Теперь он обвинял ее в том, что она — плохая мать. Надо было разобраться с этим.

— Послушай, дорогой, для нас не важно, что я говорю своим клиентам. И говорю это не я, а Наташа, которая просто вынуждена развлекать мужчин, нравится ей это или нет. Вот она и болтает всякие глупости. Но это не я!

— Наташа! Стало быть, иногда ей это нравится, разве не так?

— Все это пустое, Питер, и тебе отлично это известно.

— Так что?

— Боже мой! Сколько можно? Просто иногда это бывает не слишком неприятно, а иногда — совсем противно, вот и все.

— Но ты стараешься.

Этого было довольно. Соскочив с постели, Гарриет стала натягивать на себя халат, рукава которого, конечно же, были вывернуты наизнанку.

— Я думала, что мы давным-давно обо всем договорились. Или я буду тебе все рассказывать, если ты считаешь, что в состоянии справиться со всем этим, или я буду молчать, раз тебе тяжело. И не будем больше говорить об этом. Так что ты выберешь? Давай же, Питер, не молчи, скажи мне!

— Все это убивает меня, Гарри. Убивает, черт побери! Каждый день я только и представляю себе, как их похотливые взгляды скользят по твоему телу, как их жадные руки гладят тебя. Честно говоря, тебе не стоит больше ничего мне рассказывать. Я и так все знаю. И все время думаю об этом. И воображаю, как ты делаешь это. Я вижу, как они задирают на тебе юбку, как вертят тобой. Сколько раз я представлял себе, как ты стоишь перед ними на коленях, черт побери! Я не могу больше! Я умираю! Каждый миг, каждую минуту, каждый день!

— Так нечего было обо всем меня расспрашивать! — закричала Гарриет. — Ты же говорил, что тебе нравится слушать! Снова и снова повторял это. Мне было противно рассказывать тебе, но ты не обращал внимания па мои просьбы. Ты умолял меня продолжать. Ты говорил, что это возбуждает тебя! Да так оно и было. Ну что мне было делать? Если бы я ничего не рассказывала тебе, ты бы заявил, что я скрываю что-то от тебя, не позволяю тебе быть частью меня.

— Да, да, мне нужно было знать. И меня это правда возбуждало, твои рассказы казались мне отчаянно важными. Я думал, что мы с тобой восстанем против всего света, будем вдвоем — ты и я. Но теперь все иначе, и у меня голова кругом идет. Я так и чувствую, как ты развлекаешься с клиентами, а я становлюсь самым настоящим рогоносцем! Я больше не могу выносить этого! Надо прекратить все это, пока я не сошел с ума. Ты не должна больше заниматься этим! Довольно, любимая. Это не выход. Это убивает меня, Гарри! — И он стал тихо плакать, зарывшись лицом в подушку.

Гарриет опустилась на колени возле кровати, не зная, что и сказать. Она положила руку ему на голову.

— Что же мы будем делать? — неуверенно пробормотала она.

Он иногда мог задеть ее. Большой, отчаявшийся человек плачет, как ребенок. Гарриет едва узнавала в нем знакомого ей Питера Хэллоуэя.

— Я так люблю тебя, Гарриет. Так люблю. Ты такая необыкновенная, я так горжусь тобой — твоей смелостью, тем, как ты выглядишь, да вообще всей тобой. Но я не могу думать о том, как толпы этих типов ласкают тебя, берут тебя, смеются с тобой — в точности, как это делаю я, — трагичным шепотом прошептал он.

— Это все не так, любимый. Это все неважно. Они ничего не значат для меня, мой дорогой. Я думаю лишь о том, что смогу внести еще один взнос за машину. Ты стоишь тысяч таких, как они. — Она очень осторожно подбирала слова. — Я уже много раз говорила тебе, что Наташа просто импровизирует, играя в какой-то пьесе. Если актриса играет леди Макбет и кромсает лица слуг кинжалом, то она всего лишь притворяется. Она же не убивает никого по-настоящему. Но ей надо сыграть так, чтобы люди поверили ей и получили удовольствие от ее игры. Однако это же все неправда! То же самое и Наташа. Да, ей приходится говорить всякие сомнительные вещи, чтобы хорошо сыграть свою роль. Что бы она ни говорила, она через полчаса уже забывает об этом.

Питер отодвинулся от жены, но внимательно слушал ее.

— Знаешь, — продолжала Гарриет, — иногда, лежа с ними в постели, я так и просчитываю, что сейчас скажу то-то и то-то, тогда они быстренько кончат, а я успею еще на последнюю электричку или позвоню Мелвину. Она увезет меня, и я скоро приеду к тебе, в мой Блэкхит.

— А что за «то-то и то-то»?

— Ох, Питер! Да прекрати же!

— Ну?

— Я не скажу. Это все так нелепо. И тебе не поможет.

— Я хочу знать, — настаивал он.

— Нет.

— Что у тебя за развращенная натура, Гарриет? Откуда это все? Где ты этого набралась? — Он уже почти развеселился.

Да, Питера быстро проносило по волнам любого шторма. А вот Гарриет долго переживала, сердце ее разрывалось на части.

— Вовсе у меня не развращенная натура. — Она горько рассмеялась. — Я хорошо воспитанная девушка. Но я должна хорошо выполнять взятую на себя работу. Вот и все. В каждом отдельном случае я придумываю какую-то особую фразу, пароль, если хочешь, который ускорит извержение. Но я должна делать это, иначе буду оставаться там до завтрака, а… — она усмехнулась, — лишь я помню, какой завтрак надо дать Джонти, так что мне надо возвращаться побыстрее, ты так не думаешь?

И тут, словно по волшебству, дверь в спальню со скрипом отворилась, а за ней появился сердитый и взлохмаченный Тимоти. Во рту у него было старенькое полотенце, которым он все еще, как младенец, водил по губам перед тем, как уснуть.

— Привет, Тимбо, — сказала Гарриет. Хочешь завтракать?

Мальчик молчал, потому что его рот был занят полотенцем. Прошлепав по полу босыми ножками, он нырнул в середину их постели и уселся на ее подушку.

— Здорово, старина. Что с тобой? — Питер покачал головой, словно хотел отогнать от себя мрачные мысли, и вытер лицо простыней. Извини, Гарри, я иногда бываю просто невыносимым. Просто у меня что-то с головой, думаю, я уже в параноика превратился. Впрочем, если все это будет продолжаться, ты вынуждена будешь рассказать мне обо всем. Извини. Но я должен знать. Если ты будешь молчать, то я просто умру, мучаясь подозрением.

— Но если я буду рассказывать, ты тоже умрешь, — заметила Гарриет.

— Пожалуй, что так. Но уж лучше знать. А иногда мне это даже нравится.

— Да. Я заметила.

— Наверное, я все-таки большая сволочь, ты так не считаешь?

Тут Тимоти вытащил, наконец, изо рта гадкую тряпицу и весело спросил:

— А кто умирает?

— Никто, — твердо ответила его мать.

— Нет, я умираю, — заявил малыш. — Потому что у нас не осталось кукурузных хлопьев.

И они дружно рассмеялись.

* * *

Успех. Двадцать первого я занялся Хартбеком. И теперь мы можем покончить с этим безумием.

Какой поворот! Работа, статьи, возможность попробоваться в клуб Гручо, потенциальный олимпийский чемпион, жена может оставить работу! Ну чего еще может хотеть человек?

Гэри Хоуп взял Джонти под свою опеку. Четыре раза в неделю он занимается с ним по часу после школы! Дж. уже жизни себе не мыслит без Хоупа, но материальное обеспечение будущего чемпиона приводит меня в ужас. Зато кто посмеет теперь сказать, что мальчик не расцвел буквально на глазах? Джонти с каждым днем становится все сильнее и шире в плечах. Гэри с ног сбился, бегая босиком (а сейчас, между прочим, осень стоит и ветрено) в своих белых шортах по краю бассейна за моим сыном и подавая ему какие-то неведомые для меня знаки. А паренек в этом презервативе на голове и круглых очках напоминает сказочную рыбину. В течение часа лишь небольшая часть Джонти показывается на поверхности. В остальное время он рассекает водную гладь, как острие ножа, и лишь изредка поднимает серьезное личико, чтобы вслушаться в изречения Великого Хоупа.

А кстати — как вам это, а? — это благодаря мне у мальчика есть возможность забавляться здесь, разве не так? Проводя здесь с ним целые дни, я лирично размышлял о преимуществах полного рабочего дня.

Да, сэр Джордж Харкурт из «Хартбек паблишинг» после нашего интервью настоял на том, чтобы устроить в «Гей Гуссар» целую серию «веселых ленчей», как назвал бы их мой отчим. На этих ленчах он представил меня целой команде своих людей. Хартбек достиг успеха, создав массу журналов с разнообразными головоломками, которые помогали отчаявшимся, лишенным прав отщепенцам коротать свободное время. Кстати, у многих из них есть даже титулы.

Джордж решился запустить в производство еженедельный (или выходящий раз в две недели) журнал, который должен называться «Одиннадцатый час». Впрочем, может, это не так уж безнадежно. Это, должно быть, что-то вроде заметок Фути на последней странице «А» или его же колонки в «Миррор», только Джордж задумал выпускать целый журнал. Очень смелая задумка. И Джорджу, разумеется, понадобились умные, известные журналисты, которые могли бы собирать информацию о людях и заниматься тому подобными делами. Он даже процитировал Болдуина, который высказался о могуществе королей прессы: «Власть без ответственности напоминает престарелую шлюху». Это изречение просто поразило меня. Вот только подумал я не об одних королях прессы…

Короче, теперь я жду команды назначенного, но еще не вступившего в должность редактора. Начинает дело совсем небольшая команда — два исследователя, молодой помощник и юная администраторша из «Спектэйтора» — Джун Сатерн, — с хорошей репутацией, которая сияет, как медный пятак. Начнем издаваться уже весной следующего года, так что время поджимает.

Джордж сделал мне предложение, и я не смог отказаться — ну раз уж мы публикуемся. Я бы любое предложение принял, вот только он не должен был знать, что я сделал это за две баночки «Китикэта» и пакетик сухого печенья.

Во всяком случае, я сумею вытащить Г. с улицы, разве не так? Ей больше не придется быть проституткой. Слава Богу! Она испытает огромное облегчение.

* * *

Свернув с шумной Пиккадилли, Гарриет оказалась в тихом дворе Королевской академии. Стоял чудный осенний день. Она направлялась в Королевскую академию, потому что мужчина по имени Джек Робинсон предложил встретиться именно там.