– Дура! – впрочем, Ярик вряд ли станет переживать. Попадает своим яблочным огрызком прямиком мне в макушку и ржет во весь голос, когда я возмущенно вперяюсь взглядом в его довольное лицо.

Нет в них никакого сочувствия.

Ощущаю, как гнев подчиняет себе мое тело и прежде, чем успеваю подумать, хватаю с земли камень, размером с небольшую картофелину. А застываю истуканом только тогда, когда битое стекло осыпается на асфальт…

– Сдурела?! – мама даже зонтик взять не догадалась. Выбежала на улицу прямиком в дырявой футболке и теперь замахивается на меня вафельным полотенцем, которое наверняка прихватила случайно. – Зараза! Кто теперь будет его вставлять?!

– Твой Жора! – злюсь ничуть не меньше и подхожу ближе, отбирая мокрую тряпку, которой она пытается меня отлупить. – Он ведь у тебя мастер на все руки! не мужчина, а клад! Ради такого не грех и от собственной дочери отказаться!

Обидно ли мне? До ужаса. Признаю, что никогда не была идеальной, доставляла ей хлопоты и порою высказывалась слишком резко… Но это не повод! Не повод прогонять меня как собаку, в дождь, без права на помилование.

– Много ты понимаешь?! Что я в жизни-то видела? Впервые встретила кого-то, кто меня по-настоящему любит, а ты только и делаешь, что все портишь!

– Порчу? – даже голос садится от такой явной неблагодарности. – Это ты мне говоришь? Человеку, который с самого детства в ущерб собственным желаниям подтирает носы твоим детям? Когда Голубев убежит, ты к кому приползешь?! Ты ведь толком-то и не знаешь, как с детьми обращаться! Если б не бабушка, ты бы даже со мной ни справилась! А что уж об остальных говорить!

– Да с тобой возни больше, чем с тем же Артуром! – в ход идут кулаки: хватает меня за куртку, неуклюже семеня следом, и, что есть силы, встряхивает, словно это поможет меня отрезвить. – Здоровая уже, кобыла! А до сих пор с моей шеи слезть не можешь! Да если б не ты, я бы жила сейчас иначе! Все мужики разбегаются, стоит тебе свой рот открыть!

 Значит, вот как… Это они от меня бегут, а не от Лиды, что душит их своим вниманием. Вцепляется зубами и ходит за ними по пятам, влюбленными глазами заглядывая в рот…

– Не пущу, Юлька! Что хочешь делай, но домой не вернешься!

– Это еще почему?

– Мне скоро сорок! Георгий мне прямо сказал: «Выбирай. Либо мы, либо Юлька твоя!».

– И что же… – теряюсь, больше не испытывая дискомфорта ни от этой прилипшей к телу одежды, ни от волос, что растрепались и теперь лезут в рот, мокрыми прядями облепив побледневшие щеки. Ноет что-то внутри. Так протяжно, что и не поймешь, дождь ли это сейчас скользит по лицу, или слезы, что я так и не смогла удержать.

– Работу найди.

– С института попрут…

– Курсы окончи. Не знаю! – восклицает, разговаривая со мной, как с несмышленым ребенком. А я именно он и есть! Ничего не умею, разве, что парням головы кружить, да хамить всем и каждому…

– Начни, наконец, сама о себе заботиться! У меня в твоем возрасте уже ты была! – и муж, который пахал, как лошадь, чтобы нас содержать. Может, поэтому он и ушел? Может, я и его раздражала? Глупости… Я была вполне сносной…

– Или к отцу езжай. Пусть хоть раз что-то для тебя сделает! Не все же мне тебя кормить. Тебе волю дай, до старости с меня не слезешь.

– Мама, – такое слово просто, а язык словно распух…

Вскидываю голову, встречаясь взглядом с глазами цвета выдержанного коньяка, и болезненно морщусь, не находя в них былой теплоты. Да кого я обманываю? Она и прежде с любовью на меня не смотрела.

– Прости, Юлька, – вздыхает, выпуская темную от влаги ткань, и уже отводит назад мои волосы.

Ведет ладонью по плечу, разглаживая куртку, и словно только сейчас опомнившись, поднимает голову к небу: серому, мрачному, отяжелевшему от удерживаемой тучами воды. Вот бы прямо сейчас оно рухнуло на Землю и избавило меня от необходимости раз за разом прокручивать случившееся.

– Жора сегодня в ночь. Вещи собирай и езжай в Столицу. Адрес дам и денег на первое время – я на коляску откладывала, – только вымолвила, а руки ее своей жизнью живут: гладят живот по часовой стрелке, словно иначе просто не могут.

 Вот как?! Как можно забыть о своих инстинктах, когда внутри тебя бьется маленькое сердечко? Разве не должна она за меня стоять? Горой, чтобы ни один человек не посмел даже помыслить, что можно меня обидеть?

– Что же ты… – не вопрос это, а она все равно отвечает:

– Полюбишь, поймешь.

Нет, уж. Увольте. К черту такую любовь, когда ты от собственной дочери отказаться готова…


Глава 1


Три года спустя

Мы становимся теми, кем мы являемся, вовсе не благодаря книгам и воспитанию. Можете тоннами поглощать труды выдающихся авторов, выписывать в блокнот наиболее звучные выражения, призывающие вас оставаться людьми, но в конечном итоге столкнувшись с несправедливостью, все они окажутся лишь набором красивых слов. Толку от них никакого…

Это просто надо принять: в этом огромном мире, с его бешеным темпом, нескончаемым потоком машин, с высотками, пришедшими на смену стареньким пятиэтажкам, каждый сам за себя. Людям нет дела до ваших печалей, и чем дольше вы будет уповать на звезды, верить в судьбу и предначертанность каждого события, тем глубже будете вязнуть в болоте, что рано или поздно накроет вас с головой. Так что, отбросьте свое благородство, моральные принципы и человечность, ведь иначе в этих джунглях не выжить.

– Нет, – притворно улыбаюсь, разыгрывая любезность, и делаю вид, что платье мне совсем не понравилось.

А это довольно трудно: бордовое, из невесомого шелка с камнями на лифе, что непременно подчеркнул бы красоту моей груди.

 – Мне бы что-то более сдержанное…

Неловко завожу прядь за ухо, машинально вцепляясь в свою неприлично короткую юбку, которую тут же стараюсь спустить пониже, и намеренно не смотрю на продавщицу, наверняка пребывающую в недоумении. Я и глухие блузы явно не сочетаемся, это же очевидно!

– Тогда, может быть, черное? На складе как раз есть ваш размер, – бросает, возвращая на место забракованный мной наряд, и уже мчит к двери, расположенной позади массивной каменной стойки.

Тихомирова постаралась! Здесь есть чему восхититься: стены цвета морской волны украшают бра в форме пухлых женских губ, посреди бутика три мягких пуфа, на пару тонов темнее напольной плитки, а стенды с бижутерией и вовсе заставляют мое сердце пропустить удар.

– Нравится? – голос у Светы низкий, почти мужской. Что как-то не вяжется с образом натуральной блондинки, пережившей уже ни одну подтяжку.

– Очень, – не знаю, уместно ли улыбаться, когда женщина лет пятидесяти метает молнии своими глазами, но все же не могу скрыть своей радости, что эта встреча, наконец, состоялась. С ботоксом она переборщила. – Немного старомодно, но что поделать, не все же идут в ногу со временем.

Я выслеживала ее целый месяц. Скупила здесь добрую половину тряпок, пусть и весьма недурственных, но совершенно ненужных; обедала в ресторанах, где жена Руслана так часто встречается с подругами, и даже караулила ее у ворот особняка – величественного, из белого камня – но все оказалось тщетным.

– Чем-то могу помочь?

Можешь, только в лоб о таком не просят.

– Наверное. Хотела новое платье, но сейчас вижу, что ничего подходящего мне здесь не найти, – обхожу разделяющий нас стеллаж и намеренно отворачиваюсь, давая ей оценить меня со всех сторон.

Упиваюсь своим превосходством, ведь даже сотня косметических процедур не лишила мышцы ее лица возможности выдавать напряжение. Завидует. Знает, что со мной никогда не сравнится.

– А вот белье неплохое. МОЙ, – намеренно выделяю это слово, – мужчина любит, когда я надеваю кружево.

– Правда? – брезгливо передернув плечами, она жестом прогоняет прочь свою помощницу, только что отыскавшую в закромах склада необходимый туалет.

– Правда. Вы ведь знаете этих мужчин: чем старше становятся, тем больше внимания уделяют деталям. Руслан может смотреть на меня часами, – плевать мне на ее чувства. Меня мои заботят, поэтому жалость отодвигаю в сторонку. Прикладываю к груди полупрозрачный бюстгальтер-бандо и победно улыбаюсь, когда она вырывает из моих рук не самое лучшее из своих творений.

– Думаете, ему не понравится? – даже не дергаюсь, невозмутимо взирая на соперницу.

Даму, преградившую мне путь к заветной цели – мой безымянный палец до сих пор пустует, а обещаниями Тихомирова я, кажется, сыта по горло. Не для того я два года ублажала банкира, чтобы довольствоваться жалкими крохами.

– Стерва! – замахивается, ничуть не смущаясь покупателей, что уже удивленно наблюдают за нашей парой, но так и не касается моей щеки своей ледяной ладонью.

– Лишнее это, Светлана, – киваю ей за спину, продолжая удерживать за запястье, и отпускаю только тогда, когда взгляд ее становится осмысленным. – Не будем же мы устраивать шоу, чтобы завтра все газеты писали об известном дизайнере, что пыталась оттаскать за волосы любовницу своего мужа.

Морщится. Боже, да мне самой это слово не нравится!

– Зачем пришла?

– Поговорить. Два года жду, когда же вы проявите инициативу, а вы все отмалчиваетесь. Неужели не обидно? – и, правда, не понимаю.

Я перепробовала все: брызгала рукав его пиджака своими духами, оставляла отпечатки помады на отвороте рубашки, собирала волосы со своей расчески, пытаясь запрятать парочку под ворот зимнего мужского пальто. Даже свои лучшие трусики, расставание с которыми до сих пор переживаю болезненно, прятала в один из его карманов. Так что либо она чересчур невнимательна, либо наш с Русланом роман теперь обсуждает прислуга, что наверняка осталась под впечатлением от моих кремовых прозрачных плавок…

– Ну, говори, – прочистив горло, она тянется к своей сумочке и достает сигарету, нервно щелкая зажигалкой. – Только давай покороче. У меня дел невпроворот.