Эти праздники происходили год за годом. Иногда на них бывало много гостей, иногда двое или трое, но каждый раз праздничные обеды не давали Фэй ничего, кроме напряжения. Она, которой, казалось бы, было за что благодарить судьбу, всегда ненавидела День Благодарения, а теперь, оставшись одна, боялась его приближения.

Наконец ей пришла в голову мысль воспользоваться приглашением Тима, но нужен был какой-то предлог для поездки в Нью-Йорк. Не могла же она сказать, что приехала ради него. Хотя Кейси и упрекала ее в наивности, она отчетливо понимала, что, если прилететь к мужчине, преодолев расстояние в три тысячи миль, это не может не поселить в нем определенного рода надежды.

Чем больше она думала о Нью-Йорке, тем более привлекательным ей казалось путешествие. Когда-то, в первые годы брака, они с Кэлом останавливались в отеле «Плаза», и она сохранила приятные воспоминания об «Оук-Баре» и прекрасных видах Центрального парка.

Фэй на всякий случай позвонила в аэропорт, хотя понимала, что слишком поздно. Однако она без труда заказала билет на завтрашний день, канун праздника. Теперь гостиница. С «Плаза» ей не повезло, но в роскошном новом «Парамаунте» были свободные номера. И наконец предлог. Она достала с полки стопку номеров «Вэрайети» и стала их листать, отыскивая знакомые названия, знакомые имена. В конце концов она дошла до статьи о пьесе для двух действующих лиц, которая шла на Бродвее. Более молодую женщину играла актриса, чья слава еще не докатилась до Голливуда, но старшую играл не кто иной, как хорошая приятельница Фэй – Тигрица Маркович. Правда, в статье актриса проходила под именем Тильды Марк, но Фэй была уверена, что речь идет о Матильде Маркович. Возраст совпадал, к тому же упоминалось о волнующем хрипловатом голосе актрисы, который так хорошо помнила Фэй и из-за которого та и получила свое прозвище.

Фэй позвонила в Нью-Йорк и заказала два билета на вечер пятницы.

Теперь у нее был предлог, и она позвонила Тиму. Судя по голосу, он пришел в восторг от ее сообщения. Нет, у него никаких особенных планов на праздничные дни, кроме встреч, которые можно легко перенести на другое время. Его бывшая жена едет с детьми в Миссури навестить мать, и он уже приготовился провести выходные в одиночестве.

С ним было очень приятно болтать, и только под конец разговора Фэй вспомнила о предлоге. Она рассказала Тиму о Тигрице, прибавив, что не может упустить случая увидеть ее в бродвейской постановке и надеется, что он пойдет с ней.

– О, значит, вы собирались в Нью-Йорк… – немного разочарованно пробормотал он, но не договорил. – Возьмите с собой одежду на все случаи жизни. Два дня назад было шестьдесят два градуса, а сегодня все замерзло. Обещают снег.


В Центральном парке пурпурные тени предвещали ранние сумерки, деревья стояли голые, а их ветви причудливым кружевным узором вырисовывались на фоне темнеющего неба. Фэй шла по аллее, наслаждаясь ощущением пребывания в чужом городе. Раньше она знала Нью-Йорк только как пересадочную станцию и в последний раз была там несколько лет назад. За это время город изменился, и эти перемены ее огорчали.

Там, где прежде были театры и джаз-клубы, она видела третьеразрядные кинотеатры, где показывали порнофильмы, и сомнительные заведения, где показывали обнаженных танцовщиц. Везде торговали чем попало – от ракушек до краденых вещей. Никто никому не смотрел в глаза, люди проскальзывали мимо друг друга, поглощенные собственными мелкими делишками.

Она шла на свидание с Тимом в «Оук-Бар» отеля «Плаза», и в этой части города его упадок особенно бросался в глаза. На одной стороне широкой улицы все осталось таким, как она помнила: прекрасно одетые женщины и мужчины выходили из «Эссекса» и «Сент-Морица», швейцары подзывали такси, если клиента уже не ждала машина. Женщины были одеты в шубы из чернобурой лисы или норки, а на лицах всех мужчин она видела хорошо знакомый загар, ничем не отличающийся от загара жителей Западного побережья.

А на другой стороне улицы толклись, сбившись в кучки, торговцы наркотиками, приглушенными голосами называя цены прохожим, бездомные шаркали ступнями, обернутыми в несколько слоев старых газет или картона. На Седьмой авеню она прошла мимо того, что сначала показалось ей кучей тряпья, лежавшей на решетке вентиляционной шахты метро, но потом она рассмотрела, что из этой кучи торчат распухшие ноги.

Она знала, что то же самое может увидеть и дома, но все равно, видеть нищету и безнадежность было больно. В Лос-Анджелесе мимо этих человеческих трагедий проезжаешь на машине. В Нью-Йорке каждый день сталкиваешься с ними лицом к лицу. Хотя, может быть, именно это и спасет Нью-Йорк, потому что, когда весь этот ужас встанет поперек горла, кто-нибудь решит, что с ним пора покончить.

На ней были высокие замшевые сапоги и плащ из шотландки брусничного цвета поверх обтягивающих брюк и тонкого шерстяного свитера, холода она не чувствовала. Она ощущала себя молодой, свободной, и когда в сгущавшихся сумерках спешила по Пятой авеню, на сердце у нее было легко, как никогда.


Тим выбрал для праздничного обеда «Зеленую Таверну».

– Не из-за еды, – объяснил он, – а потому что там забавно.

Фэй оценила его выбор. Тысячи крошечных лампочек были развешаны на ветвях деревьев за стеклянными стенами, и казалось, что деревья растут прямо в зале, празднично украшенном, полном посетителей, которые решили пренебречь традиционной домашней индейкой.

– Весьма вероятно, что здесь нет ни одного ньюйоркца, – сообщил Тим.

Сегодня он был одет в дорогой костюм и казался более солидным и преуспевающим, чем она его запомнила. Фэй, чувствуя, что ему хочется видеть в ней кинозвезду, оделась соответствующим образом и при этом не испытывала неприятного ощущения, потому что, в отличие от Кэла, Тим хотел этого для себя, а не для рекламы. Было замечательно сидеть в ресторане и знать, что вокруг одни незнакомые люди. Она сказала об этом Тиму.

– Вы имеете в виду, что у вас там даже нельзя поесть без того, чтобы не встретиться с кем-нибудь из знакомых?

– Именно так, – подтвердила она. – В Голливуде все ходят в ресторан для того, чтобы их видели. И еще для дела.

– Ну, – неуверенно начал Тим, – здесь тоже есть такие места – «Мортимерс», «Четыре времени года»…

– Пожалуйста, не надо, – взмолилась Фэй. – Мне здесь очень нравится, и я не хочу ничего другого.

– Извините за банальность, но вы выглядите так, будто сошли с небес. – Он понизил голос. – Все эти женщины в дорогих платьях и бриллиантах, наверное, потратили целые часы на туалет, а потом входите вы в своем простом серебряном платье и затыкаете всех за пояс.

Она улыбнулась и пригубила вино. Ее простое серебряное платье на самом деле было дорогой штучной моделью, но если ему хочется видеть в ней безыскусную красоту, почему бы и нет? С того самого момента, когда они встретились в «Оук-Баре», она поняла, что сделала правильный выбор. Было несказанно приятно общаться с мужчиной, полным искреннего и почтительного восхищения, а если к ее удовольствию примешивалось тщеславие, то она не собиралась этого стыдиться. Тим был моложе, чем Фэй, и во многих отношениях менее опытен, но таких мужчин, как он, она раньше никогда не знала. Фэй твердо решила, что если все будет так же хорошо и дальше, то еще до конца недели она познает Тима Брэди в библейском смысле.

– Как ваша дочь? – спросил Тим, наливая ей в бокал очень хорошего «Вальполичелла».

Лояльность боролась в ней с желанием поговорить о дочери, и желание победило. Скоро она во всех подробностях передавала Тиму разговор с Кейси о Таре, не опуская ничего, кроме имени Тары.

– Ну что ж, мне кажется, в вашей дочери говорит ревность. Она не может пережить, что вы уделяете другой девушке так много внимания.

– Но она говорила о ней гадости еще до того, как я с ней познакомилась. Некоторое время я даже думала, что это имеет отношение к Кэлу, моему бывшему мужу, но потом оказалось, что он даже никогда не видел эту девушку.

– Ну, – рассудительно продолжал Тим, – может быть, Кейси с самого начала невзлюбила ее, а потом, когда вы познакомились с девушкой, и она вам понравилась… Понимаете, что я имею в виду? Молодые женщины чудовищно самолюбивы и эгоистичны.

– То есть для того, чтобы ублажить Кейси, я должна притворяться, что мне не нравится… Давайте как-нибудь ее назовем. – Она вспомнила разговор Тары с О'Коннелом. – Пусть будет Карен.

Тим поморщился.

– Только не Карен. Давайте назовем ее мисс Х.

– Это похоже на название желудочного средства, но неважно. В общем, я не могу так поступать даже ради дочери.

Он улыбнулся и покачал головой.

– Нет, конечно. Просто не демонстрируйте слишком часто вашу привязанность к мисс Х в присутствии дочери. Я уверен, что Кейси ревнует, и причиной всему вы.

– Но почему? – Фэй начинала терять терпение.

– Я историк, а не психолог, но я могу поставить себя на место Кейси. И что же я вижу? Мама у меня актриса, а папа бизнесмен. Я выбираю его сферу деятельности, у меня неплохо выходит, и я получаю массу знаков одобрения от папы. А мама вроде бы меня любит, но, как видно, совершенно не ценит моих успехов. И вот, – продолжал Тим, – появляется мисс Х, «никто», с моей точки зрения, но она актриса, получившая признание уже в очень юном возрасте. Мама осыпает ее похвалами, даже восхищается ею! Я всю жизнь поступала, как принято – училась в колледже, имею престижную работу, сама зарабатываю на жизнь. А с кем носится мама? С беглянкой, уличной девчонкой, которая пьет, как лошадь, и употребляет наркотики. Не забудьте: существует вероятность того, что мисс Х была ночной бабочкой. Я нетерпима, как все очень молодые люди…

– Пожалуйста, Тим. Вернитесь к третьему лицу. Не могу видеть вас в роли моей дочери.

– Хорошо. Вы ведь уже уловили суть, не так ли? И что усугубляет положение, что особенно болезненно для Кейси?