Хотел было уйти наверх, как увидел их снова — мелкую россыпь вспышек, когда она заговорила опять. Даже сердце забилось иначе. И еще одна волна кипятка следом — наказать дрянь за эти вспышки. Размазать за них по стенке. Заставить уползти отсюда в слезах и соплях. Чтоб не смела ей подражать. Не смела трогать там внутри, где все похоже на развороченное мясо. Я за это обломаю все пальцы! И… позволил ей остаться. Ведь как ломать пальцы тому, кого выгнал? Мне впервые стало интересно услышать хруст и унюхать запах слез той, кто осмелилась бросить мне вызов и… быть хотя бы чем-то похожей на мою Девочку.

ГЛАВА 13

Я принесла гренки… Но он уже сидел за столом перед ноутбуком. На лице полная растерянность и я смотрю на него и понять не могу, что именно чувствую.

Ненависть смешивается с жалость, а жалость трансформируется в щемящее чувство тоски. Потому что я понимаю, что ему тяжело. Понимаю, что он сломан и не позволяет никому все это увидеть. Смотрит куда-то поверх ноутбука, щупает пальцами клавиатуру с точками на каждой кнопке и что-то бормочет под нос. И я понимаю, что… что он не может начать писать то, что хотел. Поставила рядом с ним на стол поднос. Захар сделал вид, что не слышит меня и не замечает. К гренкам не прикоснулся пока я собирала с пола предыдущий завтрак и вытирала тряпкой разлитый чай. Но когда направилась к двери услышала его голос:

— Еще раз попробуешь воспользоваться тем, что я слепой я выколю тебе глаза лично. Поняла?

— Поняла.

— Вот и хорошо, что поняла. Свободна!

Протянул руку к тарелке и снова наощупь нашел гренку, поднес к лицу. Я затаила дыхание, когда увидела, как он принюхивается к ней, как закрыл глаза и откинулся на спинку кресла и проводит ломтиком хлеба туда-сюда. Неужели вспоминает обо мне? Неужели увидел то же, что и я? Я думала он съест, хотя бы откусит, но нет он сдавил гренку в ладони так что крошки полезли между пальцами. И на лицо то ли гримаса боли, толи ненависти.

Даже если и вспомнил меня то… то с такой лютой ненавистью, что мне самой стало больно. Я попятилась назад и тут же замерла потому что он вдруг жадно, как-то совсем не по-человечески засунул сломанную гренку в рот, сожрал глядя обезумевшим взглядом перед собой. Сожрал некрасиво, быстро с таким голодом, словно его не кормили тысячу лет. Потянулся за второй и так же глядя в одну точку съел и ее.

Я медленно развернулась и пошла к лестнице, спустилась вниз несколько раз оборачиваясь на дверь его комнаты. Запикали мои часы и я побежала к Волчонку. Я закрыла его во флигеле на целых два часа с карандашами и красками. Когда отперла дверь мой малыш усердно что-то раскрашивал сидя на полу.

— ВОлчееек мой*1. Мама соскучилась.

Бросилась к нему, осыпая его личико поцелуями и когда глаза на меня поднял сердце зашлось — как же похож на отца. Глаза точно такие же.

— Сейчас накормлю тебя. Ты проголодался?

— Смотри, мам? Я нарисовал…

Протянул мне лист бумаги, а на нем человек с вытянутыми вперед руками с палкой на тропинке стоит.

— Это кто?

— Бабайка. Он хотел всех побить.

— Бабайка?

Сын кивнул, и темная челка упала на лобик. А я еще раз внимательно посмотрела на рисунок. И внутри что-то болезненно кольнуло узнаванием.

— А где ты видел бабайку?

Он протянул руку и показал на дом и мне вдруг стало не по себе… Это он Захара так назвал. Видел, наверное, как тот утром выходил вниз. Я отложила рисунок на пол.

— Это не бабайка — это хозяин дома. Он просто слепой. Не видит ничего и поэтому ходит с тростью. Она помогает ему не упасть.

— Совсем не видит? Вот так?

Малыш закрыл глаза руками, а я убрала его ладошки.

— Да, совсем не видит. И очень некрасиво называть его бабайка.

— Я не буду.

— Вот и хорошо. Ты ж мой сладкий волчонок. Соскучился по маме?

Впилась в его тельце, заваливая на пол и кусая за живот под веселое повизгивание. Пока не услышала стук в дверь. Мы тут же замолчали.

— Открыто.

Показалось лицо Раисы, а потом и она сама. Втиснулась в приоткрытую дверь с пакетом.

— Я тут печенье принесла с кухни. Для малыша.

Когда-то я б назвала ее старой грымзой в очках и жирной задницей, а сейчас она мне казалась по-домашнему мягкой и какой-то уютной что ли. Устинья и моя жизнь в деревне полностью изменили мое отношение к людям. Она меня изменила. И охватила тоска по пожилой женщине, которая отнеслась ко мне как к родной. Надо в свой выходной поехать туда и постараться с ней встретиться.

— Не помешала? Я тут к тебе хорошей новостью и с предложением.

С хорошей? Неужели я реально слышу это? Кажется, хорошие новости совсем не про меня.

— Ты остаёшься у нас работать. Он… он сам мне сказал это.

— Что?

Я не верила своим ушам. Остаться? После того как наорал на меня? Я была уверена, что сегодня это будет первый и последний день.

— Да. Сказал, чтоб завтрак ему приносила только ты. Так что остаешься, девочка. И я скажу тебе, что это победа. Такого еще не было.

Она вошла в комнату и протянула печенье Грише, но он никогда не брал ничего у чужих и тогда она положила перед ним на стол и снова ко мне повернулась:

— С ребенком особо не навозишься. У меня племянница на окраине города в саду работает. Я с ней еще вчера созвонилась. Устроишь к ней ребенка. Она возьмет без справок всяких и возни. Только вставать рано придется. Автобус ходит раз в час, а тебе в восемь надо завтрак Захару Аркадьевичу подать. Обратно забирать в пять вечера. Ты к тому времени уже всю работу закончишь. Если даже что и надо будет разберемся.

Я так обрадовалась, что чуть не завизжала, но она тут же осадила меня грозным взглядом.

— Надеюсь ОН не передумает уже завтра. Племянница ждать тебя будет. Зовут Вера Ивановна. Вот адрес сада. Сад хороший. Там дети этих… с поселка.

А я вдруг помрачнела, и улыбка с сошла. Боже, какая я идиотка!

— У меня на садик этот денег нет.

— Первое время на испытательном сроке. Получишь первый оклад. Здесь раз в неделю платят. Текучка потому что. Расплатишься.

— А он… он ни разу в садик не ходил.

— Ничего всегда есть первый раз. — посмотрела на Гришу и улыбнулась, — какие глаза у него чудные, огромные, красивые, кого-то мне напоминают только понять не могу кого. Актера что ли какого-то.

Угу. Хозяина твоего напоминают. Просто тебе такое и в голову не придет. И я с ужасом подумала, что было бы если б кто-то узнал меня и сопоставил чей это ребенок.

* * *

После уборки в доме я уложила Волчонка спать, а сама села за компьютер, который нашла во флигеле. Стационарный старенький агрегат, который работал с тихим гудением, но хотя бы ловил интернет.

Все свое свободное время я читала про слепых, про их поведение, психологию и про язык Брайля. А вечером попросила у Раисы взять с кухни немного гречки и риса. Ошибочно считать, что у слепых развита чувствительность пальцев или что они чуть ли не супермены и другие органы чувств у них работают на двести процентов. Может быть у слепых с рождения так и есть, но приобретенная слепота действительно делает человека совершенно беспомощным. Как младенец.

Я читала статьи и перебирала в тарелке рис и гречку. Закрыв глаза я сама себе рассказывала, что именно чувствую и с какой стороны ощущаются выпуклости на крупинках. Это был первый шаг к изучению языка слепых.

Да, я собиралась его выучить. Зачем? Я пока еще не знала, но мне хотелось знать… мне хотелось стать ближе к нему. Помочь. Во мне теплилась надежда, что когда-нибудь он подпустит меня к себе.


Вечером мне нужно было убрать в кабинете, полить цветы, и я могла быть свободна. Я должна была закончить часов в пять, но я так увлеклась изучением языка, что пропустила время. А потом кормила и укладывала спать Волчонка.

Решила, что тихонько проберусь в дом, когда все уснут и уберу. Никто не заметит. Раиса рано ложится. Макар Свиридович за мной не следит.

Но я ошиблась. Едва проникла в дом и прокралась к лестнице к подсобке, где стояли ведра, швабры и сохли мокрые тряпки для уборки я услышала голос Свиридовича.

— Значит так. Твоя задача молчать.

— Пыф. Я рот открываю только чтоб…

— Никому не интересно зачем ты открываешь свой рот. Здесь ты его откроешь, когда скажут. Зашла в комнату, приняла душ. Никаких духов и никаких волос на теле. Наденешь ту одежду, что будет висеть в ванной. Дальше просто делаешь что тебе говорят. И не звука иначе не получишь денег и тебя вышвырнут.

— А сейчас куда идем?

— Куда надо. Твое дело просто заткнуться.

— Ладно

Макар поднялся по ступеням с какой-то патлатой молодой девкой в короткой юбке, топе и кожаной куртке. Я даже головой тряхнула, не веря своим собственным мыслям. Я пошла следом за ними… Только внутри появилось мерзкое и неприятно-липкое чувство, и я пока не могла понять, что именно так сводит с ума и заставляет стискивать челюсти все сильнее и сильнее.

Свиридович подвел девку к самому кабинету из которого вышел Захар с тростью в руке. Он подошел к девке, наклонился словно принюхиваясь.

— Пусть снимет куртку и распустит волосы.

Та тут же стянула куртку и сдернула резинку с волос. Раньше у меня была такая же сумасшедшая копна волос. Она и сейчас буйная, но волосы отрасли и я заплетала их иди укладывала в узел. Когда он протянул руку и дотронулся до нее я чуть не заорала. Впилась зубами в свою нижнюю губу до крови… я уже понимала, что происходит. Понимала и ощущала, как дышать становится все тяжелее, а внутри нарастает рев. Как хочется подскочит и оттолкнуть дрянь, ударить ее, вцепиться ей в волосы, а потом… потом царапать уже его лицо. Захар трогал ее кудри, наматывал на палец, взвешивал обеими руками. Потом потрогал ее шею, плечи… сжал грудь, и я закрыла глаза, чувствуя, как слезы наполняют солью горло, как меня начинает трясти от первобытной ненависти, от яростного безумия, от понимания, что ему привели шлюху и он … он проверяет подходит ли она ему.