— Разве у него все так плохо? — удивилась Стефания.

Люба отмахнулась: дескать, сама копай, раз это твое призвание. Может, на новую книгу накопаешь. При слове «книга» Стеша почувствовала, как болевой импульс пробежал по сеточке нервных волокон. Но она была тронута, что шапочно знакомый человек так проникся ее горестями. Она даже чуть было не поведала о своей потаенной уверенности в том, что, развяжи она узел этой истории, — и болезнь отступит. Не сразу и не без боя, но процесс пойдет на убыль. Так уже бывало…

Вот она, ее вечно никому не понятная корысть! В пытливом любопытстве к душам и духам — ее соль со свечкой, ее кащеева иголка, но не смерти, а жизни. Хотя не стоит забивать этим голову здравомыслящих сотрудниц отдела кадров…

Виктор на этот раз испугался Стешиного состояния кардинально. Был настроен решительно и завел крамольный разговор об операции. А что может быть страшнее разумного довода «ты же сама видишь…». Но что было совсем из ряда вон — его поддержал Юра. Впервые Стефания видела сына таким угрожающе настойчивым. Любимые мужчины, ее рассерженные ангелы, гневно трепетали невидимыми крыльями. «Сердце, как узник, билось в стены своей тюрьмы», — что делать, образ, хоть и затертый, но верный. И Стеша сжалилась. Сдалась. Сказала: хорошо, сделаю, как скажете. Пускай меня режут. Если вы будете меня любить и разрезанной, — тогда пожалуйста. Что же, видно, пришел мой час.

— Мам, ты чего несешь? Что значит «будете любить»?! А что, может быть по-другому?! — возмутился Юра.

— Бывает по-разному, — вздохнула Стефания, уклонившись от ответа. Не рассказывать же сыну о том, что ей внушали убогие докторицы. Мол, вы мужу-то не говорите, что у вас что-то женское вырезали. Скажите, что просто операция. Ну… чтобы он вас не бросил. Стеша сразу мужу-то и поведала заботливую сентенцию. «А что ты хочешь от женщины с таким лицом и характером? — отмахнулся Витя. — У нее вообще мужа никогда не было. А ты лучше бы пообещала ей, что своего подаришь, если она тебе наводку на нормального доктора даст. Наверняка она кого-то знает, но из зависти никогда никому не скажет за просто так…»

Итак, Стеша пошла на попятную. Но парадокс состоял в том, что перед операцией надо окрепнуть. Не в экстренном порядке же ее делать! А значит, есть еще время увидеть своими глазами того, кто исчез и воскрес. Без удовлетворенной жажды исследователь чахнет, это даже строгие ангелы понимают. Без последнего аккорда, раскрывающего карты…

Он стоял у самого подъезда, и Стефания вдруг испугалась. Ну какой из нее распутыватель-сталкер! Люба слишком хорошо о ней думает. «Главное, говори все откровенно, по-деловому! Мелодрам он не любит», — советовала Люба. Интересная задача: по-деловому говорить о потустороннем и мистическом.

Она пригласила его зайти домой, но Сергей отказался. Сказал, что говорить они будут на его территории, ему так удобней. А его территория — это машина. Ему лучше говорить во время движения и без посторонних.

«Совсем не похож на сестрицу… Масть светлее, глаза серо-зеленые, как у Витьки. И ямочки на щеках. Тип мужчины, от которых женщины хотят детей. Потому что думают, что вот родится ребеночек с такими же ямочками — и папаша будет на крючке. На самом же деле у таких мужчин — защитный механизм ускользания. Но женская природа все равно упорствует, значит, зачем-то необходимо это заблуждение».

Стефания уселась на переднее сиденье. Комфортно, как в люльке! «Вообще-то в Европе стремятся к компактным и экономным автомобилям. А у него по их меркам шик… Движение… а самолетов боится!» — лихорадочно вспоминала Стефания обрывки Любиных откровений. Но думать об этом было некогда, потому что Сергей без обиняков спросил, зачем кому-то понадобилась история его семьи.

А у Стеши был готов ответ. Примерно того же пошиба, что она выдала Лике Потоцкой при знакомстве в те далекие незапамятные времена. Но пускать пыль в глаза — это занятие ведь никогда не устареет. Генеалогическая парапсихология! Исследование о роли призраков в нашей родословной.

— В чьей это — в нашей?

«Въедливый тип!» Придется приподнять подол правды. И Стефания рассказала о своем фиаско с мистическими особняками.

— А, то есть вы хотите сказать, что брат должен ответить за сестру? — ехидно улыбнулся Сергей. — Она украла вашу рукопись, а я должен вам возместить ущерб моим семейным сюжетом?

«Какой понятливый!» — обрадовалась Стефания про себя. А вслух сказала:

— Вы толком не понимаете, чего мне от вас надо. Это вообще понять трудно. Если я вам скажу честно — ситуация будет неловкая… Прошу учесть, что любопытство мое скорее не личное, а родовое. Это отчасти меня оправдывает. Я пытаюсь докопаться, почему ваша сестра приносит несчастья. Мне кажется, причины тому в… семейной травме. Я ведь про рукопись не верю… в то, что Кара сознательно хотела мне навредить. Но тогда… почему?! Что в ней появилось такого, чего не было, пока она не взяла это новое имя? Но должна же быть причина у всех этих странных событий вокруг нее… И, конечно, вы вовсе не обязаны знать эту причину… Мне просто интересна ваша версия. В какой-то момент мне показалось, что ваше исчезновение — это основа ее жизненного сценария.

Стеша злилась на себя за то, что витийствует, как шарлатанствующий психолог — эту касту она на дух не переносила. Ей-то, конечно, не терпелось спросить прямо: почему, дескать, не хочешь «найтись» для своей сестрицы? Но кто ж ей ответит честно — мало ли, какие там скелеты в шкафу. В том самом шкафу, который выставлен на всеобщее соседское обозрение, и скелеты в нем — как дамы легкого поведения в Квартале красных фонарей…

Сергей вырулил на тихую улицу, и Стеша отметила про себя, что он не забыл московские закоулки за двадцать лет отсутствия.

— Если не секрет, какие несчастья принесла вам Кара? — после недолгого молчания спросил Сергей.

— Порекомендовала мне совершенно ужасного врача! — с детским сладостно-стыдным чувством жалобы выпалила Стеша. — Хотя я не сумасшедшая и понимаю, что…

— Как фамилия врача? — прервал ее Сергей.

— Э… Гутман! — ответила Стеша, чуть было не выдав прозвище Звезда Давида.

Сергей усмехнулся:

— В таком случае вы имеете право знать нашу историю. Перед тем, как встречаться с вами, я вас… почитал. Ваше видение мира мне близко. Не знаю, как это все вам пригодится, но… слушайте! Все началось с нашего деда Артемия. Вот он, наш семейный призрак, если хотите. Они с бабушкой Алиной жили в маленьком городке за Уралом. Деда завербовали в НКВД. Так уж вышло, подробностей не знаю. Он в результате спился. Его сын, то есть наш с Карой отец, сыгравший ключевую роль во всем этом семейном переплете, утверждал, что дед очень переживал и каялся в своих деяниях. Он, собственно, не успел из-за своего недуга наделать много зла, его уволили за пьянство и в итоге он сам оказался репрессирован. Но то, что он успел сделать, осталось в нем черной отметиной. Дед пришел забирать человека, которого знал лично. Это была семья Гутманов, в которой часто бывал ребенком мой отец. У него там была зазноба, первая любовь. Сестра его друга. Собственно, Гутманы, как я понял из рассказов отца, жили по соседству. Этим все обострялось.

— И ваш с Карой дед был причастен к тому, что Гутмана-старшего расстреляли? Я правильно поняла?

— Да. Опять-таки подробностей я не знаю. Наш дед, конечно, не приводил приговор в исполнение… отец был уверен, что не приводил. Но кто его теперь разберет. Понимаете, папа был таким совестливым и отчаянным гуманистом, что гутманом надо было назвать его, — усмехнулся Сергей. — И он взвалил всю вину деда на себя. А заодно передал ее нам по наследству. Но… не взыщите, что я забегаю вперед.

— О чем вы! Рассказывайте, как вам удобно…

— Так вот. У этих Гутманов были дети-двойняшки: Боря, с которым дружил папа, и Кара, в которую папа был влюблен. Когда отец мне всю эту историю впервые поведал, я, конечно, допытывался, откуда такое странное имя. Он тоже не слишком это понимал. У него была версия, что это пошло от матери семейства, которая была учительницей истории. И хорошей рассказчицей. Она вроде бы бросила однажды дочке: «Вот опять у тебя чуб, как у Кайроса». И папа заинтересовался, а она объяснила ему про Бога счастливого мгновения, у которого впереди — волнистая прядь, и только лишь за нее его можно поймать… Поймать мгновенное счастье, шанс, мечту. Хронос и Кайрос — два образа времени. Все это было волшебно и завлекательно для мальчишки из простой семьи. У той, первой Кары была совершенно иноземная внешность — не еврейская, а какая-то полинезийская, что ли… Отец с детства хорошо рисовал, это был природный дар, никто его не учил. А вот меня он учил. Это были лучшие моменты моего детства, когда мы устраивались у своих мольбертов — он быстренько их соорудил из подручного хлама — и начиналась магия. Однажды он по памяти нарисовал мне портрет той Кары… и подписал по-древнегречески «Кайрос» какими-то орнаментальными диковинными буквами, которые, однако, вполне прочитывались даже мной, профаном…

— Я видела этот рисунок! — запальчиво перебила Стефания.

А про себя подумала: «Боже мой, Хронос и Кайрос! Янтарные четки в волнах времени…» Именно с этой мыслью-предчувствием она «зависла» у дверей Кары, когда впервые пришла к ней. Перед ее шкафом — хранилищем воспоминаний. Не за тем призраком она охотилась!

— Этот портрет висит в комнате ее дочки, — продолжила Стеша. — Я туда заходила всего один раз — и мне эта комната показалась лучшим местом в доме. И я сначала решила, что это ее портрет. Еще краем глаза отметила, дескать, какая интересная фактура… Полинезийская, говорите? Ничего не знаю о полинезийцах, но что иноземное — это точно! Ваш отец был прекрасным графиком.

Лицо Сергея тронула тень благодарной улыбки. Он помолчал, видимо, от нахлынувших воспоминаний, а потом, словно неохотно, продолжил:

— Знаете, тогда я понял, почему мама запретила говорить нашей Каре, в честь кого ее прозвище. И даже придумала толкование про Ольшевских. Это был не страх, это была ревность.