Джулия Берри - Нежная война

Обри и Джеймс наконец-то встретились. Я уверен, что они были бы друзьями при любых обстоятельствах, но благодаря Хейзел и Колетт они быстро стали сводными братьями, если не по закону, то по правде.

Август подходил к концу, и ночи стали прохладными. Хейзел узнала, что ее выпишут из больницы на следующий день.

Нынешний сержант Джеймса был грозным мужчиной с нежной душой. Он позволял своему молодому подчиненному навещать раненую девушку-добровольца и освобождал его от службы при любой удобной возможности. Теперь, когда вторая битва за Марну была уже позади, армии предстояла большая работа по ремонту, укреплению и очистке, и если героическая молодая леди, влюбленная в солдата из его роты, не заслуживала утешения, то кто вообще заслуживал? К тому же, рядовой Олдридж был ни на что не годен, если не посещал госпиталь хотя бы каждые два дня.

В последнюю ночь в больнице, после того, как родители Хейзел вернулись в свою гостиницу, чтобы собрать вещи для завтрашней поездки в Лондон, Джеймс зашел в палату Хейзел и сел рядом с ней.

– Ты ведь не покинешь меня завтра? – спросил он.

Ее шрамы потихоньку сглаживались, хотя все еще были яркими и огрубевшими. Ее лицо никогда не будет прежним. Он знал это. Она знала это. Теперь ее улыбка была искривлена, а ее правую бровь пересекали еще два шрама. Нижнее веко частично закрывало обзор ее правому глазу. Ее щека больше никогда не будет округлой и гладкой.

Но она оставалась самой собой.

– Меня выгоняют из госпиталя, – сказала она. – Наверное, потому, что я не платила аренду.

– Мне бы хотелось, чтобы ты осталась, – сказал Джеймс, – но я рад, что ты будешь в безопасности, далеко отсюда.

Хейзел закатила глаза.

– Сейчас тихо, – сказала она. – В газетах пишут, что союзники оттеснили немцев к линии Гинденбурга.

– Все меняется, – сказал он. – Я думаю, война закончится к этому Рождеству.

Хейзел закрыла глаза.

– Это было бы просто замечательно.

Она повернулась и посмотрела на Джеймса. Ее сердце, разбитое сердце переполняли чувства.

Он был так добр, и с тех пор, как она пришла в себя в этой больничной палате, они играли в шараду, притворяясь, что ничего не изменилось. Это было милосердно с его стороны. Но притворство не могло продолжаться долго.

Когда она только очнулась, то не испытывала ничего, кроме благодарности. Любая жизнь, даже искалеченная, казалась подарком. Ее шрамы, спрятанные за повязками, не пугали ее.

Но с каждым днем радость иссякала все больше, оставляя на своем месте неуверенность.

Наконец она приняла решение. Настало время возвращаться домой. Война еще не закончилась, и любое расставание могло оказаться последним. Некоторые вещи умирают, даже когда все выживают. Ей нужно было многое сказать Джеймсу, пока она еще могла.

– Спасибо, – сказала она. – Что спас мне жизнь. И оставался рядом со мной все это время.

Он улыбнулся.

– Тебе не нужно меня благодарить.

– Ты был моим самым дорогим другом, – сказала она. – Твоя доброта так много значила для меня.

Глаза Джеймса широко распахнулись.

– Хейзел, – быстро сказал он. – Что ты говоришь?

Ее сердце упало. Она боялась этого момента. Как ей подобрать правильные слова?

– Хейзел Виндикотт, – сказал он с дрожью в голосе. – Ты со мной прощаешься?

Она сделала шаг назад. Почему в его голосе столько боли? И как она могла это вынести? Хейзел глубоко вздохнула и приготовилась к неизбежному.

– Я никогда не буду прежней, – сказала она. – Мы оба это понимаем.

Он подошел ближе.

– Ты не можешь сказать мне то, что я думаю, – прошептал он. – Ты не можешь…

Она повернулась к Джеймсу правой стороной лица.

– Это лицо…

– Это лицо, – юноша прервал ее, – которое я хочу видеть, – он попытался заглянуть ей в глаза. – Ты думаешь, шрамы имеют для меня значение?

Как он мог спрашивать ее об этом?

– Они имеют значение, – запротестовала она. – Ты не будешь слабым или неверным, если оставишь меня.

– Хейзел!

Ее пальцы сжали спинку стула.

– Я не могу позволить тебе связать свою жизнь со мной, – сказала она. – Я не могу позволить тебе сделать это из жалости и благородства.

Джеймс помрачнел.

Сейчас он будет возражать. Он будет настаивать и сделает какое-нибудь громкое заявление о том, что годы уносятся как прибой, стирая следы на песке. Он загонит себя в ловушку.

Сейчас ей придется спорить и убеждать его, что он должен ее отпустить. Ее сердце предаст само себя.

Джеймс протянул руку и нежно погладил ее лицо кончиками пальцев. Он не касался шрамов, чтобы не причинять ей боль.

Из левого глаза Хейзел потекли слезы.

Джеймс притянул девушку к себе и обнял. Она не могла убежать, и у нее не было желания попробовать. Она прижалась щекой к его груди.

– Я никогда не буду прежней, – сказала она.

Он отстранился, чтобы посмотреть ей в глаза.

– Ты всегда будешь собой, – сказал он. – Ты всегда будешь моей любимой Хейзел.

Неужели она видела в его глазах любовь? Такую же, как в Лоустофте?

Челмсфорде? Попларе?

Джеймс поцеловал ее правую щеку.

– Я тоже никогда не буду прежним, – напомнил он ей. – Ты это знаешь.

– Для меня ты остался прежним, – запротестовала Хейзел.

Он многозначительно посмотрел на нее.

– Ты поправился, – сказала она. – Все твои проблемы в прошлом.

Некоторое время он молчал.

– Я бы хотел, – сказал он наконец, – чтобы это было правдой.

Ей захотелось обнять и успокоить его.

«Нет, глупая, – сказала она себе. – Ты больше не можешь этого делать».

– Ты – это все еще ты, – сказала она. – Все еще Джеймс. Все еще замечательный. Все еще умный и добрый. Все еще красивый. Все еще смелый. Все еще сильный.

Джеймс начал расхаживать из угла в угол, словно он совсем отчаялся. Молодой человек нервно тормошил свои волосы, пока они не встали дыбом.

– Ты думаешь, что тогда, на танцах в Попларе, меня привлекло твое лицо? – спросил он.

– Следи за языком, – шутливо сказала она. – Полагаю, сейчас ты скажешь, что мое старое лицо было ужасным?

Он протянул к ней руки, но быстро их убрал.

– Твое лицо никогда не было ужасным, – сказал он. – Оно всегда было идеальным. Все еще идеальное.

Она горько рассмеялась.

– Сумасшедший!

Он многозначительно посмотрел на нее.

– Да, сказал он. – Я сумасшедший. Я настолько безумен, что мне пришлось провести несколько недель в розовых стенах. И кто знает, сколько морфия мне вкололи, пока я был не в себе? Вдруг мне придется вернуться в невротическое отделение?

Хейзел не понимала. Ему все еще страшно.

– Если тебе действительно придется вернуться, – сказала она, – то в этом нет ничего постыдного. Ты пройдешь через это и поправишься, как в прошлый раз. В том, что с тобой случилось, нет твоей вины.

Он посмотрел на нее.

Конечно, в том, что случилось с ней, тоже не было ее вины. Но это не то же самое.

– Почему ты не бросила меня? – прошептал он. – Почему не убежала от парня, у которого не все в порядке с головой?

Хейзел почувствовала, что слезы снова жгут ей глаза.

– Как ты можешь такое спрашивать? – воскликнула она. – С чего мне было тебя бросать?

– Ты думаешь, что я люблю тебя меньше, чем ты любишь меня, – прошептал он.

– Я никогда этого не говорила!

– Ты думаешь, что при взгляде на твое лицо, я вижу только шрамы, – сказал Джеймс. – Шрамы, которые со временем побледнеют.

Хейзел вытерла глаза рукавом.

– Но никогда не исчезнут.

– Ты видишь больше, чем просто тень, – сказал он. – Все, что осталось от мальчишки, который отправился на войну.

Она сердито покачала головой.

– Ты не должен называть себя тенью, – ее дыхание участилось. – Для меня ты – целый мир.

Он опустился в кресло.

– Тогда как же ты можешь оставить меня? – крикнул он. – Как ты можешь просить меня бросить тебя?

Она снова вытерла глаза рукавом, но слезы не останавливались.

– Потому что всю свою жизнь, Джеймс, – сказала она, – ты будешь смотреть на меня и видеть эти шрамы. Ты будешь смотреть на них, а я буду смотреть на тебя. Если я позволю тебе остаться, то буду всю жизнь наблюдать за тем, как ты пытаешься примириться со своим выбором и исполнить обещание, которое дал этому лицу. И, в конце концов, ты пожалеешь о своем решении, – девушка закрыла лицо руками. – Я этого не вынесу.

– Ты не должна называть себя лицом, – сказал он. – Поврежденным или нет.

Он порылся в кармане, осторожно отвел ее руки от лица и вложил ей в ладонь какой-то предмет.

Тонкое золотое кольцо.

– Если ты думаешь, что я могу жить без тебя, мисс Виндикотт, – сказал Джеймс, – то ты совсем меня не знаешь.

Если бы в этот предрассветный час на Манхэттене кто-нибудь мог вслушаться в темноту одного роскошного номера – он бы услышал, как бессмертные боги всхлипывают, с трудом сдерживая слезы.

Аид создает из воздуха целую кучу носовых платков. Даже Арес берет себе один.

Афродита поднимает великолепные глаза на своего мужа.

– Теперь вы понимаете? – спрашивает она. – Почему я им завидую?

Арес прячет влажный платок под подушку.

– Хочешь сказать, что согласилась бы поменяться с ней местами?

– Легко сделать выбор, который тебе никогда не предложат, – говорит она. – Да. Не раздумывая.

Бог войны качает головой.

– Ты богиня красоты, – говорит он. – Зачем тебе обменивать свою внешность – свое совершенство – на ее смертность? Ее шрамы?

Аполлон и Аид обмениваются многозначительными взглядами.

– Мы видим только то, что способны видеть, – говорит Аид.

Арес закатывает глаза.

– Хватит говорить загадками. С меня уже достаточно.

Гефест сжимает подлокотники своего стула и готовится уворачиваться, в случае, если Аиду не понравится тон Ареса.