– Оторвешь Юль, – отмерев, перевожу взгляд на собственное плечо, которого касается Бирюков, и, опомнившись, оставляю брата в покое – ухо красное, только Рыжего это совсем не заботит. Сопит, и вряд ли сумеет подняться на ноги. – Что делать будем?

А кто его знает? Я бы не отказалась от спа – лежала бы на удобной кушетке, в то время как опытный массажист втирал в мое тело аромамасла. И никаких тебе алкоголиков, битых жен и сожителей-уголовников! Хочу в прежнюю жизнь, и чтобы никто из моей семьи обо мне не вспоминал!

Завтра Рыжему придется потрудиться и вымаливать прощение у меня в ногах, ведь мысль о том, чтобы отдать его в приют больше не кажется мне дикой, а сейчас… пусть наслаждается колой, что я безжалостно лью ему на голову, с удовлетворением отмечая, что свои глаза, пусть и нехотя, но он все-таки открывает.

***

Бред это все, что люди устают от рутинной работы, многочасового шопинга, занятий спортом и ежедневных бытовых забот. Куда больше изматывают переживания: они вытягивают из тебя все соки, лишают улыбки и постепенно подталкивают к краю – туда, где плещется безнадега и липкая темень.

Я не могу заставить себя подняться. Продолжаю сидеть, не потрудившись отстегнуть ремень безопасности даже тогда, когда пошатывающуюся фигуру Ярика скрывает от меня подъездная дверь. Я обездвижена, парализована чувством стыда, что пригвоздил меня к кожаной обивке, и под взглядом Бирюкова, он лишь крепнет, воруя у меня последние силы.

- Только не вздумай благодарить, — словно почувствовав мой настрой, Максим решительно пресекает мою попытку заговорить. Выключает музыку, которую я намеренно слушала на полную громкость, прекрасно зная, что сидящему позади парню все эти децибелы как иголки под кожу. - Напился и черт с ним. Не надо краснеть, реветь и жаловаться мне на жизнь. Я не герой и не психоаналитик.

- Я и не думала, – грубо, зато шальную мысль сказать ему хоть что-то приятное, я благоразумно отодвигаю подальше. – Обойдемся премией?

- Пожалуй. Тем более что из-за твоего братца я испортил любимые джинсы.

Не он один: мой костюм уже не спасти, замшевые кроссовки перемазаны глиной, а на скуле красуется приличная ссадина, оставшаяся после встречи с шершавой проржавевшей трубой.

- Помочь тебе привести его в чувства? Можно сунуть парня под холодный душ или…

- Не стоит. Если уж он под этим ливнем не протрезвел, не думаю, что из твоей затеи выйдет толк, – да и, будем честными, к разговору с ним я пока не готова. Боюсь, что исчерпав все аргументы, просто прибью парнишку за его глупость и неуемную жажду тянуть из моего кошелька деньги.

– Лучше езжай в гостиницу. И, — оборачиваюсь, прикрывая дверь, которую только что распахнула, чтобы произнести то, о чем стоило сказать еще три дня назад. - Завтра езжай в Москву. Тебя наверняка кто-то ждет.

Хватит ему любоваться моими неудачами, я, итак, вымотана, а тут еще он со своей жалостью! Это здесь, в темноте, еще можно скрывать свои чувства, а с приходом солнца, я больше в глаза ему взглянуть не смогу. Только не после того, как Рыжего рвало прямо на тротуарную плитку аккурат у водительской двери.

– Уверена? – когда мы перешли на ты? Уже и не помню, но с удовольствием отмечаю, что так мне куда комфортнее. Да и на строгую начальницу я уже непохожа – то бьюсь в истерике, то нервно кусаю губы, то, вообще, заливаюсь краской! – Вдруг он еще что-нибудь выкинет?

- Справлюсь. Скажу Руслану, что поехала на свадьбу к подруге, а тебе дала провести недельку с семьей. У тебя ведь есть семья? Девушка, например, или ребенок?

- Есть, — кивает, а меня так и подмывает спросить, кто именно: подружка, истосковавшаяся по его рукам, сын или черноглазая дочка, с которой он возится вечерами? А, может, все сразу? Полный комплект, ведь отсутствие кольца на его пальце еще ни о чем не говорит. Качаю головой, удивляясь, с чего, вообще, задаюсь такими вопросами, и ступаю ногой на мокрый асфальт, не забыв напоследок ему улыбнуться. Искренне, как улыбнулась бы Вере на прощанье…


Глава 20


Какой бывает тишина? Спросите любого писаку, и он подберет вам с дюжину красочных эпитетов, в то время как мне на ум приходит только одно — эта тишина угрожающая. Ни визгов малышни, ни зловещего смеха Артура, ни гневных Ленкиных отповедей и стонов Ярика, вкусившего все прелести утреннего похмелья. Словно вымерли все и даже кот, что имеет привычку портить мое утро своими криками, не решается подать голос…

Встаю, набрасывая на себя короткий халат – совсем неподходящий опекуну, зато самый приличный среди того тряпья, что я накупила, мечтая сразить Тихомирова своими формами – и с опаской выглядываю в прихожую.

Ни души. Где-то на кухне закипает чайник, только выключать его никто не торопится. Может быть, это я их напугала? Вчера, когда что есть мочи кричала на нерадивого школьника, что вместо подготовки к учебе, прозябает в сырых подвалах, отравляя организм спиртным? Или уже ближе к ночи, когда устала слушать его тяжкие вздохи и так сильно хлопнула дверью, что с потолка осыпалась побелка?

Трясу головой, отгоняя прочь мрачные мысли, и смело двигаюсь в кухню – еще не хватало мне их бояться! Таким только покажи слабость – проглотят и не подавятся! Продолжат и дальше тянуть у меня наличные, возьмут за норму пропадать неизвестно где по ночам и в конечном итоге сядут мне на голову.

– Вы сегодня решили вести себя как нормальные дети? – едва свист чайника прекращается, и Ярик (немного помятый и бледный после вчерашней попойки) появляется в дверях, я усаживаюсь на стул с кружкой горячего чая. Шумно отпиваю свежезаваренный напиток и вытягиваю ноги, устроив ступни на соседней табуретке.

– Или дети тебя так берегут, что решили не мучить твою больную голову своими криками? Кстати, – ехидно приподнимаю бровь, наблюдая за тем, как краска смущения ползет по щекам брата, – в холодильнике есть вино. Можешь смело похмеляться – раз ты решил угробить свою жизнь, перечить тебе не стану. Если уж Лиде плевать, мне и подавно.

Я опять давлю на больное, но разве можно меня осуждать?

Парень мгновенно подбирается, полоснув меня полным обиды взором, но, к моему удивлению, устраивать скандал не торопится. Напротив, с опаской оглядывается на дверь ванной, из-за которой сейчас доносится шум воды, и огорошивает меня странной просьбой.

– Ты бы, Юлька, оделась, – теперь смущенно тупит взгляд в пол, не желая лишний раз любоваться моими коленками, и, немного помявшись, поясняет:

– У нас тут… гости.

Бирюков? Не знаю, почему именно он приходит мне на ум, но от неожиданности я даже чаем давлюсь. С шумом ударяю стаканом о стол и влезаю босыми ногами в мягкие тапки, плотнее запахивая на груди атласный халат. Встаю, судорожно придумывая, как мне избежать этой встречи, ведь взглянуть ему в глаза вот так, без подготовки, я еще не готова, а уже через секунду сажусь обратно – чего ему здесь делать? На часах лишь начало девятого, и даже будь он еще в городе, прощаться со мной не приедет…

– Дядя Жора вернулся, – верно истолковав мое смятение, еле слышно поясняет Рыжий, и стоит ему произнести ненавистное имя, как за его спиной уже вырисовывается знакомая мне фигура: круглый живот, поросший светлыми волосками, безобразная грудь, по размеру способная посоперничать с Лидиной, пухлые щеки, которые он так старательно брил, что поранился в нескольких местах, по старинке залепив ранки туалетной бумагой, и этот нос картошкой, вкупе с поросячьими глазками – картина, которая теперь на века засядет в моей голове.

– Вот это встреча! Вот это гости! – он раскрывает объятия, отпихнув в сторону Рыжего, и терпеливо ждет, когда же я припаду к его груди. Совсем одурел? Будь в моих руках сейчас что-то тяжелое, я бы без раздумий размозжила его полысевшую голову. На какую счастливую встречу он, вообще, рассчитывает?

– Что, не обнимешь папку?

И юмор у него прежний. Плоский, способный разве что разозлить и скривить губы в зверином оскале.

– Ты, слава богу, не он. Так что держи свои потные ладошки при себе, – я и не думаю вставать, торопливо пряча ноги под столешницей. И минуты не прошло, а я уже чувствую, как кожа начинает зудеть от его раздражающего взгляда – у меня на него аллергия. Самая настоящая, и если Голубев как можно скорее не растворится, не исключено, что от злости я задохнусь.

– Вот совсем ты не меняешься, Юлек, – не забывая посмеиваться, отчим грозит мне пальцем и устраивается так близко, что мне в нос бьет тошнотворный запах дегтярного мыла. – Хорошеешь, а внутри все такая же язва. Наверное, в мать пошла. Слышала, что она учудила?

Впору смеяться, ей-богу! Жора так искренне вздыхает, что не хватает лишь накрахмаленного платочка, которым бы он утер скупую мужскую слезу. Вскидывает руку и как по волшебству перед ним появляется початая бутылка водки, к которой он тут же прикладывается, не потрудившись воспользоваться рюмкой. Вот она дисциплина – Рыжий дышит через раз, расставляя перед отчимом закуски: сервелат, купленный на мои деньги, яблоки, что так понравились Богдану, хлеб с отрубями и малосольные огурцы – моя главная слабость, к которой я неравнодушна с детства.

— Нож мне в спину всадила, зараза, – хрустит моим деликатесом и вновь отпивает из узкого горлышка, даже ради приличия не думая морщиться. Словно воду хлещет, студеную, из славящегося на всю округу родника! – Где это видано, чтобы жена мужа в полицию сдавала?

– Там же, где мать гонит дочь из дома, потому что ее мужчина не терпит критики в свой адрес. Вкусно?

– Очень, – утирает тыльной стороной ладони рассол, и уже тянется за колбаской, которую прежде видел лишь на прилавках. – А на меня зла не держи. Я, можно сказать, тебя в этой жизни пристроил! Ты ведь, говорят, с москвичом роман закрутила? Того и гляди, пропиской обзаведешься. К чему старое ворошить?