Есть ли у меня выбор?

Почему я, движимая страхом согласилась быть игрушкой в руках этого, как оказалось, совершенно незнакомого человека.

Неужели я была настолько наивна, чтобы думать, что понимаю его, что он готов подарить мне счастье. Нет, он горд и неприятен. Он хочет отомстить мне за мнимое предательство, втоптав в грязь мою гордость, мою любовь.

Прохор хочет подвергнуть меня пытке из стыда и презрения к себе.

Именно его я ощущаю сейчас, когда еду в машине пока он мнет, не глядя, мои сиськи. Сминает пальцами левой руки их безразлично и, разговаривает по телефону, обсуждает как сильно повредило защитной системе вмешательство моего мужа.

Он сжимает их, взвешивает в своих сильных руках, надавливает на соски, находя их через ткань платья — выкручивает.

Все его движения злые, грубые и я должна прямо сейчас возненавидеть Прохора.

Должна! Должна!

Должна презирать за то, что он не проверил все до конца. Что он поверил неопровержимым уликам, и везет меня домой, превратить в свою секс-рабыню.

Я должна ненавидеть его, а не в очередной раз течь как сука, как похотливая тварь, жаждущая вновь быть пронзенной его членом, ощутить вкус его спермы.

Я должна быть сильной! Ради себя! Ради сына!

Я должна быть сильной, а вместо этого тихонько поскуливаю, положив руки между тесно сжатых бедер, ощущая как складочки вновь увлажняются и легонько, почти незаметно их массирую, пока он насильно тискает мне грудь.

Машина, что везла нас, останавливается возле черного входа в офисное здание Андерсона, и вот уже через десять минут за моей спиной захлопывается входная дверь, щелкает замок, оповещая меня о моей заключении. Повергая меня в безысходность и тьму отчаяния. Слезы сами собой начинают стекать по щекам, чертить влажные дорожки и скрываться в вороте грязного платья.

Я поворачиваюсь и взглядом прошу пощады.

— Прохор Петрович, но я правда ничего не знала, я правда ни в чем не виновата, — вой рвется из горла, но его выражение лица ни на миг не меняется.

— Эти ваши слезы и женские уловки оставьте для тех, кто способен испытывать жалость. Даже интересно, а скольких простаков вы обманули, а? — он делает шаг ко мне, я отступаю. Никого, о боже никого. — Скольким мужикам ты так охуенно сосала, доводя до потери сознания, пока твой муженек шарил в их банковских счетах?!

Он теснит меня к стене, нависает подобно угрожающей упасть скале. Ставит руки по обе стороны от моей головы невольно задевая волосы, оттягивая их, причиняя боль. И страх плещется во мне бурлящей лавой. Я даже не знаю чего от него ожидать. Ничего не знаю.

— Отвечай, сука! Скольким мужикам ты дала, скольких ублажила?!

— Никого, никому! — кручу я головой, кричу со всей силы, от страха, что он может меня ударить, от страха, что это может мне понравиться. Это ненормально, ненормально испытывать такое противоречие в чувствах, эмоциях и желаниях.

— Радует, что я первый, — хрипит он где-то над ухом, пальцем поднимает за подбородок и мельком заглянув в глаза, сминает мои губы в грубом на грани жестокости, поцелуе. Рвет душу своей злой нежностью, с которой сжимает задницу.

Он тянет меня наверх, продолжая истязать рот своим твердым и пластичным языком, заявляя полную власть над моим ртом, телом, жизнью. Мои ноги отрываются от мраморного пола, и вот Прохор уже несет меня вглубь квартиры, судя по всему в душ. Не отрываясь от меня включает воду и рванными движениями начинает раздевать и раздеваться сам, шепча в губы:

— Ты будешь делать все. Все что я захочу. И сама будешь хотеть этого.

Давиться моим членом, лизать мои яйца и просить еще. Я заставлю тебя пожалеть, что ты только подумала о том, чтобы обмануть меня. Я вытрясу из тебя душу, заставлю полюбить меня, ощутить полный спектр вины, а потом брошу как ненужную вещь. Слышишь меня? — шипит он, заглядывая в лицо по которому потоком льется вода, и не дождавшись ответа, дергает вниз.

Ставит на колени.

— Лизать, рабыня! — приставляет он к моим губам яйца, рукой задирая, свой огромный член высоко. — Убедись языком, что я чистый. Что нигде не осталось грязи, такой же, как ты сама.

Я, глотая воду прижимаюсь губами к нежной коже машонки, целую и выпускаю наружу язычок…

— На меня смотри, — слышу грубый голос сверху и поднимаю взгляд, почти кончая представляя как эта сцена смотрится со стороны. Я на коленях, перед моими глазами член и яйца великолепного мужика с фигурой атлета и взглядом садиста, способного как вывернуть свою жертву наизнанку, так и вознести ее к блаженным высотам.

— Смотреть на меня, шлюха и лизать!

Приказ отдан и я, сжимая бедра сильнее, чувствуя что там влажно и без воды из душа, принимаюсь активно работать языком, оттягивать кожицу губами, прикусывать ее и снова лизать.

Сознание отключается, доверху заполненное терпким запахом своего господина. Я растворяюсь в этом унижении, наслаждаясь тем, как властвует мой хозяин, как управляет теперь не только моим телом и удовольствием, но и моей жизнью.

Становится безразлично все, кроме желания удовлетворить своего хозяина. Руками хватаюсь за упругие ягодицы, слышу прерывистый вдох, вижу, как Прохор прикрыл глаза, пошатнулся и одной рукой оперся о стенку душа.

Рьяно лижу яйца и руками сжимаю мужские ягодицы, пальчиком нащупываю тесный вход и чувствую, как по его телу проходит судорога. Нахожу в себе смелость пролезть в узкое пространство пальчиком, немного, а потом чуть глубже, не прекращая усиленных движений языка и вдруг…

Прохор утробно стонет, рукой болезненно хватает меня за волосы, задирает голову и исторгает потоки обжигающей спермы прямо мне на лицо.

— Отличная сучка, — сдавленно шепчет он, отдышавшись и поднимая меня к себе, глубоко и нежно целует, а после смывает грязь, смотрит в глаза и говорит: — Будешь послушной, переедем в дом за городом и заберем твоего сына.

Глава 21. Прохор

Наверное, я просто болен. Возможно, стоит сходить к невропатологу, психиатру, урологу, да и любому специалисту который объяснит мне, какой хуя, я сижу и смотрю, как спит эта предательница.

Моя рабыня.

Сладость этого слова возбуждает сильнее, чем самый умелый минет. Теперь я могу не церемониться, могу делать все что захочу, могу растоптать ее гордость, унизить и она будет просить добавки. Будет рыдать кончая, и кончать рыдая. Будет ползать у меня в ногах, будет слизывать с меня пот, будет…

Моей личной шлюхой. Только для меня. Пока мне не надоест. Или пока муж не вернет деньги.

Первое вернее. Наверное. Наверное, потому что какого хрена я сижу здесь, дрочу член и смотрю как съехало тонкое покрывало с одной высокой груди, как тесно сучка сжимает ногами скрученное одеяло, как часто дышит и нежно сопит.

Встаю с серого кресла. На нем обычно перед сном раздеваюсь и, медленно взбираюсь на кровать.

Стараюсь не разбудить. Есть в этом своя прелесть. Спящая, горячая, такая желанная голубка, только для меня одного.

И ненависть, что еще вчера бурным потоком сносила все доброе отношение к этой женщине поутихла, открывая дорогу порочному желанию попробовать на вкус сонную пещерку. Увлажнить ее языком.

Осторожно убираю покрывало, чувствуя, как дыхание замирает от вида крупных титек и темных сосков, что венчают их.

В комнате прохладно и они быстро становятся острыми, вызывая лютое желание взять их в рот, пососать, сделать красными и вспухшими, вылизывать пока Олеся не захлебнется в оргазме.

Но я не тороплюсь. Теперь нам с Олесей некуда спешить. Теперь я воспользуюсь ею сполна. Сделаю своей послушной зверушкой.

Наблюдаю, как солнечный луч щекочет кожу Олеси, ревную к нему. Сам хочу дотронуться, прикусить, сжать, но вместо всего этого, только раздвигаю чуть ноги, затаив дыхание.

Наблюдаю, как перед мои взглядом раскрываются розовые лепестки, привлекая внимание к тому, что между ними, к нежной пещерке и клитору, что наверняка за ночь отдохнул и готов к новым испытаниям моим языком, пальцами и губами.

Правая рука продолжает ласкать ствол. Вверх, вниз, уже чувствую, как приближается конец, но не хочу дрочить сам и убираю дрожащую руку.

Вместо этого медленно ложусь рядом с предательницей и кончиком пальца, почти касаюсь груди.

Наверное, все-таки слишком шумно потому что Олеся открывает глаза, и словно чего-то испугавшись, пытается сесть, но я ей не даю.

Толкаю обратно на кровать, а в следующий миг сажаю себе на грудь. Дурею, от того, как нежные половые губки и клитор трется об мою влажную кожу.

— Доброе утро, господин, — шепчет она, потупив взор и пытается прикрыть грудь от моего жадного взгляда, но я резко бью ее по руке, а затем по груди для профилактики. Она вскрикивает, и этот звук добавляет жара в мою топку похоти.

— Ты будешь ходить голой, пока я не скажу одеться, — угрожающе говорю, и опускаю руки, на мягкие упругие бедра, постоянно наблюдаю, как складочки раздвигаются, когда она делает очередной круг своей попкой.

Задаю темп. Быстрее. Быстрее. Энергичнее. Крути своей жопой сука!

— Одежду тебе придется заслужить. Понимаешь?

— Да, — шепчет она, закатывая глаза, от того как ее клитор трется об мою кожу.

Сильнее. Сильнее.

— Ты ничтожество, тряпка, потаскуха, — рычу, снова шлепаю по груди, а затем пока она не кончила, поднимаю ее выше и сажаю себе на лицо. — Крути, сука, жопой и кричи, потому что сейчас ты будешь рыдать.

И пока она елозит по моему лицу своей сладко — пахнущей промежностью, я жадно вылизываю узкую пещеру, глотаю смазку и продолжаю колоть Олесю языком.

Снова и снова.

Одна рука поднимается, стискивает грудь, другая задницу, а слух услаждают ее стоны и крики, которыми она захлебывается, дрожит всем телом, когда я увеличиваю скорость движений и силу давления.