Интересно, заметят ли они, если я уйду? Скорее всего, нет.

— Да пошли вы все, НИКТО из вас не понимает, через что я прошла. Я единственная из вас была беременной... и одинокой... в шестнадцать лет. ТОЛЬКО У МЕНЯ был мой ребёнок.

— Наш ребёнок, — говорит он полный раскаяния.

Мне не составляет проблем посмотреть Михе в глаза, но по какой-то причине ему трудно сделать то же самое со мной. Очень плохо.

— Да, наш ребёнок, но где был ты? — шепчу я, пытаясь высказать свою точку зрения настолько спокойно, насколько только могу. Его глаза вздрагивают, но на этот раз не оставляют моих.

Ответа нет.

Я продолжаю:

— Верно, не со мной. Нет, ты ушёл, не сказав и пары слов. Так зачем мне было идти к твоим родителям? Зачем, Миха? У меня никого не было. Моим собственным родителям было стыдно за свою дочь. Они были холодны, расчётливы и, словно багаж, отправили меня, чтобы вернуть сломанной и чертовски потерянной. А знаешь, что я получила, когда вернулась домой? Ничего. Ни объятий, ни "я люблю тебя". Я получила дерьмо, как будто ничего никогда не случалось. Как ты думаешь, что я чувствовала?

Я сохраняла свой тон настолько спокойным, насколько могла, тоска в моих глазах отчаянно пыталась добраться до Михи.

Он выглядит так, будто хочет обнять меня, но не делает этого. Лишь его брат нарушает наш миг молчания, когда никто не посмел заговорить.

— О, Эльза, — говорит Мэтт, чтобы утешить меня. Не Миха.

Мои родители приостановили свои оскорбления, вместо этого начав пялиться на меня так, будто я сошла с ума. Миха смотрит в землю, положив руку на заднюю часть шеи. Он борется, чёрт возьми, если бы он только знал, каково было нам всем. Я смотрю на каждого из них. Обалдеть, никто не говорит ни слова. Не уверена, чего я ожидала, но явно не этого. В этот раз я нахожусь прямо перед Михой, стоящим возле Мэтта.

— Ладно, нет слов, да? Позволь мне кое-что спросить, ты знаешь, почему никто не в курсе, Миха? Никто и не позаботился спросить меня. Я была одна с малышом, и ни одного посетителя, ни одного. Ни одного разумного слова, ни плеча, чтобы поплакать. Врачи и медсёстры за всё время даже не взглянули мне в глаза. У меня был прекрасный малыш. Но прежде чем я смогла подержать его, даже разглядеть, они забрали его у меня. Мне не позволяли видеть или держать его. Всё внутри меня было разорвано, испугано и желало умереть.

Вглядываясь вдаль, никто не произносит ни слова. У меня есть шанс рассказать всё не только Михе, но и моим родителям, так как они никогда не удосуживались спросить меня сами.

— У меня была одна медсестра, которая сжалилась надо мной, которая сожалела, что у меня не было никого, кто имел бы достаточного желания посидеть со мной. Шестнадцатилетняя испуганная девушка никогда не должна сталкиваться с таким в одиночку. Она поставила под угрозу свою работу и той ночью принесла мне малыша в розовой шапочке. Со слезами и страхом в глазах она рассказала мне, что они надели на него розовую шапочку, чтобы я не знала, что это он. Хреново, да? Но она позволила мне подержать его и провести с ним какое-то время, прежде чем на следующее утро прибудет агентство и заберёт его.

Я совершенно разбита и истощена, пересказывая свою историю.

— Это так по-скотски, — всё, что говорит Миха. Поэтому я продолжаю.

— Я дала ему имя... Я дала имя твоему сыну, — гордо говорю ему, высоко подняв голову. Даже мои родители никогда об этом не знали.

Он охает.

— Что?

В его напряжённой челюсти и суровом прищуре отчётливо видна боль и тоска.

— Я дала ему имя, когда он держал меня за палец. Я даже сделала снимок. Он был самым красивым малышом.

Мой голос ломается, а подбородок дрожит.

Глаза моей матери наполняются слезами.

— Эльза, ты никогда не говорила нам.

Да? Интересно, почему.

— А зачем? — я поворачиваюсь и в недоумении смотрю им в лицо. — Вы отреклись от меня в тот миг, когда узнали. Вы заставили меня отдать его, мне нечего было сказать.

Моя мать выходит из себя:

— Ради Бога, Эльза, тебе было шестнадцать. Ты ничего не знала о воспитании ребёнка.

Голос моей матери холоден, как всегда. Моё новое прозвище для неё – ледяная королева.

Она говорила мне это так много раз. Я потираю свою бровь, будто отгоняя головную боль, и вздыхаю.

— Может и так, но то, как вы относились ко мне, было ужасно, и я никогда не забывала об этом и никогда не забуду. Я ненавижу то, что вы заставили меня сделать. Особенно то, как вы обращались со мной, когда я особенно нуждалась в вас.

А Миху ничего не волнует, ни я, ни мои родители. Тяжело дыша, он долго и пристально смотрит на меня. Его голос трещит:

— Почему, Эльза? Я просто не понимаю, почему ты не пошла к моим родителям? Неужели ты была настолько глупа, чтобы не сделать это? Они бы помогли тебе. Они бы позвонили мне. И у нас с тобой СЕЙЧАС мог бы быть наш сын.

Я вздрагиваю от напряжённости и недовольства в его голосе. Но сейчас он зашёл слишком далеко.

— Глупа! Да что, чёрт возьми, ты знаешь? Перестань спрашивать меня, почему я не пошла к твоим родителям, — пытаясь сбросить часть своего напряжения, я опускаю плечи. Я знаю, это причинит ему боль, ну да ладно. — Ты облажался, ты уехал.

— МНЕ ПРИШЛОСЬ, у меня не было выбора, — наконец, признаёт Миха.

И тут выступаю я.

— И МНЕ ПРИШЛОСЬ оказаться от моего малыша, у меня не было выбора.

Я не уступаю. Расправляю плечи и выпрямляюсь. Чёрт, выбора у тебя не было, но и у меня тоже!

— Я не знаю, что, чёрт побери, думать или чувствовать.

Миха расхаживает взад-вперёд, разговаривая сам с собой.

Я не в состоянии успокоить его сейчас. И, если я останусь, всё будет накаляться до того момента, пока один из нас не скажет что-нибудь такое, о чём мы оба будем сожалеть. Сказать, что я рассержена – да, чёрт побери, но также я убита горем.

Кусая губу, я выручаю его:

— Я облегчу тебе это. КАТИСЬ. К ЧЁРТУ.

Направляясь к своему автомобилю, я даже взгляда не бросаю на моих родителей. Чувствуя себя подавленной, я кричу через плечо:

— Вы все... можете катиться к чёрту.

Глава 16

Разворачивая свой автомобиль, я слышу, как Миха кричит мне остановиться. Думаю, он, наконец, понял, что зашёл слишком далеко. Я не обращаю внимания ни на него, ни на своих родителей, стоящих на том же самом месте, просто уставившись на меня. Мэтт – единственный, кто смотрит на небо в поисках ответов, которых он, скорее всего, никогда не найдёт. Я знаю это, ведь сама делала это в течение многих лет.

Шины визжат, а гнев меня так вымотал, что моё тело дрожит с головы до ног. Я так сильно хочу закричать, ударить что-нибудь или просто утопить себя в водке. Любой из трёх вариантов сработал бы, но идея напиться до онемения этого сокрушительного чувства в моей груди, кажется, побеждает.

Сидар Рапидс, Айова, не оставляет большого выбора, когда дело доходит до баров. После поездки по городу, кажущейся вечностью, я останавливаюсь у забегаловки в южной части города. "Розовое Сафари", уединённое место с розовым фламинго снаружи, кажется идеальным местом, чтобы напиться. Никому и в голову не придёт искать меня здесь. И Михе, и мне нужно время, чтобы остыть. Только после этого мы сможем разумно поговорить. Сейчас эмоции слишком зашкаливают. Ему нужно время, чтобы обдумать это в одиночестве.

Мой чёртов телефон разрывается от звонков и сообщений. Заходя в бар, я ещё раз бросаю взгляд на телефон и вижу пропущенные звонки и сообщения от Михи. Покачав головой, я нажимаю кнопку "выключить". Когда хотела поговорить я, он не хотел. Теперь поговорить хочет он, ну а я нет.

Ругаясь себе под нос, я направляюсь в бар, чтобы занять место, когда меня приветствуют:

— Чем могу помочь, маленькая леди?

Ничего себе, какой голос. Я поднимаю взгляд, чтобы увидеть настоящего ковбоя, недурно. Шляпа и всё остальное – он выглядел вполне соответствующе.

Позабавленная и совершенно удивлённая, я вздыхаю:

— Джин с тоником, пожалуйста.

Никогда бы не подумала, что ковбой будет работать в месте с розовым фламинго, но кто я такая, чтобы судить? Сексуальный ковбой наливает мне выпивку. Счастливица.

Улыбаясь, он хлопает рукой по барной стойке.

— Да, мэм, сию минуту.

Он смешивает мой напиток, а я просто наблюдаю за этим ковбоем. Мой разум неожиданно задаётся вопросом: где был этот парень несколько лет назад?

— Держи, милашка.

Поставив мой напиток на салфетку, он пододвигает его ко мне, пока мои пальцы не касаются стакана.

— Спасибо, — шепчу я.

— С тобой всё в порядке? Похоже, ты плакала. Не моё дело, но я ненавижу видеть таких милых созданий, как ты, печальными.

Искренность в его голосе приятна и приносит долгожданное облегчение после криков Михи. Жаль, что сам он не мог говорить со мной подобным образом, чтобы я знала, что он заботится обо мне так же хорошо. Я знала, он будет зол и расстроен, но не откровенно жесток и холоден. Нет, это было просто неуместно.

С грустью, я говорю:

— У меня был немного тяжёлый день.

Кивнув, он поднимает уголок своей шляпы:

— Я отличный слушатель, а тебе нужно выговориться. Меня зовут Калеб.

Совершенно деревенский парень. Его голос полностью соответствует всей этой ковбойской тематике, которой он придерживается. Наблюдая за ним, я не могу удержаться, чтобы не осмотреть его. С голосом Гарта Брукса (прим. ред.: американский исполнитель кантри-музыки, внёсший в свои записи элементы рок-музыки, благодаря чему и прославился) и телом, которое вы определённо ожидали бы увидеть у ковбоя, Калеб сексуальный. Загорелая кожа, очерченные мускулы, обтягивающая рубашка, аккуратные джинсы. Я заглядываю за барную стойку – да, даже сапоги ковбойские. Ух, ты! Теперь я понимаю – он знает, что я разглядываю его, но кому какое дело. Ему не удаётся спрятать свою улыбку, и он лопается от смеха.