Джулия Берри - Нежная война

Все три репортера отправили свои статьи в Соединенные Штаты. Они называли и Джонсона, и Робертса «молодым черным Джо». Позже этот случай окрестили «Битвой Генри Джонсона», а история стала национальной сенсацией. Журналисты описали сражение в ярких деталях: как Робертс без остановки стрелял и бросал гранаты в противника, пока Джонсон защищал Робертса и отражал атаки немцев с помощью своей винтовки, приклада и острого длинного ножа. Этот нож сделал его звездой, от западного до восточного побережья.

Даже Ирвин Кобб, который зарабатывал на жизнь, торгуя стереотипами о Джиме Кроу[29], был тронут героизмом Джонсона. Он написал для своей статьи любопытный эпилог:

…в результате военных достижений наших черных солдат, слово, которое в нашей стране произносят по миллиону раз в день, иногда с усмешкой, иногда с ненавистью, иногда с добрыми намерениями, но которое, я уверен, не приносит черным ушам никакой радости, приобретет совершенно новое значение на Севере и на Юге, и всем знакомое слово н-и-*-*-р станет еще одним способом произношения слова «американец».

В субботу, первого июня, туманным солнечным утром Хейзел с комом в горле постучалась в дверь дома на Викаридж-роуд в Челмсфорде.

Ей открыла приятная женщина в цветочном платье.

– Доброе утро, дорогая, – сказала она. – И кто же ты такая?

– Доброе утро, – ответила Хейзел, смутившись. – Меня зовут Хейзел Виндикотт. Я ищу мистера Джеймса Олдриджа, – она сглотнула. – Я его подруга.

Выражение женщины сразу же изменилось.

– Неужели? – сказала она. – Ну тогда заходи.

Женщина приобняла Хейзел пухлой рукой и потащила ее в гостиную. Комната была темной, со стенами и полом, облицованными мореным дубом. Она не была элегантной, но по-домашнему уютной, и Хейзел почувствовала облегчение.

– Позволь взять твое пальто. Какой красивый розовый цвет! Вот, будь как дома.

В комнату заглянула девочка пятнадцати лет, с самыми густыми каштановыми волосами, что Хейзел видела в своей жизни. Мегги.

– Маргарет, дорогая, к нам заглянула подруга Джеймса. Принеси нам чая и печенья, хорошо? – Она произнесла «подруга Джеймса» с такой важностью, словно представляла королеву Англии.

Брови Мегги взлетели вверх, и она исчезла в задней части дома.

У Хейзел закружилась голова. Она поняла, что каждую деталь ее внешнего вида внимательно изучают. Может, ее сиреневая юбка была слишком кричащей? А парижские туфли слишком претенциозными?

– Расскажи мне, – попросила женщина, – откуда ты знаешь Джеймса?

«Джеймс здесь? Почему вы не говорите об этом?»

– Мы встретились на приходских танцах, – сказала Хейзел. – В Попларе. Прямо перед его отъездом во Францию.

– Приходские танцы! – воскликнула женщина. – Ну почему он такой? Ничего не рассказывает своей бедной матери! Хотя, я полагаю, большинство юношей такие.

Наконец-то, Хейзел знала, с кем говорит.

– Вы миссис Олдридж?

Женщина стукнула себя по лбу.

– Боже мой, да! Кажется, я потеряла последние мозги вместе с молодостью. Да, я миссис Олдридж.

Она усмехнулась.

– А Джеймс здесь?

Выражение женщины стало нечитаемым. Она уже открыла рот, но остановилась.

– Так ты не знаешь.

Все тело Хейзел похолодело. Господь милосердный, пожалуйста, только не это.

– Миссис Олдридж, – сказала она умоляющим голосом, – чего я не знаю?

– О, ты так побледнела, – сказала миссис Олдридж. – Когда ты в последний раз получала письмо от Джеймса?

– Мы регулярно переписывались, – ответила Хейзел. – Но потом начался бой, в котором Пятая армия… что ж, как бы там ни было, после этого он перестал мне писать. И я очень испугалась.

В глазах миссис Олдридж читалось нескрываемое сочувствие.

– А потом моя мать прислала мне вырезку из газеты, – продолжила Хейзел, – в которой было сказано, что он получит медаль «За выдающуюся службу».

Миссис Олдридж раздулась от гордости.

– Поэтому я вернулась из Франции, где работала волонтером, чтобы узнать, все ли у него в порядке.

– Ты вернулась из Франции, – повторила миссис Олдридж. – Где ты работала волонтером. О, милая, милая девочка.

Женщина закрыла глаза, показывая, как ее растрогала эта ситуация.

«Это мать Джеймса, – сказала себе Хейзел. – Ты не можешь потрясти ее за плечо».

В дверном проеме появилась Мегги с чайным подносом и поставила его на кофейный столик.

– Мне отнести немного, эм, наверх? – спросила она у матери.

Кто там, наверху? Хейзел нужно было это знать. Может, Мэгги пыталась ей что-то сказать?

– Я сама отнесу, Маргарет, – сказала миссис Олдридж.

Мегги исчезла за дверью. Миссис Олдридж начала разливать чай, спрашивая Хейзел, сколько сахара положить ей в чашку и добавить ли сливок. У Хейзел закончилось терпение.

– Пожалуйста, миссис Олдридж, – умоляюще сказала она. – Джеймс жив?

По лицу ее гостеприимной хозяйки пробежала тень.

– Он жив, слава богу, – она поставила чашку на стол и взяла Хейзел за обе руки. – Бедное, милое дитя. Ты боялась, что он погиб?

Глаза Хейзел защипало от слез, и она зажмурилась.

– Он тяжело ранен?

Миссис Олдридж медленно отпустила ее руку. В разуме Хейзел поселился новый страх.

«Это не важно, – сказала она себе. – Что бы там ни было, это не важно. Это ведь все еще Джеймс».

Мать Джеймса наградила ее долгим, внимательным взглядом, который показался девушке вечностью.

– С его телом все в порядке, – наконец сказала она. – Но он немного не в себе.

В этот момент Хейзел словно перестала слышать. «Немного. Не. В себе».

– Почему бы мне не заглянуть наверх, – сказала миссис Олдридж. – И не поговорить с Джеймсом? Думаю, ему станет намного лучше после того, как он увидит тебя.

Хейзел прислушалась к ее шагам на лестнице и попыталась взять себя в руки.

«С его телом все в порядке, но он немного не в себе».

Немного.

«Немного» означало, что он еще может прийти в себя. Со временем все можно исправить.

Шаги остановились прямо над гостиной, выходившей окнами на улицу. Она подняла взгляд к потолку. Там был Джеймс. Прямо над ней. Совсем рядом.

Контузия? Некоторые немецкие солдаты страдали от нее. Пленных в самых тяжелых стадиях держали в отдельном крыле. Они не могли работать.

Ее сознание рисовало самые ужасные картины. Смирительные рубашки. Безумие. Насилие. Мысли о немецких военнопленных пробудили воспоминания о Компьене, которые преследовали ее в кошмарах. Она прижала кулак к губам.

«Прекрати».

Почему Джеймс не спустился к ней?

Может, ему нужно было одеться. Она убрала назад воображаемые пряди.

Может, он не готов увидеться с ней сегодня? Ей стоит прийти в другой день?

Ничего, это не страшно. Конечно! Она найдет место неподалеку, где могла бы остаться на пару дней, пошлет родителям телеграмму. Наверняка здесь найдется уважаемая пожилая женщина, которая сдает комнаты…

На лестнице послышались медленные шаги.

Хейзел приготовилась. Джеймс.

Но это был не Джеймс.

– Мне очень жаль, мисс Виндикотт, – начала миссис Олдридж. – В настоящий момент Джеймс не готов никого принимать.

Хейзел позволила себе улыбнуться.

– Все в порядке, – сказала она. – Я могу вернуться в другой…

Миссис Олдридж покачала головой.

– Джеймс попросил меня кое-что тебе передать.

Хейзел опустила голову, чтобы мать Джеймса не видела ее лица.

– Он попросил передать, – сказала женщина, – что для всех будет лучше, если ваша дружба закончится на приятной ноте, связанной с общими воспоминаниями. Он желает тебе счастья, здоровья и всего самого наилучшего.

У миссис Олдридж хватило такта, чтобы позволить Хейзел помолчать какое-то время.

– Что бы с ним ни случилось, – прошептала она, все еще глядя вниз, – я ему помогу. Я буду ждать, пока ему не станет лучше.

Миссис Олдридж вздохнула.

– Это очень мило с твоей стороны, дорогая, – грустно сказала она. – Очень, очень мило.

Потрясенная Хейзел начала раскачиваться из стороны в сторону, пока не поняла, что миссис Олдридж все еще смотрит на нее.

Она поднялась с места.

– Спасибо за чай.

– Всего тебе наилучшего, моя дорогая, – миссис Олдридж протянула Хейзел ее пальто. – Ты не представляешь, как мне жаль.

Хейзел побрела к садовой калитке по насыпной дорожке. Девушка хотела посмотреть наверх и, может, увидеть в окне Джеймса, но в этот момент она почувствовала пристальный взгляд миссис Олдридж у себя между лопаток и поспешила вниз по улице.

В дверях дома Олдриджей появилась Мегги и встала рядом с матерью.

– Джеймс отсылает такую девушку, даже не сказав ей «привет»?

Ее мать вздохнула.

– Он не виноват, Мегс.

Мегги покачала головой.

– Мне все равно, кто виноват. Это глупо, и она мне понравилась.

– Твоему брату она тоже нравится.

– Тогда почему…

– Не смей вмешиваться в это, Мегги, – сказала ее мать. – Я и так сказала слишком много. У бедного мальчика достаточно проблем.

Мегги ушла в кладовую, которую она превратила в свой кабинет, села за свою печатную машинку и думала, думала, думала.

На втором этаже, в тени, Джеймс стоял у окна и смотрел ей вслед. Он ничего не мог с собой поделать.

Когда она повернулась у калитки, на секунду он увидел ее лицо в профиль. Она была опечалена, но все еще прекрасна.

Ее прямая осанка, темные волосы, заколотые наверх, длинная шея и голова, печально опущенная вниз. Мягкое белое кружево ее воротника изящно огибало линию шеи. На ней было то яркое пальто, что он купил ей в Париже. Она была совсем близко. В лучах утреннего солнца казалось, что она светится. С каждым шагом она удалялась от их дома, и ее фигура становилась все меньше и меньше.