Самолюбивый Элизеу сначала опешил, потом обиделся – если она не ценит его как художника, то о чем вообще можно говорить? А он-то тут метал бисер, просил прощения! Но он не терял еще надежды поправить дело и миролюбиво сказал:

– Если выставка кажется тебе глупостью, приходи просто в гости. Правда, я живу не один, а с хозяйкой. Очень милая девушка, и к тому же красавица.

Фраза о хозяйке помимо воли Элизеу прозвучала двусмысленно. Марсия вспылила окончательно – да что он, издеваться над ней пришел?! Пусть живет с кем хочет! Ей что за дело!

Что-то подобное она ему и высказала. Слово за слово, и вот они уже кричат друг на друга.

На крик выглянул Алвару. Увидев Элизеу и услышав, что он смеет кричать на Марсию, Фигейра, не говоря ни слова, подскочил к наглецу, собираясь вышвырнуть его вон. Элизеу кинулся на Фигейру, Марсия – между дерущимися. Фигейра быстренько управился с нахалом и, затворив за ним дверь, поднял на руки рыдающую Марсию.

– Успокойся, девочка, никто тебя не посмеет обидеть, – стал он, целуя, утешать ее.

– А как ты посмел? Как ты посмел с ним так обращаться?! Он этого не заслужил, – плача повторяла Марсия, уже жалея Элизеу.

Дверь распахнулась, и Элизеу застыл на пороге. Он вернулся, чтобы поквитаться с Фигейрой, но, увидев Марсию у него на руках, в его объятиях, обрушил весь свой гнев на нее.

– Теперь я понимаю, что значит человек твоего круга, – насмешливо заявил он. – Естественно, муж сестры тебе подходит как нельзя лучше.

Фигейра опустил Марсию на землю и, засучив рукава, пошел на Элизеу. Неизвестно, чем бы кончилась эта сцена, если бы не появилась Элеонор и Марселу.

– Я же говорила, что они поубивают друг друга, – торопливо проговорила Элеонор, становясь посредине комнаты.

Как только она узнала от Марселу, что Элизеу решил поговорить с Марсией, она заторопилась к дочери, не предвидя от разговора ничего хорошего. Марселу сколько мог удерживал ее и в конце концов отпустил.

– Мне кажется нам пора поговорить, – властно проговорила Элеонор. – У нас накопилось слишком много недоразумений, взаимной боли, непонимания. Может быть, мы сейчас объяснимся, и нам станет легче.

Марсия с упреком посмотрела на мать? Что толку в выяснении отношений, да еще прилюдном? Почему не признать, что эти отношения безнадежно испорчены? И от этого им всем больно, очень больно. Но устраивать из сердечной боли спектакль кощунственно.

Нет, Марсия не ждала ничего хорошего от этого разговора, ну разве то драки не будет. И не собиралась ничего говорить.

Зато Элизеу жаждал оправдаться. И горячо вступился сам за себя.

– Чувства у меня были самые искренние, и чувство любви, – тут он посмотрел на Марсию, – и чувство благодарности, – он посмотрел на Элеонор. – Я никого не хотел обидеть. Даже в мыслях такого не имел, а вышло так, что обидел всех. Но и Марсия наговорила мне такого, за что стоит попросить прощения. А уж то, что я увидел сейчас, и вовсе непростительно! И мне кажется, что именно с этим и стоит разобраться!

– И ты смеешь мне это говорить? Мне?! – возмутилась Марсия.

И Элизеу с Марсией принялись яростно ругать друг друга, припоминая давние грехи, что все окружающие почувствовали себя лишними. Элеонор и слова не могла вставить. Разве удивительно, что она в очередной раз почувствовала себя обиженной?

Вот кто сознательно стоял в сторонке, так это Марселу. Стоял и про себя усмехался.

– Вся моя жизнь из-за тебя пошла прахом! – кричал Элизеу.

– Я столько для тебя сделала! – кричала Элеонор.

– Я тебя и знать не хочу! – кричала Марсия.

– Да ты и не знала, каков я на самом деле! – отвечал Элизеу. – Ты любила себя и свои фантазии.

– И хорошо, что не знала! А как узнала, так бросилась бежать куда глаза глядят! – возмущалась Марсия.

– Ты меня бросила и в мою сторону не глядела. Ты презирала меня за то, что я нищий, и после этого смеешь говорить о благородстве?!

Упреки, обиды клокотали все яростнее, а Марселу, спрятавшись в тени, улыбался все шире. Он был похож на повара, который с удовольствием наблюдает, как кипит и выпускает клубы пара приготовляемый им суп.

Увидев искаженное яростью лицо Марсии, перекошенное со слезами на глазах, – Элизеу, пурпурное от обиды – Элеонор, сеньор Барони подхватил несчастного художника, готового разреветься, и потащил к выходу.

– Я чувствую, разговор не получился, – мягко и вкрадчиво говори он. – Элеонор, дорогая, я же говорил, что не стоит тебе вмешиваться. Я прошу прощения за молодого человека, но он так впечатлителен... Я вскоре тебе позвоню, дорогая...

Слезы обиды и гнева кипели на глазах Элизеу, он сидел в машине и едва ли не всхлипывал. Марселу довез его до Галереи.

– Я хотел показать тебе, как смотрятся твои рисунки среди корифеев.

Барони широким жестом обвел стену, на которой висели самые выигрышные работы. Рисунки молодого художника смотрелись среди них бледновато. Элизеу почувствовал это и вспыхнул.

– Это все ерунда, – сказал он. – Я могу делать гениальные копии картин средневековых мастеров. И мы на этом заработаем сумасшедшие деньги. Я докажу семейству Серкейра, что художник одним своим талантом может добиться богатства, славы, почестей. И вот увидите, сеньор Барони, я буду задирать перед ними нос, а не они передо мной.

– То, что ты мне предлагаешь, именуется мошенничеством, – грустно сказал Марселу, – и оно уголовно наказуемо. Вместо того чтобы задирать нос, ты можешь оказаться за решеткой.

Элизеу смотрел на него горящими глазами.

– Вот увидите, этого не случится! Я буду работать так, что ни один эксперт не определит подделки. Поймите! Сейчас для меня самое важное – деньги.

– Не в деньгах счастье, молодой человек, – наставительно произнес Марселу.

– Но мне показалось, что вы по достоинств оценили мой талант копииста. Я могу работать в самых разных манерах. Я не терял времени, я учился.

Элизеу нервно расхаживал по залу, поглядывая на стены.

– Если тебя разоблачат, ты уже никогда не поставишь подпись под своей картиной, – все с той же печалью сообщил Марселу.

– Сейчас мне важнее всего деньги! – пылко воскликнул молодой человек. – Я готов на все, лишь бы их заработать. Я же подписал с вами контракт. Вы что, хотите его расторгнуть?

– Почему же, – задумчиво сказал Владелец Галереи, – просто подобная деятельность не предусмотрена нашим контрактом.

– Разумеется. Но мы можем подписать еще один! – наивно воскликнул художник.

Марселу не мог сдержать улыбки.

– Как все у вас просто, молодой человек. Ради ваших честолюбивых замыслов вы хотите подвергнуть опасности честного, добропорядочного коммерсанта, его состоянии, его доброе имя. Слушая вас, я начинаю думать, что вы и впрямь опасный человек и мои знакомые дамы из семейства Серкейра не так уж не правы в своих обвинениях.

– Нечего мне мораль читать! – крикнул Элизеу. – Говорите, согласны или нет? А то я еще кого-нибудь найду.

– Подумать надо, – степенно ответил Марселу.

– Только поскорее думайте, – нетерпеливо отозвался Элизеу.

– Перед отъездом к тебе зайду, будет что-то готовое, с собой возьму, – сказал сеньор Барони.

– Спасибо, – от души поблагодарил Элизеу великодушного коммерсанта.


Фигейра, проводив домой Элеонор, заглянул в гостиную. Марсия полулежала в кресле. После безобразной сцены у нее не было сил сдвинуться с места. Он подошел к ней, обнял за плечи.

– Ты – прекрасная душа, романтик, моя девочка, – нежно сказал он. – У этого человека корыстолюбие на лице написано. Не верь ни одному его слову. Ты хрупкая, нежная, тебе нужна в жизни опора. Только настоящий мужчина может стать тебе такой опорой.

Марсия опустила глаза и ничего не ответила, не ответила словам, не ответила ласковым рукам Алвару. 


Глава 27


Прошло несколько дней, Лавиния перезнакомилась с соседями, и одного этого было достаточно, чтобы количество легенд и сплетен о ней уменьшилось. Мало-помалу все привыкли, что утром из квартиры Валдомиру выходит статная темноглазая молодая женщина и возвращается домой к вечеру. Всем было известно, что она работает на фабрике Валдомиру. Самого Валдомиру видели куда чаще с Карлотой, чем с Лавинией. И очень скоро все – может быть, кроме самих участников – к этому привыкли.

Но если сплетен о Лавинии стало меньше, то сама она со временем узнала их множество и была уже в курсе всех событий, которые творились в этом большом многоквартирном доме.

По вечерам ей случалось поболтать с Кловисом, и он всегда жаловался на Марину, невесту своего сына.

– Не верю я в ее любовь! – твердил он. – Деньги она любит, а не Ренилду. Вцепилась в него мертвой хваткой и говорит ему, дурачку, что любит. А если присмотреться, какая это любовь? Вред один. Вредит она моему Ренилду, ничего хорошего он от нее не видит. Ладно бы спала с ним, а то и не спит. Бережет себя, видите ли, до свадьбы. Если бы девушка было, то понятно. Но тут я ее заставил, и она о своем боевом прошлом при моем дурачке все выложила. Мне дурно стало, а ему каково? Я думал, он на нее плюнет и разотрет. Ничего подобного! Еще крепче прикипел. Сохнет, худеет, нервничает. Аппетита лишился, живет как на вулкане. Играть хуже стал, – при этих словах на лице старика отразилась такая боль, что Лавинии захотелось его хоть как-то утешить. – Его ведь в «Милан» не взяли, и в «Атлетико» тоже. Думаете, она к тому руку не приложила? Приложила! На днях приревновала и прогнала. Он ночь не спал. На поле вышел и сразу проштрафился. А за что она на него напустилась? За то, что девочки за ним бегают? Ну и что в этом такого? Он – человек известный, у него поклонниц тьма, они к нему лезут, не он к ним. Гордись, что такого парня отхватила. А она казнит скандалы устраивает, истерики. Ну и какой результат? Еще хуже стал играть Ренилду. Так чего она, спрашивается, добивается, эта так называемая невеста? Чтобы выгнали его к чертовой матери из всех престижных футбольных клубов? Она своего добьется! Только к этому и ведут все ее дурацкие штучки. А выгонят его? Она же его и бросит, потому что только денежки и любит. И не будет у нее ни жениха, ни денег. А вот сына жалко. Любила бы она моего Ренилду, он бы от ее любви играл еще лучше, денег бы у них прибавило, а там, глядишь, и детишки пошли...