«Сам ты швед», — улыбнулась Вера, заметив мелькнувшие на мгновение ботфорты и шпагу, которые тут же слетели с красивого персонажа, уступив место дирижерской палочке и элегантным штиблетам, растворившимся в свой черед.

«Велика болезнь есть держати гнев, — примирительно произнес снова ниоткуда возникший молодой царь, превращаясь в ветхого и ужасного старика. — Не люби убога, дар дающа богату».

Ужасное видение превратилось в можжевеловый куст, под которым Вера, уже во сне, засыпала. Она тут же начала просыпаться, делая необыкновенные усилия.

Сон свернулся, как документ на мониторе компьютера. Остался только значок в воздухе «son.doc», который медленно растворялся в синем воздухе…


Вера проснулась, посмотрела на светящийся циферблат своих часиков, поняла, что на дворе, так она подумала, три часа ночи и что вряд ли сможет уснуть. Она отдохнула, как это чаще всего и случалось в неожиданно избранной дороге.

«Надо было взять маленький термос с чаем. Что ж, как в песне поется, «дай мне напиться железнодорожной воды», — сама себе сказала Вера и тихонько вышла из купе, чтобы не разбудить новых попутчиц, которые лежали на своих полках тихо, как мышки.

Она отправилась к проводнице спросить горячего чаю. Дверь в служебное купе была приоткрыта. А рядом с увертливой и расторопной проводницей располагался не кто иной, как… тот самый «репортер», спутник белокурого Джеймса Бонда из самолета! Он что-то говорил со сдержанным хвастовством, проводница смеялась, как валдайский колокольчик. На голове «репортера» красовался форменный картуз проводницы. Веру охватил страх.

Сначала она подумала, что еще не проснулась. Даже ущипнула себя, но это был не сон, а дурная реальность. В Петербург ее в открытую сопровождает человек, о котором она вообще ничего не знает.

Он же попадался ей на глаза и в других местах. Нет, она не устала и не сходит понемногу с ума. Это тот самый тип. Другого такого встретить трудно. Такой маски холодного внимания, презрения и цинизма днем с огнем не сыщешь. Типичный исполнитель странных поручений. Но каких? Она с трудом нашла пятое купе, лихорадочно дергая ручки дверей.

Вера забилась в угол, думая, что предпринять. Ведь она уехала из Москвы, чтобы спрятаться от всего хотя бы на время. А получается все наоборот. Но тут же вспомнила, что в начале дороги позвонила Левшину в Питер и что ее там ждут.

«Дела не так уж плохи, — решила Стрешнева. — Похоже, что я сама таскаю какой-то хлам за собой. Этот молодчик поразительно похож на то, что я не хочу видеть. Только в человеческом облике.

Жаль, что ничего не исправить, — думала она, — то есть жаль, что это не сон. Но я, как во сне, должна вмешаться и все переделать».

Вагон уютно покачивался. Вера забралась с головой под одеяло и вернулась, как подумала сначала, к первому своему сну. И тут же решила препарировать его, изменить и подчинить себе. Она стала расщеплять его на тонкие слои, и в каждом оказывалось множество звучащих картинок, причудливых, многоголосых, мирных.

Вот она где-то в Бургундии, в красивом наряде, во дворце — сочиняет старинные, как она понимает, песни, причем с ужасной быстротой, ибо время сжато, и тут же медленно, а потому несколько надрывно, но чисто исполняет их, потому что за этим должно последовать другое.

Вот она видит то, чего быть не могло, потому что это ее реальная, а не сказочная юность, но это было наяву, и опровергнуть этого она не сможет даже под страхом казни. Вот ее ведут на казнь, оглашая циничный и издевательский приговор, в котором она обвиняется в краже своих собственных вещей, детской матроски, маленьких коричневых башмачков и сказки Гофмана «Крошка Цахес» с какими-то небывалыми, оживающими на ходу иллюстрациями.

Казнить Веру должны также с ужасной быстротой, это закон другого мира, но что-то, видать, не сложилось, в город въезжает огромное войско, причаливают корабли, строятся театры и концертные залы. А она едет в поезде через Пиренеи. Букет чертополоха, красивый, красное с черным, раскачивается на купейном столике, точно совершенный светильник. За окном цыгане и серафимы играют на аккордеонах. Девушка кому-то машет рукой.

Проснулась Вера за полчаса до остановки в Питере.

«Кажется, я многое успела обдумать за эти десять часов, — решила она. — Правда, я к этому обдумыванию, похоже, имею очень малое отношение, но все же, все же…»

Она специально пошла умываться в сторону того самого служебного купе, но проводница была совершенно другая, никакого «репортера» не было в помине.

Пашке Левшину, основателю и лидеру группы «Левша и Компания», она позвонила с ужасной быстротой, как все делалось в только что закончившемся сне.

— Твоя мобильность впечатляет. Я сейчас же еду за тобой, — обрадовался он. — Кстати, сразу предупреждаю, что есть ряд великолепных идей, в том числе музыкальных.

Левша без компании приехал на роскошном мотоцикле, выскочив откуда-то из толпы автомобилей, как нападающий «Зенита» и футбольной сборной Александр Кержаков из толпы неповоротливых защитников.

«Забавные люди питерцы, — подумала Вера. — А ведь он продумал до мелочей эту встречу, небось все отрепетировал, отшлифовал до мельчайших деталей. Какой город! Зорю бьют, из рук моих ветхий Данте выпадает…»

— Приветствую ставленницу опального русского олигарха, — разулыбался Левшин.

— Салют! — ответила Вера, недоумевая. Разговор с Кравцовым на эту тему остался далеко позади, в Москве.

— Мне кажется, тебе не нужно будет уезжать отсюда. Жилье мы тебе снимем какое захочешь. А работы, сама знаешь, сколько сами себе придумаем.

— Ты со своей бандой староват для меня. К тому же всех, кто после тридцати занимается рок-музыкой или, упаси бог, попсой, я считаю полными придурками. — Вера решила сразу пресечь все разговоры насчет дальнейшего сотрудничества. — А как ты повезешь меня на этой страшной штуковине? Это надежно? Ведь всего два колеса, мне кажется, этого недостаточно. Нет, я серьезно, как поедем?

— Молча, — ответил Паша, — шлем наденешь, и все. — Он выхватил откуда-то из воздуха нечто похожее на гермошлем. — Секретное оружие. Ты надеваешь, и эта штуковина ловит каждую твою мысль. Музыкальную, гастрономическую, любую. И тут же все воплощает. При моем участии. Кстати, как поживает твоя Штуковина? В Питере ей будет намного лучше, она ведь норвежка.

— Ну все отрепетировал, как я и думала, — улыбнулась Вера. — Я ведь приехала чисто случайно. В последний момент решила. Штука под надежной охраной.

— Ты все и всегда решаешь в последний момент. Но ты же не могла не приехать, это абсолютно достоверно и не тобой решено.

— Ничего не понимаю, — ответила Стрешнева. — Может быть, я все еще сплю. Ты засмеешься, если узнаешь, что меня привело в северную столицу.

— Да я уже ржал и даже начал бить копытами, когда прочел в какой-то газете, что твою чистую и безупречную победу в Норвегии оплатил Алексей Крутицкий. То бишь купил авторитетное, высоколобое жюри со всеми потрохами. После этой наглой лжи ты вправе поступать так, как захочешь. Это ведь гнусный международный скандал.

Вера хотела что-то возразить, но промолчала. Она просто не хотела касаться этой темы.

Пока Левша, действительно поразив Веру этой встречей, особенной уверенностью в завтрашнем дне, гнал свой новый мотоцикл по Питеру, она вспомнила странный взгляд Танюши, когда та принесла ей ворох газет с разнообразными описаниями конкурса и ее победы.

Кукла Таня действительно собрала все газеты, которые освещали это культурное событие, даже крохотные заметки. Значит, не могла она не увидеть и той, и выходит, что Ключарева первой узнала о клеветнических выпадах, но промолчала.

А Соболева? Неужели ей никто ничего не донес? Хотя бы тот же Третьяков. Ба-а-а!.. Да не об этом ли он собирался разглагольствовать тогда, на банкете? И не потому ли Соболева его бесцеремонно заткнула, вызвав на разговор о себе самом, любимом?

А Вовка Осетров? Он просто не мог не знать. Поэтому и организовал это интервью в первые же дни ее приезда, чтобы немедленно начать создавать ее, Веры, сверхположительный образ. Танюша же с кипой газет и журналов как бы между делом обмолвилась тогда, что всякое могут писать, но это все равно — слава…

Вера никогда не думала о подруге слишком плохо, но сейчас была абсолютно уверена в том, что делала так напрасно.

«Так, процесс пошел», — определила она свое новое состояние. — Полная ревизия всех форм собственности. Материальной, интеллектуальной и духовной, которой у меня, похоже, нет вовсе».

Странно устроен этот мир, очень странно.

Тем временем перед ней, казалось, промелькнул весь Питер, который Вера знала довольно неплохо.

— Ну вот, — сказал Пашка, наконец затормозив. — Ехать-то метров триста, но, чтобы ты отошла от своих снов, я малость поколесил по любимому городу.

— Спасибо тебе от ставленницы опального русского олигарха, — ответила Вера, совершая что-то вроде танца на месте. — Кажется, я никогда не ездила верхом на таком странном животном.

— Автомобилей слишком много, а эта штуковина больше из будущего, чем из прошлого. И стало быть, мы с тобой сейчас были где-то впереди. Примерно сорок минут.

— Да я не возражаю, — непринужденно ответила Стрешнева. — Слушай, а правда, что Есенина убили? Это ведь где-то рядом. Может, и меня собираются убить?

— Ты что? — рассердился Пашка. — К себе будешь примеривать судьбы всех русских знаменитостей? Сначала убили Блока с Гумилевым, а потом пошла работать мясорубка.

— Ты не понял меня, Павел, но зато правильно отреагировал. Нечего мне кукситься. Да и кому я нужна!

Левшин посмотрел на Веру как бы издалека, готовясь мгновенно уничтожить это расстояние. Но тут же улыбнулся, как умел во всем Питере делать только он, встал на руки и начал ходить вокруг Веры, одновременно ступая ногами по воздуху.