– Да, детка, мне тоже. Но леди Кук не влюблена в меня, а я уж точно не был в нее влюблен.

– Нет? – Боу жадно смотрела на него. Она, по-видимому, пыталась осмыслить услышанное, и от усердной умственной работы у нее на лбу пролегла складка. – Точно?

– Точно, Боу, – сказал Гарет и снова ее поцеловал, крепко и страстно.

– Где вы оба пропадали вчера вечером? – спросил Деверо, щедро накладывая бекон на тарелку, где уже лежали стейк, пирог с почками и яйца.

Гарет взглядом дал понять, что это не его дело, но Деверо сделал вид, что намека не понял, и продолжил как ни в чем не бывало:

– Не волнуйся, никто не заметил.

Завтрак он уплетал с завидным аппетитом. Потянувшись за кофе, который Гарет налил ему в чашку, Деверо сказал: – Но я – дело другое. Годами наблюдал, как ты высматриваешь себе подходящую овечку в стаде, а потом как в песенке: «придет серенький волчок и утащит за бочок».

– Это такая охотничья тактика? – с порога спросила Боу. В глазах ее читался неподдельный интерес.

Деверо закашлялся и едва не подавился. Он вытер кофе с подбородка и снова закашлялся.

– Идиот, – прошипел Гарет, покачав головой, и подлил Деверо еще кофе.

Боу улыбнулась ему и, положив еду себе на тарелку, села рядом с Деверо.

– Так какой у моего мужа излюбленный метод охоты?

– Боу, – строго сказал Гарет, намекая, что пора сменить тему.

Боу невинно хлопала ресницами, намазывая апельсиновый джем на горячий тост. Вчера вечером Гарет признался ей в любви, и она все еще сияет от счастья.

Деверо ухмыльнулся, и Гарет мысленно призвал себя к терпению.

– Ну что же, Гарету всегда нравились тайные свидания. Ты помнишь, как я застукал вас с леди Лигоньер в купальне в Дареме?

Гарет хмуро смотрел на друга. Еще бы не помнить! Чувствовал себя как последний болван. К тому же с того памятного тайного свидания не прошло и года и все постыдные подробности помнились мучительно ясно. Не тот случай, чтобы вспоминать о нем за завтраком с безмятежной улыбкой на устах. Ему совсем испортили аппетит.

Деверо пожал плечами.

– Или, скажем, когда хозяин гостиницы «Белая лошадь» застал тебя со своей дочкой в кладовке при трактире? Я, право, подумал, что живым тебе оттуда не выйти. – Он наклонился к Боу. – Обезумевший отец вопил во все горло и размахивал разделочным ножом как саблей. Сэндисону повезло, а то мог бы остаться кастратом.

– Мне было шестнадцать!

– И ты уже тогда отбился от рук, – назидательно проговорил Деверо.

Боу прыснула со смеху.

– С тех пор он кое-чему научился, – заметила она.

– Надеюсь, – ответил Деверо.

– Хватит объедаться, – сквозь зубы процедил Гарет, обращаясь к Деверо. – Пойдем, я познакомлю тебя с Фредериком.

– С Фредериком? – озадаченно переспросил Деверо. – Каким еще Фредериком?

– Моим новым домашним любимцем. Объяснять не стоит. Ты должен сам его увидеть.

Деверо засунул в рот оставшуюся половину яйца и пошел следом за Гаретом. Боу проводила их звонким смехом.

– Тебе не стоит ее провоцировать, знаешь ли, – сказал Гарет своему единственному оставшемуся другу, когда они, выйдя из дома, пошли через газон к сараю.

– Я просто не смог удержаться, – оправдываясь, ответил Деверо. – Она всегда была своим парнем. Кто знал, что брак с одним из нас мог так сильно ее изменить.

Хлесткий ответ едва не сорвался у Гарета с языка. Но Деверо в свою очередь тоже молчать бы не стал. Слово за слово, и будет совсем не до смеха.

Едва они подошли к загону, как Фредерик, рискуя снести ограду, бросился к хозяину в радостном возбуждении, совсем как щенок. И Гарет, как положено, почесал его за ухом.

– Что это за зверушка? – Деверо уставился на поросенка со смесью восхищения и ужаса.

– Это такое у нашей девочки чувство юмора, – ответил Гарет. – Теперь я могу считаться настоящим фермером, а лорд Норт – моим хряком-производителем.

– Тебе не кажется, что он маловат для хряка?

– Еще вырастет.

– И какой-то пятнистый.

– Он и должен выглядеть как разожравшаяся упряжная собака. И это доказывает, что он самый английский из всех английских поросят.

Отрывистый лай заставил обоих друзей навострить уши.

– Вот, пожалуйста, – сказал Деверо, указывая на показавшегося в дверном проеме громадного черно-белого пса. – Его мать – ньюфаундленд.

Фредерик развернулся и побежал вдоль ограды поближе к собаке. Пес по-хозяйски лизнул поросенка в нос сквозь проем в ограде. Гарет покачал головой.

– Боу вот уже несколько недель как пытается приручить пса.

– Берет пример с невестки, да?

– Что? – переспросил Гарет. – Ах да. Но ты должен признать: Пен хоть и приблудная дворняга, все равно славная девочка. А этот зверь, если бы дал себя поймать и приручить, мог бы стать предметом настоящей гордости. – Гарет прищелкнул пальцами, и пес вскинул голову и попятился, не сводя с них глаз. – Но не сегодня, и, увы, не мной. Но, может, оно и к лучшему. Боу никогда бы мне не простила, если бы я забрал ее собаку.

– То есть она уже считает пса своим, да? – Деверо перегнулся через ограду и поманил поросенка пальцем.

– И пса в том числе, – со смешком сказал Гарет. – Боу в некотором смысле можно сравнить с солнцем – благодаря своей силе притяжения она стремится втянуть на орбиту все, что находится в зоне действия. Такова ее природа, а с законами природы не поспоришь.

Деверо повернул голову и, прищурившись, посмотрел другу в глаза.

– Сожалеешь?

– Ты насчет Боу?

– Боже упаси, нет.

– Насчет Вона?

Гарет кивнул.

– Я продолжаю надеяться, что он остынет. Не может же он целую вечность злиться.

– Если мы говорим о Леонидасе Воне, – печально покачав головой, сказал Деверо, – то он как раз способен злиться всю жизнь. Лео, сам знаешь, обид не прощает.

Глава 26

Боу крепко стиснула руку мужа, глядя вслед карете, увозящей Деверо. Тот пробыл с ними еще три дня и теперь отправлялся в Дувр, чтобы там встретить их общего друга, француза Шевалье де Молине, и отвезти в Лондон. Боу положила голову Гарету на плечо.

– Мне кажется странным, что именно он, Деверо, оказался тем единственным, кто меня не бросил, – проговорил Гарет. – Скорее я мог бы ожидать такой преданности от Тейна.

– Чепуха, – воскликнула Боу. – Вот придет весна, и все развеется как дым и друзья вернутся. В доме будет тесно! Будем вместе охотиться, или устраивать скачки, или и то и другое вместе.

Гарет улыбнулся, но по его глазам было видно, что он не верит ни единому ее слову. Боу толкнула его локтем под ребра, да так сильно, что Гарет едва не потерял равновесие. Она не любила, когда им овладевала меланхолия.

– Пойдем шпионить за моим псом, – предложила она. – Я оставляла ему еду возле загона Фредерика всю неделю. – Боу просунула края подола в прорези карманов, пикантно обнажив нижние юбки.

– Ты еще не придумала ему имя? – спросил Гарет.

Взявшись за руки, они пошли к сараю.

– Сначала надо понять его характер, узнать поближе, а лишь потом имя давать. К примеру, если бы ты назвал мастифа моей невестки Петунией, ничего хорошего из этого не получилось бы. А борзой Молине никак не подходит имя Ангус или Джимми.

– И тебе бы не хотелось называть своего зверя Гулливером, когда он больше смахивает на Крузо.

– Именно так, – со смехом согласилась Боу. Хорошо, что муж оказался таким догадливым.

Фредерик нежился на солнышке в одном конце загона, а пес валялся у другого. Услышав шаги, поросенок и пес одновременно подняли головы. Поросенок вскочил на ноги и принялся с бешеной скоростью нарезать круги по загону. Пес, напротив, неторопливо поднялся и, не сходя с места, стал настороженно наблюдать за приближавшимися к ним людьми.

Пока Гарет чесал своего поросенка за ухом, Боу пыталась подманить пса аппетитной косточкой, предусмотрительно обмотав конец носовым платком. Пес шагнул к ней, и Боу помотала костью.

– Иди ко мне, мой мальчик, – нежно повторяла она.

Пес подошел достаточно близко, чтобы обнюхать кость. Боу боялась пошевельнуться. После недолгих колебаний пес осторожно взял кость и понес ее к дальнему углу загона, где улегся и начал грызть, с опаской поглядывая в сторону людей.

– Тебя можно поздравить? – спросил Гарет, напоследок ласково шлепнув поросенка по боку.

– Так близко он еще никогда не подходил, – заметила Боу. – Хотелось бы, чтобы он больше доверял людям, бедняга. В бродячих собаках есть что-то такое, что надрывает мое сердце.

– Во всех бродячих псах?

– Во всех до единого, – подтвердила Боу, и, взяв мужа под руку, пошла обратно к дому. – Когда я была маленькой, у меня был терьер с оторванным ухом и сломанным хвостом. Его звали Грендель. Я нашла его в Гайд-парке, он бегал там один, без поводка. И я сильно огорчилась, увидев его на портрете: художник, которого нанял мой отец, так сильно его приукрасил, что от настоящего Гренделя почти ничего не осталось.

Гарет остановился, ошарашенно глядя на Боу.

– Ты говоришь о маленькой собачке на семейном портрете, что висит в гостиной герцогини?

Боу кивнула.

– Такой уродливой псины я в жизни не видел. Он еще страшнее, чем пучеглазый мопс моей бабушки или спаниель герцогини Ричмонд с его несуразно длинной мордой – похож на карликового аллигатора.

– Видел бы ты его таким, каким увидела его в первый раз я! Уродец – это еще мягко сказано, – с усмешкой сказала Боу. – Но я не это хотела сказать. Понимаешь, даже такое уродливое создание как Грендель не заслуживает того, чтобы его бросали. Когда-то ведь он имел хозяина. Он знал команды «сидеть», «лежать» и был великолепным крысоловом.