— Дайте мне списки всех детей, поступивших в приют, — потребовал Леонар.

— Детей принимала сама начальница. Классные журналы тоже были у нее; я не знаю, где она их хранит! — заявила Бланш.

Итак, ни списков, ни свидетелей… Заглянули во все парты: тетрадок и книг Розы там не нашлось. Г-н N. ограничился бы этим; но его настойчивый помощник посетил все спальни, обошел все комнаты. Нигде ничего! Они уж заканчивали осмотр, когда на сцене появилось новое действующее лицо.

Вдова Микслен узнала из газет про обыск и весьма удивилась, что ее просьба наконец удовлетворена. Неужели правосудие все-таки существует! Однако зачем заранее сообщать об обыске? Разве так делают? Зачем понадобилась эта заметка — для рекламы или для предупреждения? Но, так или иначе, обыск все же состоится; она будет присутствовать при нем и, если ее Роза действительно когда-то находилась в доме, сумеет это обнаружить.

— Как видите, сударыня, — сказал Леонар, — вашей просьбе вняли. Но напрасно вы воображаете, что ваша дочь здесь. Впрочем, матери все простительно.

На вдову Микслен страшно было смотреть: бледное, изможденное лицо, горящие глаза… Ее взгляд рыскал повсюду, ищущий, пристальный, испытующий.

Все молчали. Вдруг она кинулась к этажерке, стоявшей возле кровати. Там в вазочке лежало костяное колечко; на него никто не обратил внимания.

— Так я и знала! — воскликнула она. — Вот кольцо, сделанное ее дядей, когда он сидел в понтонной тюрьме в дни Коммуны. Роза так дорожила этим колечком, что снимала его на ночь, боясь сломать во сне, — видите, какое оно хрупкое! А вот ее инициалы «Р» и «М» на внутренней стороне ободка. Теперь я не уйду, пока не увижу дочурку живой или мертвой!

Бедная Роза сняла кольцо в тот вечер, когда ее привезли в приют, и больше о нем не вспоминала — ей было не до того.

— Кто живет в этой комнате? — спросил Леонар у Бланш Марсель.

— Никто, я никого здесь не видала.

Вдову Микслен невозможно было остановить. Все шли за ней по пятам, как охотники за собакой, почуявшей дичь. Но ни в спальнях, ни в классах, ни в столовой не было никаких следов пребывания Розы. Вытянув худые руки, мать обшарила все закоулки, вплоть до чердака. Она спускалась в подвалы, раскапывала там каждый бугорок на земляном полу, затем направилась в сад.

Слуги разбежались; один лишь привратник, не понимая, что происходит, все еще ждал у ворот приезда начальницы. Вдова Микслен обошла цветники, побывала у часовни, потрогала землю под деревьями. Теперь оставалась только небольшая рощица и помещения, где жили слуги.

Птицы уже свили гнезда на том самом дереве, откуда зимой раздавалось зловещее мяуканье кошки. Покинутое животное, вероятно, издохло от голода. С веток слетали белые лепестки, похожие на снежинки, падавшие на тело Розы, когда оно лежало в негашеной извести.

Это было прелестное местечко: раздавался щебет птиц, порхавших с ветки на ветку, пестрели венчики маргариток. В траве что-то белело, вроде кучки камешков. Вдова Микслен нагнулась, зорко всматриваясь. Вдруг она испустила пронзительный крик. Оказалось, что это не камешки, а остатки детской руки. По-видимому, кошка пыталась вырыть труп, чтобы утолить голод, но, почуяв запах извести, прекратила свои попытки.

Рыча как львица, вдова отрыла весь скелет. Он был страшен: на костях кое-где еще оставалось мясо. Хриплые крики, вырывавшиеся из груди несчастной матери, взволновали и понятых. Находка ужаснула даже помощника прокурора. Вопли вдовы Микслен привлекли внимание; собралась толпа.

Порывшись поглубже, вдова могла бы наткнуться еще на один скелет. Там была зарыта учительница, убитая мерзавцем Николя. Ее-то письмо, написанное в надежде, что оно кому-нибудь попадется, и прочла Клара. Но в своем материнском эгоизме вдова Микслен, найдя останки дочери, не подумала, что могли быть и другие жертвы. Ее пришлось силой оторвать от ямы и усадить в фиакр. Толпа возмущенно гудела. Но вдруг раздался голос, пронзительный, как скрежет железа:

— А я вам говорю, что все они спятили: и мать, и прокурор, и понятые. Слушайте! Ведь приютский сад примыкает к бывшему кладбищу; я помню, как это кладбище распродавали по участкам. Один из них госпожа Сен-Стефан купила, чтобы расширить территорию приюта.

Эти слова успокоили толпу.

— Как ваше имя? — спросил говорившего Леонар.

— Пиньяр, могильщик; живу на улице Крик, в доме номер двадцать три, это близко отсюда. Я сам работал на том кладбище.

Все разошлись, уже не веря в виновность Эльмины и ее сообщников. Кости отвезли в морг для исследования. Лихорадочное возбуждение вдовы Микслен сменилось полным упадком сил; пришлось поместить ее в больницу. На другой день в клерикальных газетах можно было прочесть:

«Некая Микслен, у которой исчезла дочь, утверждала, будто след пропавшей отыскался в приюте для выздоравливающих детей, начальницей коего являлась г-жа Сен-Стефан. Власти уступили настойчивым просьбам матери и произвели обыск. Обнаружив детский скелет в той части приютского сада, где раньше находилось кладбище (что подтверждено свидетелями), несчастная мать вообразила, будто это останки ее дочери. От потрясения ее разбил паралич, и она, вероятно, не выживет. Вести следствие бесполезно, так как обвинять некого и не в чем».

Левые газеты, наоборот, возмущались тем, что следствию не дали хода.

Старый Пиньяр не лгал: он и в самом деле когда-то работал на этом кладбище. Но покойников там уже не оставалось; их давно вырыли и схоронили в катакомбах.

Дело о приюте предали забвению, тем более что председатель благотворительного комитета, граф де Мериа, не был в состоянии ответить на вопросы следователя. Впрочем, и без показаний могильщика, подтвержденных другими жителями, а также местными властями, граф остался бы вне подозрений, ибо не жил в приюте.

Обвинения отпадали, так как близость кладбища объясняла все. Труп частично сохранился, благодаря особым свойствам почвы; это случалось, по мнению сведущих людей, довольно часто. Правда, гробик отсутствовал; но ведь при уничтожении кладбища не было принято никаких мер, чтобы сохранить могилы в целости.

Одна благочестивая дама, лет двенадцать назад похоронившая на этом кладбище маленькую дочь, обратилась с ходатайством, чтобы ей отдали найденные останки без медицинского осмотра. Эту просьбу, поддержанную рядом влиятельных лиц, исполнили, потому что осмотр был теперь бесполезным и даже кощунственным. Молодому помощнику прокурора, а также г-ну N., отдавшему предписание об обыске, объявили выговор.

Прежде чем вернуться к г-ну N., объясним, почему граф де Мериа не мог дать ответа на вопросы, которые следователь собирался ему задать.

XXXVIII. Каждому — свой черед

Долгое время Гектор вел преступную жизнь; долгое время стоявшие ниже его относились к нему почтительно, а те, кто был богат и развращен — благосклонно. Казалось, ему была обеспечена безнаказанность. Рухнув с такой высоты, он неизбежно должен был разбиться.

Глупо попавшись на удочку, то есть на записку сыщика, граф долго поджидал его, рассчитывая, что тот явится с минуты на минуту. Но Николя так и не пришел. Усталый, терзаемый тревогой, раздраженный тем, что на него слишком внимательно поглядывали (это любопытство было вызвано обыском в приюте), де Мериа вернулся домой около двух часов ночи. Полагая, что Валери спит, он прошел в свой кабинет, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить ее. Ему вздумалось проверить, сколько осталось от приданого жены, которое он уже давно собирался поместить в банк. Каково же было его изумление при виде пустой шкатулки!

Гектор резко дернул за звонок; явился лакей.

— Пьер, графиня заходила в мой кабинет?

— Нет, сударь.

— Кто же здесь был?

— Господин виконт д’Эспайяк, с поручением от вас. Потом он уехал вместе с графиней.

Гектор упал в кресло.

— Как, графини нет дома?

— Нет, сударь. Господин д’Эспайяк имел с нею беседу, а потом они вместе уехали; господин виконт еще раньше велел заложить карету — он очень торопился.

— В котором часу это было?

— Около десяти часов вечера.

— В какую сторону они поехали?

— Не могу знать. Господин виконт правил сам.

— Хорошо, ступай.

Лакей вышел, но сразу же вернулся.

— Я забыл, сударь, тут есть письмо для вас.

Это была повестка с вызовом к следователю для дачи показаний по делу Розы Микслен…

Де Мериа заперся в кабинете и как бешеный зверь начал крушить все вокруг, рвать бумаги и книги. Он был вне себя от ярости. Наконец, несколько успокоившись, Гектор впал в раздумье. Его лицо было искажено от ужаса.

— Надо покончить с собой! — пробормотал он.

Взяв револьвер, этот презренный человек долго смотрел на него, затем приложил к виску. Но у него не хватило мужества спустить курок, и он отбросил оружие.

— Нет, я не в силах себя убить… Быть может, меня помилуют, а может быть, не сумеют доказать мою вину…

Столь же трусливый, сколь и подлый, де Мериа мысленным взором окинул всю свою жизнь, и она показалась ему такой гнусной, что внушила отвращение. Он заплакал как ребенок. Его томил жгучий стыд, сердце раздирала тоска. Думая о жене, бежавшей с Николя, он корчился от бешенства. Трижды он брал револьвер и трижды малодушно ронял его. Ему хотелось жить, все равно где, все равно как, лишь бы жить.

Что его будут спрашивать о Розе Микслен? Этой девочки Гектор боялся больше всего на свете. Он вспомнил, как Роза в агонии пристально глядела на своих убийц, шепча: «Я никак не могу умереть!» Он вспомнил, как душил детскую шейку, пока на ней не порвалась лента; вспомнил сад, где он вырыл могилу в промерзшей земле, вспомнил испугавший его вздох, зловещее мяуканье кошки на дереве… Его обступили призраки; впереди всех — маленькая Роза. Ее щечка, прокушенная Эльминой, кровоточила, и Гектору казалось, что это течет его собственная кровь… Извиваясь, как червяк, он упал на пол.