Джулия Берри - Нежная война

Я неравнодушен к музыке. Не обязательно быть Аполлоном, чтобы ценить искусство.

Я неравнодушен к любви, хоть мне и приходится обрывать нити, соединяющие влюбленных.

Хейзел настаивала.

– Вы можете отправить меня обратно?

– Ничего уже не будет прежним, – ответил я.

– Пожалуйста, – взмолилась она. – В следующий раз я приду сюда по своей воле.

Я поднялся со скамейки и отступил в тень. Как бы сильно это меня ни печалило, я понимаю, что моя компания не всегда желанна. Хейзел продолжала играть, и я был рад это видеть. В тот момент она нуждалась в музыке, как никогда раньше. Только музыка могла помочь ей смириться с переходом в другой мир.

Рядом со мной появился кто-то еще.

– Неужели это сама Афродита, – сказал я, если вы помните, богиня. – Чем обязан такому визиту?

Ты поклонилась.

– Прошу тебя, мой господин, – сказала ты. – Если я хоть когда-нибудь чем-то тебя радовала – отдай мне Хейзел. Отпусти ее.

– Прекрасная богиня, – сказал я тебе, – такова война. Если бы каждая душа могла быть вырвана из лап смерти просто потому, что кто-то ее оплакивает – вселенная раскололась бы напополам.

– Хейзел еще не закончила, – настаивала Афродита. – Она может так много дать миру живых.

– Я могу сказать то же самое про каждого из миллионов погибших на войне, – сказал я.

Афродита, ты повернулась ко мне и упала на колени.

– Пожалуйста, отдай мне Хейзел, – умоляла ты. – Ее любовь только началась. Она нужна Джеймсу. Она нужна своим родителям. Она нужна Колетт. Прошу, могущественный Аид, Бог Подземного мира, правитель всего.

В тот момент, если память мне не изменяет, мне понадобился носовой платок.

– Она тяжело ранена, – сказал я тебе.

– Не там, где это важнее всего, – возразила ты.

– Мойры возопят от такой наглости, – предупредил я. – Они будут преследовать ее всю жизнь.

– Я присмотрю за ней, мой господин, – сказала ты, богиня. – Я буду защищать ее столько, сколько смогу.

Многие века смертные изображали меня хладнокровным палачом, и я прощаю их за это. Мое сердце вовсе не каменное.

Я взял тебя за руку и поднял на ноги.

– Страсть, любовь и красота, – сказал я тебе, Афродита. – Ты знаешь, что она больше не может обладать всеми тремя.

Трубки с красной кровью спускались от бутылей, закрепленных на металлическом штативе, и заканчивались иглой, введенной в руку Хейзел. Место укола горело, а игла вонзилась в кожу, как оскорбление.

Хейзел этого не знала, но она находилась в полевом госпитале.

Ее тело болело. Даже дыхание было мучительным. Словно все внутренние органы восстали против нее. Она повернула голову из стороны в сторону, и это легкое движение вызвало волну боли, прошедшуюся по всему ее телу.

Она попыталась сесть и, задохнувшись, упала на подушку. К ней тут же подскочила Колетт.

– Доброе утро!

Хейзел осмотрелась.

– Сейчас и правда утро?

Колетт поцеловала Хейзел в щеку.

– Non, ma chère. Но ты очень долго спала, – она придвинула стул и села рядом, – тебе очень больно?

Хейзел медленно вдохнула. Ее разум застрял где-то между лекарственным сном и бодрствованием.

– Не бери в голову, – сказала Колетт. – Я и так все вижу.

– Как долго я здесь? – Хейзел удивилась тому, как грубо звучал ее голос.

В глазах Колетт блеснуло беспокойство.

– Три дня, – сказала она. – Мы так за тебя переживали.

– Мы? – Хейзел больше не пыталась двигаться. – Можно мне воды?

Колетт запустила руку под подушку Хейзел и помогла подруге приподняться. Хейзел поморщилась и поднесла к губам стакан воды. А затем закрыла глаза. Колетт взяла ее за руку и переплела с ней пальцы.

– Ты не представляешь, как я рада, что ты очнулась.

Хейзел улыбнулась и открыла глаза.

– Я тоже рада тебя видеть, – она осторожно вздохнула. – Три дня?

– Лентяйка.

Хейзел начала смеяться и сразу же ощутила острую боль в груди.

– Колетт, – сказала она, – что со мной случилось?

У Колетт сжалось сердце. С чего начать?

– Ты помнишь поездку на поезде?

Хейзел кивнула.

– Ты помнишь взрыв?

Хейзел нахмурилась.

– Взрыв? – Она ждала. Ее разум все еще был затуманен. – Может быть.

– Снаряд попал в наш поезд, – мягко объяснила Колетт. – Погибли люди. А те, кто выжил – получили травмы.

Хейзел всмотрелась в лицо Колетт.

– С тобой все в порядке.

Колетт сглотнула. «Она не помнит, что сделала». Девушка открыла рот, чтобы все рассказать, но остановилась. Я сказала ей не делать этого.

– Ты же знаешь, – весело сказала Колетт, хотя эти слова убивали ее изнутри. – Мне всегда везет.

– Еще бы, – Хейзел ухмыльнулась. – Из-за чего я пострадала?

– Разбитое стекло, – сказала Колетт. – Оно было похоже на шрапнель. Твое тело было покрыто порезами, и они сильно кровоточили. – Она прижала руку Хейзел к губам. – Мы думали, что потеряли тебя.

Хейзел пошевелила пальцами. Они были на месте.

Она пошевелила пальцами ног. С ними все было в порядке. Вдруг она заметила под одеялом бугорки на том месте, где должны были быть ее ноги.

– Мы потеряли какие-то мои части?

Колетт хотела засмеяться, но не смогла. Юмора Хейзел они точно не потеряли.

– Тебе сделали операцию, – сказала Колетт, – чтобы вытащить стекло и остановить кровотечение. Врачи сказали, это чудо, что ты выжила.

Хейзел пыталась переварить всю эту информацию. Что она знала? Что она помнила? Что-то о пианино. Что-то о концертном зале. Чье-то присутствие. Не страшное, но и не очень приятное. За ней просто наблюдали.

И в это время она чуть не умерла. Она лежала на операционном столе. Незнакомые люди осмотрели ее внутренности. Она вздрогнула.

– Колетт, – сказала Хейзел, – мои родители знают?

Колетт кивнула.

– Потребовалось время, чтобы их найти. Они приедут через несколько часов.

Хейзел жестом попросила еще воды, и ее подруга помогла ей. Затем Колетт осторожно поднесла к губам девушки ложку с протертым яблоком. Хейзел закрыла глаза. Она никак не могла справиться с ощущениями пищи и воды во рту, словно они были для нее в новинку.

– Колетт?

– Да, дорогая?

– Почему я не вижу своим правым глазом?

Не то смех, не то всхлип сорвался с губ Колетт.

– Все в порядке, – сказала она. – Он под повязкой. С твоим глазом все хорошо.

– Тогда зачем мне повязка?

По щекам Колетт потекли слезы. Перед ее глазами всплыла ужасная картина: красное и белое, кости и кровь на том месте, где должно было быть прекрасное лицо ее подруги.

– На твоей щеке сильный порез, chèrie, – прошептала Колетт. – И на лбу.

К счастью, разум Хейзел еще недостаточно прояснился, и она не до конца понимала, что с ней произошло.

– Но твои глаза не пострадали, – поспешно продолжила Колетт. – Врачи говорят, что это чудо. Как будто за тебя вступились какие-то высшие силы.

– Ну, – Хейзел вздохнула. – Если я когда-нибудь выясню, кто это был, то обязательно скажу «спасибо». Глазные яблоки нельзя купить в магазине.

В дверном проеме появилась тень. Колетт подняла взгляд, и Хейзел, хоть и вяло, тоже посмотрела в ту сторону.

В дверях стоял рядовой Джеймс Олдридж.

– Привет, мисс Виндикотт, – сказал он. – Я ужасно по тебе соскучился.

Колетт и Джеймс никогда не говорили Хейзел, что она спасла жизнь Колетт. Героизм – это слишком тяжелое бремя. Джеймс знал это, и Колетт согласилась, благодаря небольшой помощи от меня. Хейзел не нужен был героизм, чтобы примириться с ее новым лицом. Она была жива. Рядом с ней были все, кого она любила. С тех пор, как она встретилась со смертью, многие вещи, которые казались ей важными, больше не имели значения.

Только из-за Джеймса ее раздражали красные грубые шрамы, оставшиеся на правой стороне лица. Когда с нее снимали повязки, Джеймс умолял, чтобы она позволила ему поприсутствовать, вместе с ее родителями и Колетт. Хейзел сомневалась, но все равно согласилась.

Медсестра аккуратно сняла повязки и пластырь. Хейзел открыла правый глаз и моргнула, привыкая к свету. Она была рада увидеть улыбающегося Джеймса.

– Только посмотри на себя, – сказал он.

– Я не могу, если только ты не захватил с собой зеркало, – едко ответила она.

– Пожалуйста, – он вручил ей зеркало, и она принялась с любопытством разглядывать себя.

– Они зажили лучше, чем я ожидал, – сказал хирург, осматривая ее шрамы. – Никакой инфекции. Тебе очень повезло.

Лучше, чем он ожидал?

– Я выгляжу ужасно, – спокойно сказала она.

– По сравнению с тем, как ты выглядела в поезде, – произнес Джеймс, – это просто замечательно.

– Спасибо, – поблагодарила Хейзел. – Наверное.

Она взглянула на своих родителей и увидела, как отчаянно ее мать пытается сохранить самообладание. Бедная мама.

– Теперь я Франкенштейн, – сообщила она всем присутствующим. – Это может оказаться очень полезным. Я могу отпугивать воров или злых духов…

Мистер и миссис Виндикотт окружили Хейзел и начали осыпать ее ободряющими словами. Но если после этого они проплакали всю ночь, то, полагаю, никто не станет их винить.

Обри удалось навестить ее в один из воскресных дней. Колетт до последнего сохраняла его визит в тайне. Она торжественно ввела Обри в палату, как раз когда Хейзел выполняла свои укрепляющие упражнения.

– Что за дела, леди Хейзел де ла Виндикотт?

Хейзел взвизгнула и попыталась подпрыгнуть, но резкий приступ боли остановил ее. Обри осторожно сжал пианистку в объятиях. Он знал о том, что она сделала в поезде, и никогда этого не забудет.