Если бы только на ней не лежала вся эта ответственность.

— Кто тебе сказал, что мне не одиноко? Может, мне еще хуже, чем тебе?

— У тебя хотя бы дети.

Именно дети и заставляли ее ощущать еще большую пустоту в душе. Да, они заполняют ее день, но они же и съедают у нее всякую мысль о себе самой. И когда она смотрит на них, она не может не задаваться вопросом: «А где их отец?» Она живет с двумя сиротами.

Не исключено, что в один прекрасный день новый мужчина будет рядом с ней, с ними. Но это уже будет не то.


Гаэ вытащил книжечку с чеками. Делия смотрит на голубой блокнотик.

— Ты банк поменял?

— Да, этот возле дома, удобнее, очередей никогда нет…

— Предложили хорошие проценты?

Подкалывает, он понимает. С определенного момента она начала подкалывать его, с тех пор как разлюбила.

— Нет там никаких выгодных процентов… Просто мне нравится их отношение.

— Разумеется.

Делия видит его в том банке, представляет, как он оглядывается вокруг, ища, к кому обратиться… достать кого-нибудь. В руках держит шлем, переминается с ноги на ногу — не уверен даже, на какую ногу лучше перенести вес тела. Как всегда в погоне за стабильностью. Улыбается, пропускает вперед старушку или какую-нибудь секретаршу с грудой чеков на оплату. Потом склоняется, облокотившись, к окошку, встречается глазами со служащей… своим влажным взглядом, в вечной погоне за одобрением и близостью.

— У тебя есть ручка?

Подошла официантка, дает ему ручку. Он благодарит ее кивком головы.

— Сейчас отдам.

Скорей всего, они обменяются адресами в Интернете. Проводит Делию и вернется сюда. Начнет пороть всякую чушь. Потом внезапно взглянет на нее серьезно, и она поверит его глазам. Он положит свою судьбу к ногам незнакомки с извинениями, мол, пришел ручку вернуть, чтоб не растерять до конца навыка любовной размазни в жестком постсупружеском падении.

О, если бы и она могла еще раз обмануться, хотя бы раз!

Снова стать вывернутым наизнанку мешком, броситься со всеми потрохами в одну ночь. Она знает, что будет нелегко. У нее на глазах прибор ночного видения. Она сумеет разглядеть отказ, не допустит ни малейшей возможности очутиться голой, но неподготовленной. И сколько ей представится еще подходящих случаев?

Мать не может позволить себе ошибаться, обжигаться.

Она вернется домой. Расправит плечи в лифте, чтобы поднять себе настроение. Она одинокая женщина и никакая не артистка. Огрызок женщины. Одна из многих авангардисток. Пойдет пополнять их ряды. Новомодные тридцатилетние одиночки, которые встречаются за бокалом вина, посмеиваясь, гурьбой заходят в сексшопы. У нее есть такие подружки, Карлотта, Альберта. Бывшие одноклассницы, которые пропустили свой поезд и теперь ждут, когда сойдет с рельсов чей-нибудь брак, чтобы какой-нибудь растерянный пассажир угодил к ним между ляжек.


«Кризис». Это современное слово звучит так же ужасно, как и «рак».

Неуязвимое, оно распространяется повсюду. Вторгается извне. Огромная медуза, которая внезапно затеняет твою дыру света в темном море города.

Гаэ даже слышать не хотел этого слова.

«Да какой кризис? Мы смертельно устали, и только».

«Мы больше не хотим друг друга».

«Я ужасно люблю тебя».

Гаэ шел на кухню и готовил свежевыжатый сок из апельсинов на двоих. Он купил профессиональную соковыжималку для цитрусовых, занимающую слишком много места на их маленькой кухне. Все купленные им вещи занимали слишком много места. Он всегда покупал что-нибудь чуть-чуть больше, чуть-чуть дороже, чем надо, — была у него такая привычка решать вопросы как бы раз и навсегда. Идеальный клиент для продавцов — отчаявшихся патологических лгунов, как и он сам.

Он выжимал целый килограмм апельсинов.

«Выпей за десять секунд, потому что после пятнадцати витамины ни фига не действуют, получится то же, что "Santal"».

И всегда так. Из книги рекордов Гиннесса. Пил сам и смотрел, как пьет она.

«Скажи правду, ты себя лучше чувствуешь?»

Полная кухня выжатых половинок апельсинов… Она смотрела на этот беспорядок. Десять лет назад они бы занялись любовью прямо там, посреди кладбища апельсинов. Она бы смеялась и потом вздрагивала, глубоко дыша полной грудью, и легкие, агонизируя, наполнялись бы чистейшим воздухом, тем, ради которого стоило, едва родившись, выучиться дышать.


Однако он не особо и изменился. Тот же взгляд, готовый к любым торгам, лишь бы его любили и принимали. Те же самые уловки.

Но она смотрела на него теперь с другого ракурса. Находясь в другой точке своей жизни. Рождение детей и все такое. Мощный скачок вперед. Много окон позакрывалось или начинало закрываться. И что касается работы тоже. У нее была возможность устроиться в окрестностях Рима, в специализированной клинике по проблемам питания подростков, но она не могла позволить себе работать в пригороде и возвращаться домой в десять вечера. Она осталась в здании абрикосового цвета рядом с домом, гостьей медицинского урологического центра.

Людей, приходящих к ней, совершенно не интересовало правильное питание, они просили лекарства от анорексии, чуда. Делия ставила галочки напротив продуктов, которые можно употреблять, на заранее напечатанных бланках. Пробивала официальные чеки (в отличие от уролога), но честность не делала ее счастливее. Ей никогда не быть социально полезной. Она жила, погрузившись в некую осторожность, всегда немного фальшивую, озарявшую ее дни тусклым блеском. Она привыкла.

Во дворе гулял кот с драным хвостом. Красивый, но из-за своей мертвой антенны он сделался грязным и пугливым. Делия видела, как он пробегал. И после него проходила семья, оба в «выходных» пальто. Она думала о своем браке. Чувствовала себя так же, пытаясь притворяться, что ничего не происходит, но это было уже невозможно. Она не хотела, чтобы лучшая часть ее умирала, ее антенна, ее интересы. Слишком рано было верить, что жизнь вся сосредоточена в этом самом хвосте.

Когда-то она хорошо готовила. Теперь готовила только для детей, она и Гаэ питались на скорую руку: пюре, палочки из трески.

На столе всегда одно и то же. Не хватает только этого. Чтобы понять, что нет никакою спасения. Вместо привкуса приятных воспоминаний остается только привкус скуки.


Старик с соседнего столика попросил счет. Щелкнул пальцами в воздухе, точно кастаньетами.

На какой-то миг Делии привиделся отец. Иногда ей кажется, что она видит его, когда, не включая даже свет в коридоре, снимает пальто в полутьме.

Он умер от инфаркта в портовом баре Амальфи. Делия быстро покончила с организацией похорон. Космо только что родился, ей было ни до чего.

Однажды она начала со злостью думать о прошлом. Ей казалось неправильным, что отец никогда не видел ее такой, какая она сейчас, — матерью двоих детей. Ей не хватало его. Как будто дверь открывается и дедушка Никола надевает на Космо и на маленького Нико зимние куртки, берет их с собой прогуляться на руины римского Форума или в планетарий. Отец ведь чего только не знал! Гаэтано же был таким молодым, таким бесшабашным. Делия любила его, но теперь ей недоставало той спокойной фигуры, отдалившейся от ее жизни без всякого предупреждения. Она думала об этом по вечерам, когда чувствовала себя смертельно усталой, когда Космо не спал и царапал пальцем стену с тихим, но противным скрежетом.

Для нее это было синонимом одиночества… царапать тишину.

«Успокойся, миленький».

Однажды она остановилась, поняла, что катится под гору. Делает вид, будто двигается вперед, растит детей, стоя на ленте транспортера, увозящего ее назад.


В Делии сочетались несколько разных женщин. И Гаэ нравились они все. Слой на слое, лед и пламя, все цвета чувств. Ощущение, что ветер разнесет ее на части и ты должен удержать ее, чтобы она не распалась. Ему безумно нравилось разговаривать с ней, видеть, как она меняется, смотреть на все ее разные выражения лица, все ее движения, которые она высвобождала. Скачущий табун в глубине глаз индианки. Она вся была — раздолье. Антискука.

А потом ее суетливость стала действовать ему на нервы. Какая женщина придет домой сегодня вечером? Усталый диетолог или психопатка, жаждущая любви?

«…Это наши лучшие годы, а мне они кажутся худшими…»

«Мы просто живем, мне кажется…»

«Тебе так кажется?»

С юности она нарезала яблоко на мелкие кусочки, все мельче и мельче. Теперь этим яблоком стал он. На голове легендарного героя Вильгельма Телля. Стрела за стрелой. Каждый вечер — по выстрелу.

И как-то вечером, когда чувствуешь себя совершенно раздавленным, Делия произносит:

«Мне до ужаса не хватает отца… а ты этого так и не понял».

Гаэтано хотел бы услышать: «Мне не хватает тебя».

Ему очень не хватает ее. Не хватает их «всех».

Но он старается быть мужчиной, утешить ее.

Делия затягивает старую песню о концлагере, о глобальной грусти ее отца, о его смерти, которая не что иное, как самоубийство, «форма самоубийства»…

На что хочется ей ответить: «Ты спятила? Что ты, на хрен, несешь? Он умер от инфаркта, покатался на яхте типа "Swan-45" со своим другом-стоматологом, с охренительным парусом, с тиковой палубой, выпил аперитивчика на своей тайной вечере. И сдох от инфаркта, держа мартини со льдом в руках. Повезло!»

А тут — вранье на вранье, поддакивать, дать ей выговориться. А потом она произносит: «Ты не слушаешь, витаешь где-то, ты перестал понимать меня, отдалился…»

Еще минуту назад ты хотел трахаться (даже если она опять ссохлась, как раньше, только лицо стало еще более костистым, а тело — еще жестче). Сейчас ты хочешь умереть от инфаркта прямо перед ней, как ее отец, чтобы тебя хоть немного полюбили. Ты подходишь к бутылкам, наливаешь себе что-нибудь покрепче. Умереть со стаканом в руке. Ты чувствуешь, что это единственный способ быть замеченным в этой хреновой семье, которая богаче и умнее, чувственнее и поганее, чем твоя.