Двадцать миль одиночества.

Элиссанда не могла не думать об одиночестве, которое светилось в его глазах, когда они в последний раз занимались любовью.

Она не ожидала, что встретит его на прогулке.

Ее прогулки были намного короче. От дома она проходила две мили на северо-восток к долине Дарт и там долго отдыхала, прежде чем вернуться обратно.

Элиссанда ничего не имела против многомильных прогулок, но за годы домашнего ареста она здорово ослабла физически, и нужны были регулярные тренировки, чтобы окрепнуть. Тогда она могла бы ходить вместе с мужем по холмистым окрестностям Пирс-Хауса.

Этого ей хотелось больше всего на свете — гулять вместе с ним. Пусть даже молча. Она и тогда могла бы наслаждаться его близостью. И возможно, по прошествии времени он тоже начнет получать удовольствие от их совместных путешествий.

Тяжело дыша от усталости, она поднялась к вершине холма, с которой открывался вид на долину, и на середине склона, ведущего к реке, увидела его. Он стоял, засунув одну руку в карман, другой придерживая шляпу.

Как Элиссанда ни старалась соблюдать тишину, он все равно заметил ее почти сразу, несмотря на то, что она находилась в шестидесяти футах от него. Элиссанда остановилась. Вир взглянул на нее, потом на окрестные холмы, снова на нее и отвернулся к реке.

Никакого знака узнавания. Но с другой стороны, никакого притворства.

Элиссанда пошла к мужу, чувствуя, что сердце наполнилось странной нежностью.

— Долгая прогулка? — спросила она, остановившись рядом.

— Хм, — был ответ.

Солнце скрылось за облаком. Легкий ветерок пошевелил его волосы, изрядно выгоревшие на солнце.

— Ты не устаешь?

— Я привык.

— Ты всегда гуляешь один.

В ответ Вир только поморщился. Она неожиданно осознала, что он выглядит измученным, причем дело вовсе не в физической усталости. Для такого рода утомления хороший ночной сон не является лекарством.

— Тебе... тебе никогда не нужна компания?

— Нет, — ответил он.

— Конечно, нет. Кто бы сомневался, — пробормотала она.

Некоторое время они молчали. Он вроде бы любовался великолепной панорамой речной долины, она же со всем вниманием рассматривала коричневые лоскутки, нашитые на рукава его коричневого твидового костюма. У нее появилось странное желание потрогать эти лоскутки, положить ладонь туда, где она могла почувствовать одновременно шершавое тепло шерсти и прохладную гладкость кожи.

— Я сейчас пойду дальше, — коротко сказал маркиз.

Элиссанда отвела глаза от кожаных лоскутков и положила ладонь на его рукав.

— Не уходи очень далеко. Может пойти дождь.

Вир молча уставился на нее, и его взгляд был неприветливым. Потом он опустил глаза на свой рукав, которого она касалась.

Леди Вир поспешно убрала руку.

— Мне просто хотелось почувствовать гладкость кожи.

Маркиз надел шляпу, кивнул и, не сказав ни слова, удалился.

Дождь таки не пошел, и Вир гулял особенно долго. Впервые после их приезда в Девон он не появился за ужином.

Поздно вечером Элиссанда услышала, как хлопнула дверь в его комнате. Она прислушалась, но не услышала больше ничего. Этот весьма крупный мужчина, если хотел, мог передвигаться с бесшумностью привидения. Однако под дверью, соединяющей их комнаты, был виден свет.

Когда она открыла дверь, маркиз как раз расстегивал рубашку.

— Миледи?

Она осталась стоять в дверях.

— Ты что-нибудь ел?

— Я поужинал в пабе.

— Мне тебя не хватало, — совершенно искренне сказала Элиссанда.

Для нее все как-то странно изменилось.

Вир бросил на нее короткий и не слишком приязненный взгляд, но не сказал ни слова.

— Зачем ты это делаешь?

— Что я делаю?

— Я улыбалась, потому что этого требовал дядя. Почему ты намеренно ведешь себя так, чтобы люди не принимали тебя всерьез?

— Не понимаю, о чем ты, — решительно сказал он.

Элиссанда в общем-то и не ждала, что он ответит на ее вопрос, и все же отказ разочаровал ее.

— Когда Нидхам приезжал к тете Рейчел в твой городской дом, я спросила, что ему известно о том несчастном случае. Он ответил, что как раз был в гостях в доме твоей тети и знает абсолютно все.

— Ну и что?

Нидхам был тем самым человеком, которого он назвал, не желая, чтобы распространились слухи о его пулевом ранении. По сей день даже слуги не знают, что он был ранен. Окровавленные бинты или сожгли, или тайком вывезли из дома.

— Кстати, как твоя рука?

В последний раз он позволил ей сменить повязку накануне ареста дяди.

— Моя рука в полном порядке, спасибо.

Маркиз открыл окно и закурил.

— Дядя никогда не курил, — тихо сказала Элиссанда. — У нас была курительная комната в доме, но он не курил.

Маркиз глубоко затянулся.

— Возможно, теперь он об этом жалеет.

— Ты никогда не рассказывал о своей семье.

Ей не хотелось расспрашивать миссис Дилвин. Незачем экономке задаваться вопросом, почему жена так мало знает о собственном супруге. Она действительно практически ничего не знала о нем, быть может, за исключением того, что он вовсе не идиот.

— Моя семья — Фредди. Ты с ним знакома.

Прохладный воздух из окна принес запах сигаретного дыма.

— А твои родители?

Он выдохнул дым.

— Они давно умерли.

— Ты говорил, что получил титул в шестнадцать лет. Значит, тогда умер твой отец. А мать?

— Она умерла, когда мне было восемь. — Вир еще раз глубоко затянулся. — Есть еще вопросы? Уже поздно. А мне рано утром надо ехать в Лондон.

Элиссанда вцепилась в дверную ручку. Да, у нее был еще один вопрос.

— Можно я останусь с тобой?

Маркиз замер.

— Нет, извини, я очень устал.

— В прошлый раз в тебе было море рома и вдобавок пулевое ранение.

— Пьяным мужчинам свойственно делать глупости.

Он выбросил в окно окурок, подошел к ней и мягко, но твердо закрыл перед ее носом дверь.


Анжелике пришлось трижды прочитать записку Фредди.

Он приглашал ее взглянуть на законченную картину. Законченную. Фредди всегда был чрезвычайно медлительным и педантичным художником. Она была уверена, что ему потребуется еще хотя бы четыре или шесть недель.

Он встретил ее своей обычной теплой улыбкой, однако Анжелика видела, что он нервничает. Или это ее нервы расшалились?

— Как дела, Анжелика? — спросил Фредди, когда они поднимались в студию.

Они не виделись с тех пор, как он сделал в студии ее фотографии. Он не звал ее, а она решительно настроилась не искать с ним встреч, пока не получит приглашения.

После возвращения в Англию она и так слишком навязывалась ему.

— Хорошо. Кстати, Киприани ответил на мое письмо. Он написал, что принимает по средам и пятницам во второй половине дня.

— Тогда мы можем сходить к нему завтра. Ведь завтра среда, если я не ошибаюсь.

— Ошибаешься, Фредди, среда сегодня. А завтра уже четверг.

— Да? Извини. Я работал дни и ночи и потерял счет времени. Я был уверен, что сегодня вторник.

Фредди никогда не работал день и ночь.

— Я и не подозревала, что ты можешь работать так быстро.

Он остановился двумя ступеньками выше и повернулся к гостье:

— Возможно, я никогда не испытывал столь сильного вдохновения.

Эти слова были произнесены тихо, но очень ровно, словно не касались се наготы.

Анжелика стиснула затянутой в перчатку рукой перила.

— Я сгораю от нетерпения.

Кровать все еще оставалась в студии, постельные принадлежности были в художественном беспорядке. Готовая картина стояла, прикрытая белой тканью.

Фредди глубоко вздохнул и рывком сдёрнул ткань.

У Анжелики перехватило дыхание. Перед ней лежала богиня. Ее темные волосы отливали золотом и бронзой, кожа даже на вид была теплой, а такая фигура могла принадлежать только куртизанке — очень успешной куртизанке.

Тело было, конечно, красивым, но Анжелика буквально не могла отвести глаз от выражения лица богини на картине. Без намека на улыбку она смотрела прямо на зрителя, и в ее глазах горело нескрываемое желание. Чуть раздвинутые губы говорили о чувственном голоде, который не был утолен.

Неужели Фредди видел ее такой?

Она покосилась на художника. Его внимательный взгляд был устремлен в пол. Она снова посмотрела на картину, но не смогла встретиться глазами с собой.

— Что ты думаешь? — наконец спросил Фредди.

— Она... она неровная по краям. — Собственно говоря, только на края она и могла смотреть. Здесь мазки были довольно грубыми, что было совершенно не свойственно картинам Фредди. Но в самом образе женщины была такая сила, такой мощный чувственный вызов, что если бы он продолжил расспросы, ей пришлось бы признать, что менее изысканный и утонченный стиль как нельзя лучше соответствует сексуальному голоду, который излучала картина.

Фредди снова закрыл свое произведение тканью.

— Тебе не понравилось?

Анжелика пригладила волосы, от души надеясь, что является воплощением воспитанности и благопристойности.

— Я действительно так выгляжу?

— Для меня да.

— Возможно, будет лучше, если ты перерисуешь ее... и повернешь мое лицо в другую сторону.

— Почему?

— Потому что на нем такое выражение, словно... словно...

— Словно ты хочешь, чтобы я занялся с тобой любовью?

Анжелику захлестнула волна страха и предвкушения. Она даже забыла, что надо дышать. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга. А потом она очутилась в его объятиях и почувствовала на губах силу и сладость поцелуя.

Все было лучше, чем она представляла себе в самых смелых мечтах. Они упали на так и не убранную кровать. Фредди отбросил в сторону ее шляпку. Она ослабила его галстук...