Евгения Стасина - Незнакомец

– Мам… – не слишком-то понимая, что в таких случаях следует говорить, порываюсь встать и коснуться её подрагивающих от рыданий плеч, а она мне пальцем в грудь тычет, не оставляя шанса на оправдание:

– Не мамкай мне тут! Если на Маринку плевать, о дите хотя бы подумай! Думаешь легко это в одиночку сына поднимать? Легко отвечать на вопросы, почему его отец с детского сада не забирает?! Так нет, Глеб, уж я-то знаю! Семь лет эту лямку тянула! Чёрт знает, что бы из Славки выросло, если б не твой отец!

– Кончай, Ириш…

– И не подумаю! Что ж я буду за мать, если собственных детей от роковой ошибки не уберегу? – бьёт себя в грудь и, набрав полные щёки воздуха, выдыхает медленно, чтобы продолжить куда спокойнее. – Ты пожалеешь, сынок. Помяни моё слово, когда всё вернётся на круги своя, ты ещё не раз пожалеешь об этом решении. Память же не навсегда пропала, и Марина… Девочка же старается, вижу, старается тебе помочь! Так почему ты ей шанса не оставляешь?

– Потому что поздно уже, мам, – встаю, пятернёй пригладив волосы на макушке, опираюсь на спинку стула, чтобы хоть как-то удержаться на непослушных ногах, и прежде чем покинуть вконец испорченный ужин, решаю быть до конца откровенным. – На развод я хотел подать давно… А что тебе не сказал… Берёг, наверное?

Я к выходу плетусь, позволяя родителям в одиночку переварить услышанное, да только порог переступить мама мне не даёт…

– Берёг? Уверен, что берёг? Или просто сам сомневался, что доведёшь это дело до конца? – спрашивает почти шёпотом, а я только и знаю, что головой мотнуть. Пару часов назад призадумался бы, а теперь никаких сомнений не осталось – каким бы ни был прежний Глеб Ковалевский, измену ни за что бы простить не смог. Никому – себя после случившегося с Сашей и то ненавидел.

Вспоминаю о бедной девушке, что по моей вине оказалась свидетельницей не самой приятной сцены, и, окончательно распрощавшись с прошлым, к ней навстречу стремлюсь. По коридору – невыносимо длинному,  минуя огромную прихожую, подсвеченную десятком ламп… Саша у вешалки замерла, а я за её спиной…

С чего начать? С того, что она зря всё это время считала себя чудовищем? С того, что теперь я на миллиард процентов уверен, что ничего криминального ни я, ни она не совершили. Не запретная моя любовь, скорее несвоевременная… Настигла меня раньше, чем я избавился от печати в паспорте…

– Саш, – сам снимаю её пальто, сам накидываю его ей на плечи, а она так привычно вздрагивает. Оборачивается, только сейчас, в шаге от меня, осознав, что исчезнуть не попрощавшись ей не удастся, и смущённо глаза в пол опускает. Медовые, чистейший янтарь…

– Саш, до дому меня подкинь? – шепчу, уткнувшись своим лбом в её, а она краснеет, торопливо отступая назад.

– Не могу… И родители твои… Думаю, вам всем не мешало бы поговорить.

– Поговорили уже. И прости, не хотел, чтобы ты это видела, а оно как-то само…

– Само… – повторяет задумчиво, с трудом совладав с непослушными пуговицами, и наверняка прямо сейчас заготавливает речь: что нельзя так, что я женат и жена моя такого побега не заслужила. Вполне в её духе, ничего нового…

– Ладно, – из неожиданностей только это: кивок головы, пронзительный взгляд, в котором невозможно ничего прочитать, и протянутое мне пальто – на этот раз моё.

– Так просто? – удивляюсь, выходя на улицу в одной рубашке, и не чувствуя холода, к её жестянке плетусь.

– Трудностей с нас на сегодня хватит.

Саша

Нужно быть добрее, так моя бабушка говорила. Всякий раз, когда Ванька совершал набеги на кухонный шкаф, разорял конфетницу и прятал пустые шелестящие фантики в карманах девичьего халата, в попытке переложить вину за свою шалость на мои плечи, бабушка лишь беззлобно хихикала, поправляя постоянно норовящие соскользнуть с носа очки.

Ну, не умела она ругаться. Даже когда в пятнадцать, мой брат умыкнул ключи от её Лады и, бахвалясь перед местными шалопаями, помял бампер о мусорный бак, и то на крик не расщедрилась. Разъярённого отца по плечу гладила, Ваньке платок в руку пихнула, чтобы утёр разбитый нос, и, тяжело вздохнув, одну лишь фразу вымолвила:

– Что поделать? Не убивать же его теперь! Главное, что цел остался!

Сейчас, до боли в пальцах вцепившись в протёртую баранку руля, гляжу на знакомый внедорожник, водитель которого устроился на капоте и с наслаждением травиться сигаретой, и впервые задумываюсь: а была ли она права? Когда вот так просто закрывала глаза на наши проказы? Когда призывала мириться, вместо того чтобы хорошенько оттаскать за уши виноватого? Вряд ли. Ведь если из Ваньки и вышел толк, я совершать ошибки не разучилась…

– Где тебя носит, Сань? – брат резво соскакивает на землю, откидывая в сторону дотлевающий фильтр, и, размашистым шагом сократив расстояние между нами до минимума, с тревогой вглядывается в моё побелевшее лицо. – Случилось чего?

Катастрофа. Во вселенских масштабах так, мелкая неурядица, а для меня и моего хмельного пассажира едва ли не конец света…

Пожимаю плечами, до сих пор не в состоянии вымолвить ни слова, и единственное, что могу, на ржавую Ладу кивнуть. Она жмётся к видавшей виды зелёной Ниве соседа сверху и смущённо  подсвечивает окутанный темнотой двор жёлтыми глазницами фар, мешая мужчине разглядеть причину моих переживаний. Потому он и хмурится, спиной пятясь к бабушкиному наследию, с каждым шагом всё хуже скрывая зародившиеся в его душе опасения: шапку с макушки стягивает, рассеянно, раз пять проходится пятернёй по волосам, а когда, наконец, устраивает локоть на крыше автомобиля, тут же наклоняясь к окну, громко, как может лишь он, присвистывает:

– И где ты его откопала? – не одной смешинки во взгляде, а уголки губ всё равно вверх ползут. В отличие от моих, что теперь, похоже, надолго забыли, как нужно улыбаться…

– В доме его родни. Вань, он коньяка перебрал… Отключился едва ли не сразу, как в машину сели. Не бросать же его?

– Действительно! – брат усмехается, а я взгляд туплю. Аккурат на носки своих парадно-выходных сапог: натуральная коричневая замша, мех внутри ещё новенький, не протёртый… И с чего я взяла, что ужин с Ковалевскими подходящий повод для выгула своей лучшей обувки? Ведь после таких посиделок желание только одно – отмыться поскорей. И с Незнакомцем что-то решить:

– Я его домашний адрес не знаю. Пыталась растолкать, а он только мычит в ответ. Пришлось с собой взять.

Не матери же его сдавать, ведь пусть это вполне логично, но вновь встречаться с Мариной я желанием не горю. Боюсь память услужливо мне подсунет под нос отвратительные картинки: чужие руки на её раздувшейся талии, тонкие губы, беспорядочно разгуливающие по её влажным щекам… Даже сейчас от одной мысли об этом в дрожь бросает:

– Выручай, раз уж приехал… Зачем, кстати?

Не воскресенье же… А если обойти ухоженного Ванькиного коня и заглянуть в багажник, наверняка без проблем отыщу в нём дорожную сумку.

– Тоскливо стало, Рождество как-никак. Решил, а смысл до выходных ждать? Вон, даже еды навынос взял… Хотя стоило догадаться, что ты ни одного вечера без приключений не можешь! Прогонишь теперь?

– А ты моего найдёныша до квартиры дотащишь? – перехожу на шантаж и вздыхаю с облегчением, когда пусть и нехотя, но Ванька всё-таки кивает. С тяжёлым вздохом открывает пассажирскую дверь, легко поборов сопротивление, подхватывает перебравшего гостя подмышки и, больше не задавая вопросов, к подъезду тащит. Легко так, словно весу в моём Незнакомце не больше двадцати килограммов.

 Не кряхтит даже тогда, когда карабкается с ним по лестнице, обтираясь своей курткой о разрисованные подростками стены. Только в прихожей, когда и Глеб приоткрывает глаза, с трудом пытаясь сфокусироваться на наших уставших лицах, с облегчением выдыхает, усадив свою «поклажу» на обувную лавку:

– И куда его?

– В зал. Я сейчас ему постельное застелю, дай только обувь снять…

– Может, ещё пижаму на него натянем? Не глупи, и так сойдёт, – с трудом дождавшись, когда дорогие итальянские ботинки упадут на прорезиненный коврик у моей двери, мужчина заставляет гостя подняться и словно мешок с картошкой бросает его на мой диван. – Покрывало сверху кинем и нормально… Чёрт, и в кого ты у нас такая малахольная?

– В бабушку, – выдаём синхронно и, обменявшись слабыми улыбками, в прихожую выходим.

Всё. Выдохнуть можно... а не получается никак. Ведь обманула я Ваньку – мне крепкий сон Незнакомца только на руку. Едва оказалась с ним один на один в пустом салоне, и страх запустил свои холодные пальцы прямиком в мою душу – чужая тайна нормально дышать не даёт. От одной мысли о предстоящем разговоре в панику впадаю… Даже сейчас, когда и говорить не нужно и брат, огромной стеной, за которой я могу чувствовать себя в безопасности, возвышается рядом. Смотрит на меня с явным осуждением, лениво молнию на куртке расстёгивает…

– Ну, теперь-то объяснишь? – бегунок послушно вниз скользит, а у меня от этого скрежета мурашки по рукам… – Саш, у него же жена есть. Беременная, на минуточку!

Или от этих слов я зябну? Пальто до сих пор не сняла, а холодно так, слово голая на декабрьском ветру оказалась. И обнимать себя за плечи бессмысленно, и убеждать себя в том, что я всё сделала правильно бесполезно – укор в Ванином голосе никаких шансов мне не оставляет. Прочищаю горло, почти не двигаясь, пока заботливый брат стягивает с моей шеи объёмный шарф, и, тяжело вздохнув, признаюсь:

– Нет у него жены. И брата, похоже, тоже нет…

Всё, во что я так упорно верила за нас двоих – всего лишь обман. Обман, который никак не укладывается в голове: картинки перед взором мелькают, а понимания ноль. Пусто. Потому что лишь одна мысль криком кричит – раньше всё было проще. Безболезненнее, что ли? Не для меня, терзаемой чувством вины, а для моего Незнакомца, что мирно сопит в паре метров от нас, и даже не подозревает, как круто изменится его жизнь уже завтра утром. А она изменится непременно… Как и он сам… Ему выбора не оставили – такая правда ещё никого счастливым не сделала.