Эти два слова увязли в моей голове. Что может быть уничтожающего в любви? Любовь торжествует, побеждает. Она полностью противоположна уничтожению. Даже тогда я знал значение слова любовь, но не понимал его смысла. Сейчас я стою перед закрытой дверью в комнату Дарьи впервые за несколько недель без слов, поцелуев, да даже без простого взгляда в ее сторону, и я полностью уничтожен.

Я стучу в дверь и только потом понимаю, насколько это глупо. Настоящий мужчина ворвался бы к ней и перекинул через плечо. Мужчина, которым я когда-то был в «Ленни», когда у меня была уверенность, что я поимею ее.

Но это было до того, как я уступил желаниям сестры.

Тогда я был действительно настоящим мужчиной.

Черт подери. Как же тяжело.

– Войдите. – Ее голос хриплый и такой далекий.

Я толкаю дверь, вхожу и закрываю ее за собой. Я не поворачиваюсь к ней, так что мне не приходится видеть выражение ее лица.

– Поговорим? – спрашиваю я, уставившись на дверь. С каких пор я стал использовать вопросительный знак? С тех пор, как я потерял всякое право говорить ей, что делать.

Скажи да.

Скажи да.

Скажи да.

Но она ничего не говорит.

Я жду. И жду. И жду. Я заслужил это. Все. Мой телефон пищит, и я достаю его из кармана.

Поговорим.

Легкая улыбка коснулась моих губ. Мы все еще мы, и так будет комфортнее. Когда ты не говоришь с кем-то, кого ты видишь каждый день, то начинаешь задаваться вопросом – не перестали ли они замечать ваше существование? Но Дарья помнит. Колесо обозрения, балетную студию, лес. Домик Воуна у бассейна и раздевалку в школе.

Я, не поворачиваясь, пишу ей ответ.

Мне жаль.

Она отвечает.

Мне тоже.

Я пишу ответ.

У Гаса твой дневник. Он попросил меня проиграть игру, если я не хочу, чтобы он распечатал его.

Она печатает.

Гас трус. Удачи этому идиоту в попытках настроить принтер.

Я хихикаю и качаю головой. Дарья и Сильвиа показывают себя с той стороны, которую я никогда не видел ранее. Одна жертвует собой ради меня, а другая жертвует мной ради себя.

Можно мне повернуться?

Не знаю, хорошая ли это идея.

Дыши, дыши, ублюдок.

Мне нужно видеть твое лицо, когда я напишу следующее сообщение.

Две минуты спустя она отвечает:

Хорошо.

Я поворачиваюсь и тону в ней. Она сидит на кровати в огромной пижаме. Ее волосы собраны в мою любимую прическу и спадают через правое плечо. Мое сердце колеблется, как будто пьяница бежит по городу из борделя в объятия принцессы Диснея. Я глуп, потому что отпустил ее, но может, я умный, потому что осознал свою ошибку.

Надеюсь, что не слишком поздно.

Я смотрю вниз, пальцы летают по экрану:

Посмотри на меня.

Я наблюдаю, как она читает сообщение. Она морщит лицо, но не поднимает взгляд.

Я делаю очередную попытку:

Я проиграю игру и верну твой дневник. Мне жаль, что у меня заняло столько времени достать голову из задницы. Было слишком темно. Сложно было отличить хорошее от плохого. Я так долго защищал сестру, что даже не задумался о том, а стоит ли она того.

Она все еще не смотрит на меня. Слеза скатывается по щеке. Я делаю глубокий вдох. Я не знаю многого о девчонках. Еще меньше я знаю о тех, кто мне нравится. И очевидно, ничего не знаю о той, которую люблю.

Люблю. Пять букв не могут выразить глубину моих чувств к Дарье Фоллоуил. Они кажутся слишком обычными, маленькими и слишком часто используемыми.

Виа заставила меня выбирать между вами. Она сказала, что вернется в Миссисипи, если я сделаю неверный выбор.

Ее пальцы не двигаются, зависли над экраном. Она ничего не говорит и не печатает. Она не делает ничего. И любовь уничтожает. Я знаю это, потому что хочу врезать самому себе за то, что был таким самодовольным ублюдком, который думал, что выйдет сухим из воды. Железный человек не просил сердца – но получил его.

Я люблю тебя, Дарья Фоллоуил. И думаю, что ты тоже меня любишь. По факту мы влюбились друг в друга одновременно. Ты как дождь, который льет неделями. Я как небо над головой, обрушился весь и сразу без возможности остановиться.

Ее пальцы движутся. Я загипнотизирован. Она печатает, поднимает глаза, встречается с моими сквозь слезы и откладывает телефон.

– Слишком поздно.

Я бросаюсь к ней и падаю на колени, обнимая за талию и уткнувшись головой в бедра. Она не двигается.

– Глазастик?

– Не проигрывай игру. Дневник в любом случае обнародуют. Уже все вышло из-под контроля. Ты не должен лишать себя и свою команду победы.

– Да пошла эта игра. Что о тебе? Что о нас?

Что насчет того, что я вырвал свое сердце и бросил к твоим ногам, ожидая, что ты его поднимешь, а ты пнула его? А?

Я смотрю вверх. Она кусает щеку. Ее нос порозовел, глаза блестят, и я понимаю, что мне не приносят наслаждения ее страдания. Они разрушают меня.

– Я сказал, что люблю тебя, – тихо напомнил я, будто ее здесь не было пару секунд назад.

– Если это ты называешь любовью… – Она качает головой. – Тогда я не хочу твой любви, Пенн Скалли. – Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но она перебивает меня: – К тому же тебе надо заботиться об Адриане и Харпер.

– С ними все сложно. – Я хватаюсь за голову и собираюсь рассказать всю правду. – Я знал Адриану с самого детства. Она испытывала ко мне чувства, но я не отвечал взаимностью. Когда она начала обращать внимание на парней, я застрял на стадии «все девочки отвратительны». Но она не прекращала приходить ко мне домой каждый день. Я предупреждал ее, чтобы она не делала этого, особенно когда спустя годы у нас дома все стало еще хуже. Мама была не в себе, а Рэтт стал еще более жестоким. Однажды, перед выпускным, она пришла, когда я был на тренировке. Рэтт открыл дверь и сказал, что я должен быть с минуты на минуту, чтобы она подождала. И изнасиловал ее.

Я заметил, как глаза Дарьи стали шире, она вздохнула, и я продолжил:

– Она выбежала оттуда шокированная и униженная. Она не хотела, чтобы кто-то знал. Три месяца спустя она поняла, что беременна. Но было уже слишком поздно что-то делать. – Я откашлялся.

Помню времена, когда Адриана мучилась из-за того, что не хотела Харпер до ее рождения. Как ужасно я себя чувствовал. Какую вину я ощущал.

– Больше всего она боялась, что Рэтт кому-то расскажет. Похвастается об этом. Большинство людей пытаются скрыть подобные вещи, но Рэтт чмошник и далеко не большого ума. Не говоря уже о том, насколько часто он бывал не в своем уме. Поэтому Адди и я придумали эту историю, чтобы защитить и ее, и Харпер. Ну и чтобы дать Харпер хоть какое-то официальное происхождение. Мы всем сказали, что отец я, к тому же у меня все равно репутация была не очень, учитывая, из какой семьи я родом. Я не возражал говорить всем, что Адриана моя девушка. Это держало подростков в руках. Плюс я никогда не хотел ни с кем встречаться.

До тебя.

– Так и прошли последние три года. По большей части все было гладко. Когда я тусовался с девушками типа Блис, то Адриана закрывала на это глаза. А я мутил с другими, так как не хотел трогать Адриану. Но в ту минуту, когда ты появилась на горизонте, все стало настоящим и таким запутанным.

– Мне жаль Адриану. – Дарья сжала мое плечо.

– Она с ума сходит по Харпер сейчас, так что не переживай.

– Я видела вас в парке Касл Хилл. – Дарья убрала руку от моего плеча. Мой разум вернулся на два дня назад. Адди позвонила мне. Срочная встреча. Гас где-то позади.

Динь. Динь. Динь.

Моя челюсть сжалась. Вокруг одни предатели. Единственный человек, который никогда не пытался меня предать, – Дарья, как иронично это ни звучало бы.

– Я… – начал я, но она прижала пальцы к моим губам. Я поцеловал ее руку.

– Обменяемся секретами? – Она улыбнулась, но получилось как-то грустно.

– Конечно. – Я прижался головой к ее бедрам и сделал вдох. – Сделаем это.

Она рассказала мне о том, что случилось с директором Причардом. Как она пришла к нему четыре года назад. И о последнем визите в его кабинет, и как это все закончилось болью, после которой она не может сидеть.

– Он был тем, кто привел меня в парк и показал на тебя с Адрианой. Думаю, что он хотел, чтобы я отказалась от тебя.

– А ты?

Она встала, подняла край пижамы и повернулась.

Фиолетовые, темно-желтые ссадины покрывали ее зад и бедра. Я сжал челюсть, чтобы не вздрогнуть. Гнев целой армии поселился внутри меня, и впервые в жизни я беспокоюсь о том, что не могу контролировать то, что хочу сделать с Гейбом Причардом. Я всегда был вспыльчивым, но никогда не выходил из себя. Но сейчас… Моя ненависть к Бауэру и Причарду слишком всепоглощающая, чтобы я мог спокойно покидать этот дом хотя бы в течение десяти ближайших лет.

– О, – говорит она, морщась. – И я рассказала папе обо всем. И поэтому, по умолчанию, раскрыла секрет, что мы типа были вместе немного.

Типа.

Были.

Немного.

– Это хорошо, – ворчу я, не уверен, куда нам двигаться дальше. Так много было сказано, я все еще на коленях, а она все еще не показывает ни малейшего признака теплоты. Отзывчивая Дарья, которую я однажды слишком сильно оттолкнул, напоминая, что ее было недостаточно. Ее всегда будет достаточно.

Я встал. Она тоже. Наши тела движутся одинаково, не касаясь друг друга.

– Если ты хоть немного заботишься обо мне – выиграй игру.

– Почему?

Слава ей за то, что она поступает правильно, но блин, это уже слишком, даже для матери Терезы.

Она вдыхает, готовя себя к тому, что собирается сказать дальше.