Теперь мне кажется странным, что я могла всерьез рассчитывать на продолжение истории. Ты чужой мне человек. Чужой, взрослый, бородатый мужчина с сомнительным чувством юмора и непонятными амбициями. Возможно, ты оказался прав. Всего хорошего, Курт! Мне кажется, если мы еще встретимся, я даже не смогу мысленно увязать тебя реального — на момент встречи — с тем человеком, с которым я периодически спала в одной постели. Все удивительно быстро уплывает. Уже почти уплыло».

Прощальное послание вызвало у него двойственное чувство: облегчение (ибо Лора отпускала его с миром) мешалось с досадой — о Сандре не было написано ни слова. Впрочем, разве стоило на это рассчитывать? Гордой Лоре теперь только и оставалось носиться со своей гордостью.

В ближайший понедельник вечером Курт побрел к Блайтам: после месяца упрямого молчания о причинах разрыва своей помолвки (хотя Дорис, изнывая от любопытства, была готова пытать его огнем и железом) он не мог больше сдерживаться и нуждался в совете умной, компетентной женщины. Дорис он обнаружил в саду: сидя в деревянном раскладном кресле под благоухающим кустом шиповника и катая ногой взад и вперед пустующую детскую коляску, она нежилась на солнышке, словно сытая львица.

— О, Курт! Молодец, что пришел. Придвигай еще одно кресло, садись, поболтаем. Только Алана пока нет.

— Вот и хорошо. Я хотел поговорить с тобой. А малышка, значит, уже ходит?

— Ну, разумеется, ей ведь год и два месяца…

Алисия в пестрой панамке, косолапя, будто медвежонок, бегала по траве и рвала мелкие желтые примулы. Она забавно — стремительно, чуть не падая — приседала, срывала цветок, пару секунд сжимала его в кулачке, а затем мчалась дальше, бросая по дороге предыдущий трофей, чтобы немедленно обзавестись новым.

— Смотри, — негромко проговорила Дорис, когда Курт уселся рядом, — как интересно наблюдать за совершенствованием человеческой мысли. Алисии уже нравится рвать цветы, потому что они красивые: значит, зачатки эстетики в ней уже присутствуют. Но она еще не догадывается переложить сорванный цветок в другую руку: значит, зачатков логики пока нет. Следовательно, эстетика просыпается в человеке раньше. В общем, верно. Чувство прекрасного, на генном уровне вбито прочнее, оно было свойственно даже первобытным людям… О-ох, как хорошо. Тепло, тихо. Травой пахнет. Листочки на деревьях свеженькие, душистые — и не шелохнутся… А завтра уже начнется лето. Обожаю, это время суток, когда солнце начинает багроветь и потихоньку ползти вниз. День унимается, утихает… Знаешь, чем приятнее всего заниматься в эти часы?

— Догадываюсь, — мрачно ответил Курт, — мы мыслим в одном направлении. Кстати, я недавно прочел на редкость бредовую статью. Ее автор сделал уникальные подсчеты. Оказывается, рядовой мужчина думает о сексе тридцать раз в день, занимается им два раза в неделю и тратит на это всего шесть минут. А рядовая женщина занимается сексом раз в неделю, тратит на это десять минут, а думает ли — неизвестно. У меня возник ряд вопросов. Первый: как она может тратить на один сеанс десять минут, если ее партнер тратит шесть минут на два сеанса? Второй: с кем он проводит дополнительный сеанс, если на него партнерша не предусмотрена статистикой? Третий: как, черт возьми, автор залез в голову «рядовому мужчине», чтобы определить, о чем и сколько раз он подумал? Или этот мужчина при появлении смутных мыслей каждый раз звонил в колокольчик?!

Дорис звонко расхохоталась, откинувшись на высокую спинку кресла.

— Да… Классно… Говоришь, один раз в неделю и всего за десять минут? Ну, уж нет. Я бы удавилась или удавила того, кто предложил бы мне такие условия… Правда, правда. — Она снова подалась вперед и внимательно посмотрела на Курта, перестав смеяться. — Но мне кажется, ты сейчас обдумываешь упомянутые проблемы больше тридцати раз в день. Послушай, что случилось? Ты ведь об этом хотел поговорить, да?

Курт уставился на сине-голубую полосатую коляску и больше ей, нежели Дорис, рассказал всю историю с самого начала: о своей трехдневной поездке в Бентли в качестве будущего родственника, о заключительной просьбе Сандры все забыть, о скандальном объяснении с Лорой и даже об учителе математики, одно упоминание о котором заставляло его содрогаться.

— И что, самое печальное, — добавил он в конце повествования, — я в результате даже мыслить стал романтически-возвышенно — как какой-то юный Вертер. Вчера перед грозой посмотрел в окно, увидел черные косматые тучи, мчавшиеся по небу с дикой скоростью, и сказал себе: «У меня на душе так же. Тьма и хаос». Дальше просто некуда.

Хмыкнув, Дорис блаженно подставила лицо садящемуся солнцу.

— Глупый, глупый Курт… Тебе ведь повезло… Есть люди, которые за всю жизнь не узнали, что такое любовь. А у тебя глаза открылись. На самом деле это хорошо. А дурацкий пафос, со временем выветрится.

— Лучше бы я не знал, что это такое. Это каторга и мучение.

— Это сладкое безумие.

— Для меня горькое.

— Из-за очкастого, учителя математики? Уверена, на самом деле его нет. Я очень хорошо знаю женщин. Лора просто обязана была, напоследок ляпнуть какую-нибудь гадость. Ее тоже можно понять: она оскорбилась, сработала защитная реакция. Мужчины в таких случаях лезут в драку, а женщины стараются причинить душевную боль, — и поизощреннее, — словами… Почему ты не хочешь позвонить Сандре?

Курт по лошадиному помотал головой:

— Не могу… Как-то это… пошло, скверно. Я бросил ее младшую сестру, унизил девушку… И что теперь? Сказать: «Привет, Сандра, ну вот я и освободился. Очередь за тобой». Не могу. А Лора будет ежедневно устраивать ей сцены с битьем посуды? Сандра и так, бедняжка, натерпелась в своей жизни… Я, кстати, до сих пор не знаю, что случилось с их родителями. Таинственная история.

Дорис покосилась на него и вновь поставила ногу на колесо коляски.

— Вообще-то… Не обижайся, но я от приятельницы многое узнала о семье Драгич, — еще когда ты крутил с Лорой. На всякий случай. Их мамочка жива здорова. Экзальтированная была особа — неудавшаяся певица. Она сбежала из дома с каким-то типом лет пятнадцать назад и больше не объявлялась — за все эти годы только пару раз позвонила, чтобы справиться о судьбе дочерей. Представляешь? А их папаша страховой агент, когда это случилось, начал пить — все больше и больше. Он бросил работу, жил за счет старшей дочери, ну а потом его, мертвецки пьяного, сбила машина. Говорят, удар оказался не сильным, и любого другого спасли бы с легкостью, но его сердце и сосуды уже были в таком состоянии… Так что неудивительно, что сестры не хотят вспоминать про своих родителей. Думаю, для них это кошмар, о котором они желали бы навсегда забыть… Алисия, не бери в рот, грязные руки! Иди сюда. Дать тебе попить?

Малышка подошла к матери, положила испачканные ручки ей на колени и прожгла Курта папочкиным убийственным взглядом. Он даже вздрогнул.

— Надо же, как твоя дочь смотрит… Я думал, этот взгляд вырабатывается путем долгих тренировок, а он, оказывается, врожденный.

Дорис фыркнула, вынимая из коляски бутылочку с соской:

— Моя дочь… Иногда мне кажется, что Алан родил ее самостоятельно, — как Зевс Афину. У Алисии даже его гримасы. Ты папина дочка, да, маленькая? Пей, пей… Держи бутылочку сама… А Алан большой оригинал. Другие зовут своих детишек зайчатами и котятами, а он называет Алисию Угольком — правда, правда. Надо же было такое придумать… Когда Алан думает, что я занята своими делами и не обращаю на него внимания, он берет Алисию на руки и тихо спрашивает: «Ты любишь папу, да?» — а этот Уголек улыбается и тыкается головой ему в плечо. По-моему, она все понимает…

Подергивая себя за бороду, Курт рассеянно смотрел, как смуглое существо в панамке тянет воду из бутылочки, крепко сжимая ее, игрушечными пальчиками.

— А если, чертов математик все же имеется? Слушай, Дорис, скажи честно: Алан тебя ни у кого не отвоевывал?

— Только у прошлого. Как человек, склонный к аналитическому мышлению, он усердно находит соперников не только в настоящем, но и в прошлом, и в будущем. Порой это утомляет… Ты ведь не хуже меня знаешь, Алан сверх всякой меры жесткий и категоричный человек. Смею добавить: он еще очень эмоциональный и взрывной человек, в нем столько всего намешано… Его чувства агрессивны — в том числе и любовь. Мирно сосуществовать с ним непросто. Но я знаю наверняка: я единственная женщина, которая ему нужна. Это база, основа, все остальное — так, обрамление. А Сандра, как мне кажется, та женщина, которая нужна тебе. Вы из разных миров, но ведь это не помешало вам за сутки найти общий язык? Ты без конца ее жалеешь, даже если к тому нет повода, а ты хоть осознаешь, насколько важен момент сострадания? Чувственную составляющую я даже не рассматриваю: насколько я понимаю, она царит надо всем… Мое мнение таково, Курт: добровольно отказываться от этой женщины — вселенская глупость, которая может сломать и твою, и ее жизнь. Но еще немножко надо подождать.

— Сколько?

Дорис пожала плечами:

— Я же не астролог, Курт. Впрочем… Ты мне доверяешь?

— Больше, чем астрологу. Скорее, как оракулу.

— Тогда я сама скажу тебе в нужный момент, что он наступил.

* * *

Недели через полторы после этого разговора Алан попросил Курта (если только его ультимативное распоряжение можно было назвать просьбой) посетить двухдневный цикл семинаров, организованный университетом Бентли. Проходить очередное мероприятие должно было не в самом городе, к которому Курт теперь боялся даже приблизиться, а милях в шестидесяти от него — в соседнем Грейвенхерсте. Услышав это название, Курт содрогнулся: гения сцены из тамошнего театра он ненавидел куда больше, нежели закомплексованного учителя. Алан посмотрел на него удивленно:

— Что вы так скривились? У вас с этим городом связаны неприятные воспоминания?