Евгений пришел домой раньше Шурика, от ужина не отказался и вообще вел себя менее агрессивно, чем накануне. В какую-то минуту Анна подумала, что вчера супруг перебрал лишнего, поэтому нес всякую ахинею. Но когда она убрала со стола грязную посуду и налила чай, то услышала:

– Аня, я хочу с тобой поговорить. Серьезно.

– О чем?

– О моем отъезде за границу.

– Все-таки отъезде?

– Все-таки отъезде. В этой стране мне делать нечего.

– И как скоро ты собираешься…

– Это зависит от тебя.

– Не поняла, – растерянно сказала Анна.

– Я могу уехать без особых хлопот, если мы разведемся.

– Все равно не поняла, – тупо повторила Анна. – Как же ты потом сможешь вызвать нас с Шуркой?

– Шурка поедет со мной.

– При разводе ребенка оставляют с матерью, – шепнула Анна побелевшими губами.

– Он уже не ребенок, может сам решить, с кем ему лучше. Конечно, ты можешь судиться. Но он вот-вот получит паспорт, тогда нас без хлопот разведут через ЗАГС.

– И все-таки я не понимаю…

– А ты постарайся понять, – жестко сказал Евгений. – У меня появилась возможность жениться на одной даме, канадке, хозяйке небольшого предприятия. Тогда я буду не бесправный эмигрант – наемный работник, а полноправный гражданин цивилизованной страны. И мой сын тоже. Вместо того, чтобы присылать на него алименты, я полностью буду его содержать.

– А алименты тебе буду платить я? – бессильно съязвила Анна.

– Не юродствуй, тебе не идет. Будешь свободной, самостоятельной женщиной. Личную жизнь, конечно, вряд ли устроишь после того, что с тобой произошло…

– Мне, между прочим, не ногу отрезало или руку…

– На таких, кстати, больше охотников, чем на женщин с твоим диагнозом. Впрочем, меня это не касается.

– А что тебя касается? – вырвалось у Анны. – И зачем тебе понадобился сын?

– Затем, – отрезал Евгений. – У Агнесс детей нет и не будет, а тут – готовый наследник. И муж не захребетник, а полноценный партнер. Впрочем, я могу с ней поговорить, она найдет тебе какого-нибудь заморского жениха.

Анна разрыдалась. Вопреки ожиданиям, супруг не встал и не хлопнул дверью, а просто сидел и курил, пережидая этот всплеск эмоций. По-видимому, решил расценивать его, как внезапный ливень при отсутствии зонтика: хочешь – не хочешь, а придется переждать. Анна уже начала немного успокаиваться, когда в замке повернулся ключ. Сын пришел домой.

– Умойся, – прошипел почти беззвучно Евгений. – Не травмируй парня своей опухшей физиономией.

Анна, как сомнамбула, подошла к раковине и плеснула в лицо ледяной водой. Дух перехватило, но слезы вроде бы прекратились. В этот момент в кухне появился Шурка:

– А пожрать в этом доме дадут? – весело спросил он.

Заплаканных глаз матери сын то ли не заметил, то ли не пожелал замечать. В данный момент его интересовала только еда.

Евгений из кухни не выходил, словно чего-то выжидал. Чего именно, Анна поняла, когда тарелка перед сыном опустела.

– Александр, – сказал Евгений, – мы тут с твоей матерью обсуждали планы на будущее. Ты не передумал?

Анну словно ударило в грудь чем-то тупым и тяжелым. Она бессильно опустилась на табуретку. Значит, они это уже обсуждали, и Шурик ничего не имеет против того, чтобы уехать с отцом. Значит, она для него уже действительно больше ничего не значит? Или он ее вообще не любит, как и Евгений?

– Ну, мам, чего ты? – нахмурился Шурка. – По-моему, отец клево все придумал. Прикинь: от армии косить не придется, с учебой – без проблем, со всем остальным – тоже. Что я в этом совке забыл?

– Меня, – ровным голосом сказала Анна.

– Ну мам, ну, какая ты… Я буду приезжать на каникулы и вообще… Тебе же легче будет. А мне отец машину купить обещал, здорово, правда? Ты же не купишь… И у меня наконец будет отдельная комната, а не этот чертов закуток…

– Так, – по-прежнему спокойно сказала Анна, – я вижу, вы все уже обсудили, продумали и решили. О чем же вы тогда со мной беседуете? Мы с отцом разводимся, я остаюсь здесь, потому что вам не нужна, вы уезжаете. Что вы хотите, чтобы я плясала от радости на столе? Или кинулась вас обнимать со слезами восторга?

– Аня, – чуть повысив голос сказал Евгений, – по-моему ты…

– Что – я? Не волнуйся, скандала не будет. И развод я тебе дам, и Шурика отсуживать не собираюсь. Он действительно уже взрослый, а насильно мил не будешь. К тому же разве можно колебаться в выборе между родной матерью и мачехой с машиной и отдельной комнатой? Даже смешно.

Шурик набычился и пробормотал себе под нос:

– Конечно, обо мне никто не думает. А если с тобой что-нибудь случится, как я тут буду?

– В смысле, если я умру? – поинтересовалась Анна.

– Но ты же практически инвалид.

– Это тебе папа сказал? – ровным голосом спросила Анна.

– Да все говорят! – взорвался Шурик. – И как мы тут будем на зарплату твою копеечную? Мне перед ребятами стыдно, я словно детдомовец какой-то…

– Хорошо, – все так же неестественно спокойно сказала Анна. – Ты поедешь с отцом и не будешь как детдомовец. Я останусь здесь со своей «копеечной зарплатой» и, думаю, выживу. Если я правильно понимаю ситуацию, за границей я вам не нужна ни под каким видом. Ладно. Жалею только об одном…

– О чем? – сухо спросил Евгений. – О том, что вышла за меня замуж или о том, что родила ребенка?

– О том, что выжила после операции. Тогда вы могли бы не просто спокойно уехать, но и избежать хлопот с разводом, и квартиру продать – все-таки стартовый капитал. Ну, извините, если что не так. А теперь я пойду лягу, устала.

Ее уход из кухни сопровождался полным молчанием. То ли сказать было нечего, то ли они уже вычеркнули ее из своей жизни и рассматривали как некое препятствие, которое нужно даже не преодолеть – обойти, и продолжать свой светлый путь в будущее.

Как ни странно, слез у нее не было. И боли особой она не ощущала: словно вся находилась под воздействием какой-то мощной анестезии. Только много позже она поняла, что в этот момент организм включил все свои защитные силы, чтобы не дать ей сойти с ума или покончить с собой. Точнее, он ее просто отключил – на время. Во избежание, так сказать, короткого замыкания и пожара с непоправимыми последствиями.

Как прошли следующие три месяца, Анна никогда не могла толком вспомнить. Разводили их по доверенности, которую она молча подписала вместе с другими бумагами, в том числе отказом от каких-либо моральных и материальных претензий к бывшему супругу и согласием о предоставлении полной свободы совершеннолетнему сыну.

Инна, периодически звонившая, сначала пыталась как-то Анну раскачать, пробудить от этой неестественной спячки, заставить бороться за свои права:

– Он обязан выплачивать тебе содержание, – яростно втолковывала она приятельнице. – Или выплатить компенсацию за то, что ты уступаешь ему все права на сына. Ты ему просто подарок делаешь из-за гордыни своей дурацкой или уж не знаю, чего там…

– Оставь, Инна, – наконец не выдержала Анна. – Сыном я торговать не собираюсь, а от Евгения мне ничего не нужно. Он меня предал. И виновата в этом только я, ты сама мне миллион раз твердила, что я избаловала своих мужиков. Теперь нужно платить по счетам.

В конце концов, Инна махнула рукой и добилась только того, что после закрытия больничного Анна получила бы оплачиваемый отпуск на предыдущей работе и такой же отпуск, можно сказать, авансом, в издательстве. То есть сделала так, чтобы в эти тяжелые дни приятельнице не пришлось «вливаться в новый коллектив» и совершать трудовые подвиги.

Прежний начальник тоже проявил непонятный альтруизм и осчастливил уже бывшую подчиненную бесплатной путевкой в подмосковный санаторий «по профилю заболевания». Это было действительно благодеянием: больше всего в те дни Анне хотелось оказаться где-нибудь подальше от дома. Ей было безразлично, как без нее обойдутся: пусть привыкают.

Весна в том году была ранней и удивительно теплой: деревья зазеленели уже в начале апреля. Санаторий, когда-то ведомственный, а теперь неизвестно чей, представлял порядком запущенный особняк на краю то ли парка, то ли леса, и находился в трех километрах от ближайшего поселка с магазинчиком и прочими благами цивилизации.

А до железнодорожной станции нужно было добираться рейсовым автобусом, который теоретически ходил трижды в сутки, а практически – когда водителю заблагорассудится. Словом, такую глушь еще надо было поискать, зато Анне достался одноместный номер – крохотный, от силы восемь метров, с основными удобствами в конце длинного коридора. Зато была довольно удобная кровать, черно-белый, неизвестно как уцелевший телевизор, ловивший только два канала, и – главное – небольшой балкончик, выходящий на сосновый бор.

В первую же ночь Анна заснула, как провалилась, и проспала почти двенадцать часов, причем без сновидений. Естественно, опоздала на завтрак, зато впервые за долгое время с аппетитом съела довольно-таки незамысловатый обед. На полдник полагалось яблоко и плюшка, после ужина – стакан кефира. Большинство обитателей санатория оставались полуголодными, и чуть ли не ежедневно совершали экскурсии в поселок «за приварком».

Анна сходила туда только один раз: купила небольшую баночку растворимого кофе и кулечек сахара. Кипятильник ей одолжила сердобольная горничная: кто-то из предыдущих обитателей номера оставил этот незатейливый прибор в тумбочке. А еще купила сигарет, хотя курить в санатории категорически запрещалось. Но кто мог помешать ей курить на балкончике? Да и не следил за ней никто.

Хотя… Следить-то следили, но совсем в другом смысле. Как-то раз она краем уха услышала обрывок разговора, явно относящийся к ней: «…в одноместном номере – и одна? Что-то не верится…» Но поверить пришлось: Анна мягко, но бесповоротно отвергала все попытки сильного пола познакомиться с нею, не сблизилась ни с кем из женщин, прогулки по лесу совершала всегда в одиночестве. Через неделю ее оставили в покое, приклеив ярлык «эта тронутая».