Стираю слезу со щеки прежде, чем отстраняюсь от Лены, и, шумно выдохнув, тянусь к сумочке, ведь момент сейчас, как никогда, подходящий. Достаю свой iPhone и заношу номер Тихомирова в черный в список. А вместе с ним и все остальные, впервые радуясь, что веду такой образ жизни – похвастаться огромным списком контактов не могу.

– Держи, – и про зарядку не забываю, аккуратно сматывая ее в баранку. – Завтра себе новый куплю и позвоню. Номер запишешь…

– Зачем?

– Затем, Лен, – умная, а так туго соображает. – У нас с Соколовой финиш. Неизвестно, заговорим ли когда-то.

Произношу и с удивлением отмечаю, что сейчас меня это даже не трогает.

– Нашим не показывай, и от Жоры прячь, а то в ломбард заложит. И если что-нибудь случиться, сразу звони.

– Если он маму опять побьет?

– Да, и не только… Просто звони, если захочешь, конечно. И если вдруг что-то будет нужно – учебники там, или новые ботинки. Неважно кому, даже Рыжему.

Ведь, правда, без разницы. Я, кажется, и из-за него расплакаться готова! Что они со мной, вообще, сделали? И когда, если я даже и не заметила, как вся эта толпа пробралась в душу? Боже, может, прав Бирюков? Может, я и справлюсь? Квартиру сниму, работу найду? Бред какой…

– А если маме что нужно будет…

– А у нее руки и ноги есть. Заработает, – отсекаю, морщась от осознания, что все эти фантазии нереальны. Какой бы ни была Лида, они ее любят. По-своему, и если и не показывают обид и переживаний, то это вовсе не значит, что им мать не нужна. – Пошли. Мне еще с детьми попрощаться надо.

Поднимаюсь, но только сейчас вспоминаю, что кое-что не сделала:

– Вот, – прячу пару рыжих купюр в кармане ее брюк, и только теперь могу приступать к последнему шагу.

Застегиваю молнию на своем саквояже, поправляю покрывало на чужом диване, закрываю открытые ящики шкафов и напоследок распахиваю выстиранные накануне занавески. Это конец. И отчет его начался с мелодии звонка в дверь, которую кто-то уже торопливо открывает.

– Юль, зачем деньги мне?

– Затем, что ты здесь самая взрослая. И ответственная. Так что не спускай все на энциклопедии. Еще неизвестно, когда Лида на работу выйти сможет, – произношу шепотом и юркаю в прихожую, едва не врезавшись в молчаливого Максима.

Стоит, разглядывая хозяйку и суетящегося рядом с ней отчима, и, лишь заметив меня, отмирает, тут же переплетая свои теплые пальцы с моими. Удивлен? Наверное, ведь пусть и выглядит женщина уже не так плачевно, но от идеала, как всегда, далека.

– Знакомься, – я улыбаюсь слабо, даже не пытаясь скрыть собственного разочарования, и крепче сжимаю его ладонь. – Лида. Самая понимающая в мире жена и по совместительству никчемная мать.

– Юлька! – а ей побоку. Одергивает меня только из-за того, что не хочет выносить сор из избы: все-таки с «женихом» моим незнакома и свою сиделку видит впервые. – Давай хоть сегодня без ругани!

– Легко. Тем более что мы уже уходим. Так что можешь сворачивать свой матрас, Жора. Гостиная свободна!

– А ты что ж на полу спал? – женщина с лицом, пожелтевшим от гематом,недовольно супит брови, заглядывая через плечо мужа в тесную кухоньку. – Ну, ты даешь, дочь! Молодые ведь, могли бы и уступить ему диван!

– Я ему квартиру уступила, – свою мать, студенческие годы, что так внезапно оборвались по его вине, мечты о будущем, и этих ребят, что по очереди обнимают вернувшуюся в гнездо кукушку. Не много ли? Хотя бы на короткое время, разве не заслужила отдельной комнаты? – И да, если тебе это, конечно, интересно, мы заменили смеситель в ванной. Мойся на здоровье, раз уж у твоего любимого супруга руки не доходили. А ты, – даже от водителя отхожу и грозно наступаю на довольного Голубева, – только попробуй их еще раз хоть пальцем тронуть!

– Сговорились, что ли? – мужчина вытирает испарину со лба и суетливо бегает поросячьими глазками по нашим с Максимом лицам. Зачем-то ворот рубашки ослабляет, словно воздуха не хватает. – Не чужой я им. Разве без дела за ремень берусь?

– Точно! – его жена от возмущения даже ноздри раздувает, а ведь казалось, что дальше некуда! Нос на пол-лица, и ни один хирург в этой дыре при всем желании его не восстановит. – Ты свои запугивания брось! Мне Жора рассказывал, что ты тут устроила. И как жениха своего на него натравила!

– Максима, – обрываю ее болтовню, – его так зовут. Но тебе же без разницы, так?

Даже мысли не допускает разузнать, чем он дышит! Может, маньяк какой или извращенец? А Лиде побоку.

– Ладно, – сдаюсь, ощущая внезапно навалившуюся на меня слабость, и, тряхнув волосами, разворачиваюсь к детям.

Их четверо. Богдан заснул минут двадцать назад… Делаю неуверенный шаг в их сторону и торможу, не зная с чего начать. Вдруг и не нужно им, чтобы я обниматься лезла? Может быть, ждут не дождутся, когда я поскорее уйду, и они вновь смогут разбрасывать по квартире игрушки?

– Ты это, – вот и Ярослав смутился. Чешет затылок, прямо на глазах становясь пунцовым, и никак не может заставить себя оторвать взгляд от пола. – Счастливо, в общем.

– Спасибо, – киваю, облизывая пересохшие губы, и провожаю его тощую спину до самой двери своей бывшей комнаты. Хочу окрикнуть, догнать и, потрепав его огненные кудряшки, рассмеяться над глупыми обидами, что столько лет не дают нам общаться свободно, но продолжаю стоять, стыдясь заинтересованных происходящим зрителей. Не умею я так, напоказ, да и боюсь до чертиков, что мой брат просто-напросто не захочет.

– Пока, – заставляю себя присесть на корточки, когда Артур расталкивает сестер и подходит ко мне вплотную. – Девчонок не обижай. И не вздумай по деревьям лазить.

– Все равно буду, – зато честно. Надувает нижнюю губу и, только оказавшись в кольце моих рук, вполне себе красноречиво шмыгает носом. Цепляется пальцами за мои волосы, рассыпавшиеся по спине, и долго стоит, орошая мой свитерок чистейшими, как горный хрусталь, слезами.

– Чего разнылся-то? Как баба, ей-богу! – не упускает случая испортить этот момент откровения ненавистный отчим, и судя по шороху за спиной и недовольному маминому ворчанью, Максим все же решился преподать ему последний урок. Только поздно. Ведь брат уже отходит подальше, торопливо вытирая слезы рукавами.

– Я помню про лазерный меч, – а я вот своим позволяю литься. Со спины ведь не видно, что моя тушь потекла? Ловлю мимолетную улыбку ребенка, и уже тяну руки к Айгуль. – Иди ко мне. Мы ведь можем хотя бы разок обняться?

– А Мурзик? – шепчет, выставляя перед собой ценный груз, что начинает мяукать на всю квартиру, и все никак не решается подойти ближе. Вздрагивает, когда в кухне что-то со звоном разбивается, но все равно стоит, пусть и боится до чертиков.

– Я и с ним обняться готова. Не такой уж он и страшный, этот зверюга.

И вправду, умолкает, наверняка теряя голос от страха, что окажется раздавлен между нашими телами, и тычется своим мокрым носом в ямку на моей шее. А я не против, лишь бы как можно дольше чувствовать рядом эту печальную малышку, что шумно дышит в мое плечо.

– Можно с тобой? – спрашивает так, чтобы слышала только я и напрягается, словно заранее знает, что это невозможно. А я разбиваюсь… На миллиард крохотных осколков, которые уже не смогу склеить. Так и останусь лежать мелкой крошкой на этом затоптанном детской обувью полу…

– Нет, Гуля, – вспоминаю ее детское прозвище, и жмусь к ней еще сильнее. Даже если кот задохнется – сейчас мне это неважно. – Но я приеду, слышишь? Обязательно!

Ведь именно в таких ситуациях находятся ответы на главные вопросы? Через месяц, полгода, год, неважно. Знаю, что в следующий раз примчусь сюда добровольно, чтобы еще разок собраться всем вместе на той полянке и плести эти чертовы венки.

– Заберите кота? Дядя Жора его выкинет, а у вас с Максимом животных нет… Он послушный. И ест все. Только в лоток ходить отказывается, – убеждает меня, а я как парализованная только и могу, что сжимать в кулаке холодную пустоту. Смотреть в карие доверчивые глаза и глотать соль, оседающую на губах.

– Конечно, – и если бы не Максим, опустивший руку на мое плечо и искренне улыбнувшийся ребенку, так бы и сидела, позабыв об утекающих прочь минутах. – Сам буду его кормить. Колбасой.

– Спасибо, – Айгуль крепко целует пушистую морду и передает своего единственного друга Бирюкова. Хочет разреветься, но держится, прекрасно понимая, что иначе кота не спасти… Итак непонятно, как он здесь продержался так долго.

– Вон пошли! – слышу звенящий злостью голос Георгия и, обернувшись, с удовлетворением отмечаю, что разбитый нос ему к лицу.

– Без проблем. Не провожайте, – на Лиду даже не смотрю. Только Ленке шепчу одними губами, чтобы не забыла о моих наставлениях, и с прямой спиной подхожу к входной двери. Открываю своими ключами и в этот раз не дожидаюсь требования их вернуть. Сама бросаю на тумбу, и еще долго слышу их звон в своей голове.

Вот и все. Я получила свободу. Отчего же так горько?


Глава 41


Мы опять едем молча, и эта тишина значительно отличается от той, что сопровождала нас по пути из Столицы. Даже музыку не включаем, и если кто и скрашивает нашу поездку хоть какими-то звуками, так это кот, что мечется по сидению, царапая кожаную обивку. Я смирился, и спасать чужое имущество не спешу: если уж Щербаковой плевать, то мне и подавно. Впрочем, может, все дело в том, что мыслями она где-то далеко и просто не замечает рваных борозд от когтей на сидушке?

– Вот ведь засранец! – нет. Хватает с приборной панели пачку моих сигарет и бросает в животное, наверняка специально промахиваясь. – И что теперь с ним делать?

– Растить, – будто у нас есть выбор. Ведь высадить его на обочину Юля ни за что не согласится.

– Где? – сдувает с лица надоедливый локон и теперь смотрит прямо на меня, вкладывая в этот вопрос совсем иной смысл. Ее интересует не место, а то, будем ли мы делать это вместе: по очереди менять кошачий лоток и наполнять миску сухим кормом, чесать его сбившуюся в колтуны шерсть и сокрушаться отборным матом, когда он нагадит в мои ботинки. Где-то в перерывах между совместными завтраками и просмотром американских комедий, разговорами о планах на будущее, которых определенно перестанем бояться. Сами ведь все усложняем: болезнь моей матери не интересует, с кем я делю постель и где беру деньгу на ежедневную схватку с недугом. А Щербаковой, кажется, уже плевать, сделаны ли простыни в ее спальне из чистейшего шелка. Так к чему лишние драмы? Это как прозрение, иначе не назовешь.