мне кажется, она связалась с криминалом, и ее заставили подложить бомбу. Она же наркоманка. Они за дозу на все согласны.

— А долго она работала в вашем агентстве?

— Не знаю. Долго. Лет семь.

— Но ей всего двадцать четыре.

— Тогда меньше. Малолеток у нас не было.

Он замолчал и сделал пометку в блокноте. Закрыл его и засунул в карман. Сказал другим тоном, не таким требовательным:

— Так о чем ты хотела поговорить?

— О родителях.

Он кивнул, словно не сомневался, зачем я пришла.

— Я уже разговаривал с твоим дедушкой Иваном Васильевичем. У меня нет точных сведений, только предположения. Я просил разрешения заняться дополнительным расследованием — в частном порядке.

— А какие у вас предположения? Почему вы решили, — я собралась с духом: — что отец не убивал мою мать?

— В деле был один документ, который мне дали прочитать, но не разрешили скопировать. Сначала он показался мне неважным, но я постоянно о нем вспоминал. В итоге решил кое-что проверить. — Олег взял карандаш и в задумчивости постучал по столу. — Пока рано говорить о выводах. Мне просто нужны твои показания. Ты помнишь хоть что-нибудь?

Я ощутила, как дыхание участилось. Готова ли я была вспоминать о том дне прямо сейчас?

— Почти ничего.

— Тебе было три года — некоторые дети помнят себя с более раннего возраста.

— Я помню крик отца. Он так громко закричал, что я испугалась и… обмочила колготки.

Я глубоко вздохнула и сцепила пальцы. Олег бросил карандаш, достал из ящика стола пачку сигарет и медленно, спокойно прикурил. Удивительно, но, наблюдая за его большими грубыми руками, я немного успокоилась.

— Что еще? — спросил он.

— Потом отец заплакал. Я тоже заплакала. Больше я ничего не помню.

— Вы были в одной комнате? Ты видела, что произошло?

— Нет, они с мамой были в большой комнате, а я в спальне играла с куклой.

Он посмотрел на меня цепким взглядом:

— Он закричал до или после выстрела?

Это был странный вопрос. Я задумалась:

— После. Сначала выстрел — потом крик. Мне иногда это снится — и всегда первым идет выстрел. Потом крик. Потом я просыпаюсь.

Я не стала говорить, что лет до двенадцати я просыпалась мокрой после таких снов. Вернулся Дима, молча поставил перед Олегом два бумажных стаканчика с кофе и сел за свой стол с мониторами.

— Пей, — предложил Олег и подвинул мне стаканчик.

Я не отказалась. Отхлебнула горячего крепкого кофе и спросила:

— А зачем вы это делаете — подняли материалы, заново расследуете? Какое вам дело до наших семейных проблем?

— А я просто люблю докапываться до истины, — охотно ответил Олег. — Веришь, нет, спать не могу, пока не раскопаю правду. Я же следователь.

Я разглядывала его. Он был довольно привлекательным мужчиной, несмотря на косматую бороду и дурацкую сережку в ухе. Глаза у него были яркими и чистыми. Если его побрить — будет красавчик. Рост, фигура — все при нем.

— А почему вы ушли из полиции?

— Борис Михайлович позвал к себе. Он организовывал службу безопасности и ему нужен был человек, которому он мог доверять.

— А вы что, были знакомы?

— Да я его практически с детства знаю. Он очень помог мне, когда я нуждался. Это было в середине девяностых.

Олег пил кофе, а я продолжала его разглядывать. В середине девяностых ему могло быть лет восемнадцать. Кириллу и Паше тогда было по десять лет. Значит, Олег ровесник Маши или около того.

— А сколько вам лет?

Олег, видимо, почувствовал, что я спрашиваю из пустого любопытства.

— Не скажу.

— А вы женаты?

— Тебе зачем?

— Ну надо.

Он хмыкнул и растопырил пальцы. Кольца на них не было.

Дни проходили, а мы с Кириллом так и не поговорили о Лене. И я не была уверена, что этот разговор необходим.

Молчанов не врал, Кирилл действительно был травмирован прошлым. Хуже того, он не залечил эту травму, иначе не цеплялся бы за меня. Он спасал меня, чтобы спасти себя.

Я не могла уйти от него сейчас.

Мне хотелось зайти в спальню Молчанова и помахать перед камерой руками. А потом дождаться звонка и спросить: «Паша, что мне делать?». Молчанов единственный знал, что делать с Кириллом и со мной. Мне хотелось набрать тот номер, который высветился в телефоне, когда я обнимала его подушку и обливала ее слезами. Мне хотелось услышать его голос. Но я не смела. Он сделал свой выбор, я — сделала свой. И даже Кирилл его сделал, хотя в отличие от нас он принял решение не сам, а лишь подчинился решению Лены. Это она его бросила — а он просто жил с этим как мог.

И он неплохо справлялся. Если бы я не знала о его душевных проблемах, я бы и не подумала, что с ним что-то не так. Он всегда был добр и приветлив со мной. Он много работал, приезжал иногда за полночь, но все остальное время мы проводили вместе. Ужинали в ресторанах, пили кофе на террасе, смотрели кино, общались. Но почему-то так получалось, что наше общение носило оттенок отстраненности. Я и половины ему не рассказала из того, что рассказывала Молчанову или Олегу — о родителях и своей холодности, о работе у Василия Ивановича, о дедушке и планах на будущее. Я даже не сказала, что деньги, подаренные им в качестве платы за месяц, забрала полиция. Он тоже многих тем не касался. Я понимала: иначе и быть не может. У меня свои тайны, у Кирилла — свои, и мы оба не собирались друг другу открываться. Не потому, что не доверяли, — просто не было внутренней потребности.

Нас связывала не любовь, а нежность. Не жалость, не сочувствие, не деятельное желание помочь, а обычная человеческая нежность, проявлявшаяся в уступках, чуткости и взаимной заботе. Это единственное, что мы могли дать друг другу.

Мы много занимались сексом. Каждый день, не по одному разу. Я ни разу не кончила и со временем перестала возбуждаться, но меня это больше не беспокоило. Мне нравилось отдаваться Кириллу, нравилось быть нужной.

* * *

Как-то вечером Кирилл крикнул из кабинета:

— Аня, иди сюда, с тобой Маша хочет поговорить!

Я вспыхнула от радости и страха. Радость состояла в том, что я не напрасно мучилась с заживлением раны, ездила на перевязки и терпела боль, — я делала это ради маленького Молчанова, который родится зимой. А страх был в том, что большой Молчанов мог стоять за Машиным плечом.