И я сама потянула Барата к себе, заглядывая в его красивые глаза…

— Съешь. Что тебе мешает меня съесть? Прямо здесь…

От моих слов парнишка застонал, схватил меня за талию и прижал к ограде, увитой мягкими ветками дикого винограда. И в меня вселился дьявол. Тот самый, который все разрушал, который только поднял внутри меня голову и начал осваиваться, чтобы начать творить беспредел и губить все живое вокруг. Я была пьяна, и он получил свободу. Одна часть меня видела все со стороны, наблюдала как я жадно сама целую Барата, как трусь об него своим телом и как выгибаюсь, когда его ладони сминают мою грудь. И, нет, мне не приятно так, как многие об этом говорят. Мне никак… но со стороны красиво, словно это не я, а кто-то другой. Вот та Есения красавица, лучшая ученица, крутая девчонка это она целуется с парнем, обвивает его бедро ногой и позволяет ему залезть к себе под юбку… а я… я смотрю на нее и ничего не чувствую, кроме жалости. Она ведь жалкая. Потому что врет себе. Потому что ей все это не нравится и не нужно. Потому что другого она хочет… потому что принц ей на хрен не сдался, ей нужен матерый дракон, чтобы сжег ее своим пламенем и пепла не оставил. Потому что она дура.

Барат возится с ширинкой, задирая на мне топ вверх, обнажая грудь и я вдруг соединяюсь с той Сенькой, осознавая, что сейчас произойдет и упираясь ему в плечи.

— Не надо… слышишь?

Но он не слышит, он завелся, он шелестит пакетом с презервативом и удерживает меня, придавив к стене.

— Барат!

Я не успела закричать, я ничего не успела, когда чьи-то руки оттащили его от меня и швырнули на землю. Слишком стремительно, чтобы что-то рассмотреть. Я услышала лишь звуки ударов и возню. Глухие стоны Барата, треск, как будто ломаются кости. Плохо видно из-за мельтешения, лишь силуэты. Хотела закричать, но кто-то сзади зажал мне рот ладонью и удерживал, чтобы я видела, что происходит.

Его избавили на моих глазах. Жестоко. Так жестоко, что я жмурилась, чтобы не видеть, как ему ломают кости, как течет кровь по лицу и как оно искажено от учительной боли, а глаза молят меня о помощи… но я ничего не могу сделать. Я только мычу, пытаясь вырваться или укусить руку в перчатке, но у меня ничего не получается

Вначале Барат еще как-то сопротивлялся, а потом обмяк и подонки какое-то время пинали его все равно, даже бесчувственного ногами. Это был самый отвратительный звук из всех что я когда-либо слышала. Как носок ботинка врезается в чью-то плоть с хрустом от которого накатывает тошнота.

Они не сказали ни слова. Они просто на моих глазах искалечили человека, превратили в кусок окровавленного мяса. Когда его наконец-то оставили, рука на моем лице разжалась и меня отпустили. Я рухнула на колени, открыв рот в немом крике и чувствуя, как по щекам градом текут слезы ужаса и сожаления. Я смотрю на бездвижное тело Барата и… не узнаю его. Он больше не похож на человека. У меня нет сил даже закричать.

В этот момент один из подонков наклонился ко мне, взял за руку и вложил в нее бархатную коробочку.

— Мне поручили поздравить вас с Днем Рождения!

Они ушли… а я еще какое-то время остекленевшим взглядом смотрела на Барата. Потом бросилась к нему, начала трясти, стараясь не поднимать взгляд на лицо… такое страшное теперь.

Потом закричала, бросилась в клуб, к охране… Я смутно помню, как меня кто-то укутывал в плащ, давая бутылку с минеральной водой, как приехала скорая и полиция. Я слышала, как охранники почему-то говорили о группе каких-то парней… какой-то банде, грабящей молодежь возле клубов. А я помнила мужчин в черных костюмах и плащах… и понимала кто во всем виноват. Я!!!

Стояла на негнущихся ногах и смотрела, как черный пластиковый мешок укладывают на носилки и заносят в скорую, а у меня в руке все еще не раскрытая бархатная коробочка и голос в голове…

«Мне поручили поздравить вас с Днем Рождения!».

И эхом голос Барского…

«Убью!»

ГЛАВА 15

Я не выпускал ее из вида. Следил за каждым ее шагом. Нет, не лично. Я поручил это своим людям. За хорошую плату за ней следила бы каждая мышь и таракан в этой школе, что в принципе и происходило. Следили за ней, за ее окружением и друзьями. Прикармливали особо фанатичных преподавателей. Моя девочка должна была чувствовать себя там более, чем комфортно.

И я не лез… я два чертовых года ни во что не лез и не вмешивался. Почти два. После того, как ударил ее… я понял, что должен держаться подальше. Как можно дальше от мелкой ведьмы при взгляде на которую у меня адреналин шкалит с такой силой, словно я гоню по трассе двести сорок в час с дулом у виска. Меня накрыло именно в тот день, в тот вечер, когда она в красном платье мне на глаза попалась. Нееет, уже не девочка, совсем не ребенок, а вызывающе красивая юная дрянь один вид которой заставил меня побледнеть и ощутить, как кровь вначале отхлынула от лица, а потом прилила с бешеной силой ко всем частям тела.

Уже тогда она была красавицей. Совсем юная, неопытная, неискушенная, чертовая Лолита с глазами падшего ангела. Не было ни черта святого в ее ярко-бирюзовых обрывках океана. Настолько ярких, что мне иногда казалось, что у нее там линзы. Иногда они становились зелеными, а иногда были цвета морской пучины в самый знойный день. И я плавился как самая дешевая пластмасса под этим зноем.

Нет, все началось не в тот вечер, это ложь. Все началось с первого взгляда на девчонку, которая кидалась на меня шипящим котенком и забавно сжимала маленькие кулаки. Ведь цепануло уже тогда, словно коготками по самому сердцу. И передернуло всего потому что она возраста моей дочери… но, я клянусь самим дьяволом не было в ее внешнем виде ни капли от маленькой девочки, она изначально была женщиной. Не оформившейся, пока еще глупой, чуть угловатой, но женщиной. И то как смотрела на меня… я часто не верил своим глазам, когда ловил ее голодный блеск. Не может ребенок так смотреть на взрослого мужика.

И взрослый, мать его, мужик не может так смотреть на ребенка! Права не имеет. Никакого морального права уставиться на ее грудь, или на длинные ноги, тонкую талию. Я успешно держал себя в руках, мне даже казалось, что всего этого нет между нами, что я ошибся, да и она мне всего лишь благодарна. Но черта с два в ней была хоть капля благодарности. Нееет. Она меня ненавидела, презирала и… хотела заполучить себе. Я чувствовал эту по-детски жестокую алчность взять все, что она хочет от этой жизни и от меня.

У меня в жизни было много женщин, бессчётное количество. Я не помнил их лиц, тел, глаз и голосов. Были роковые красавицы и самые экзотические самки разных пород. Опытные, жадные сучки, умеющие выкрутить яйца мужикам и привязать к себе, накинуть аркан и таскать на коротком поводке. Но со мной такое не проходило. Женщины были для меня всего лишь блюдом я баловал себя самым разнообразным меню. Я пробовал, иногда смаковал иногда проглатывал и забывал в каком месте ел и какое оно было на вкус.

А с ней… я вдруг ощутил себя беспомощным и ведомым. Ведомым какой-то малолеткой, безграмотной, грязной оборванкой с улицы… Она словно накинула мне на горло поводок и дернула петлю да так туго, что как я не пытался ослабить узел, он только затягивался еще сильнее. Она будила во мне все самое мрачное до черноты и все самое светлое, какое можно вообразить. Я-то восхищался, то хотел оторвать ей голову. Нравилась она мне. Все в ней нравилось в сучке этой. И еще переворачивало, что она дочь этого ублюдка, переворачивало так, что хотелось всю свою ярость выместить на ней, причинить боль, содрать ошейник, накинуть на ее тонкую шейку и затягивать так сильно, чтоб она задохнулась.

А в тот вечер… я впервые ощутил, что значит ревность. Впервые за сорок лет. Я никогда и никого не ревновал. Я считал, что это чувство унижает прежде всего меня самого. Считал, что ревность от неуверенности в себе и от зависимости от кого-либо. Я не знал, что значит зависеть, не знал, что значит дуреть от бешенства понимая, что на НЕЕ смотрят молодые, зеленые ублюдки. Ее возраста, ее круга, с мускулатурой, жилистые молодые кобели с вечным стояком, прытью, тупыми шуточками и… я рядом с ними старый дед. Она мне как-то так и сказала, и я… кто бы поверил я тогда полночи смотрел в зеркало на свое отражение и называл себя старым тупым козлом с морщинами в уголках глаз, сединой в волосах и… списанным в утиль. Потом трахал остервенело Свету. Трахал так что она кусала локти, что ее стоны не разбудили детей, кончала подо мной, скулила, а я доказывал себе, что ни хрена я не старый. Потом появились другие. Их стало больше чем раньше. Они все помолодели на десяток. И я менял их как перчатки. И каждый раз вколачивая свой вечно каменный стояк в их тела я… я чтоб я был проклят, представлял нежные рыжие локоны, бирюзовую хитрость, коралловые губы, миллион дурацких веснушек и упругие груди с припухлыми сосками под белой майкой и рычал, кончая в своих мимолетных любовниц.

А тогда увидел ее в красном и… меня повело. Этот проклятый красный он замелькал у меня перед глазами как красная тряпка перед голодным и озлобленным быком. И я видел, как они на нее смотрят все эти самцы озаботы всех возрастов. Как оглядываются и роняют слюни на рыжую бестию, которая даже не подозревает насколько она красивая. Насколько ее вызывающая и дерзкая юность сводит с ума мужиков. Я злился на Свету за то, что вырядила ее так. Я бы не позволил если бы увидел, я бы заставил переодеться… не знаю во что, во что угодно, что не подчеркнуло бы ее изящество и идеальность хрупких еще не полностью развитых форм, но они обещали налиться сочностью и дойти до полного совершенства. Я все еще наивно считал, что девчонка далека от похоти, что она просто так выглядит… а на самом деле в душе ребенок. Ну мне хотелось в это верить, чтобы избежать диссонанса с самим собой.

Много раз думал отпустить ее… и не мог. Даже держать вдалеке от себя не мог. Она во мне вызывало невыносимую нежность, доводящую до мурашек, хотелось заботиться, укрыть хотелось собой, заслонить от всего зла этого мира. Но малышка сама была еще тем злом во плоти.