Лёшка запрыгал на одной ножке:

— Я знаю, каким цветом дом будет!!

Сосед отдал им ключи, Козыревы пошли держать совет с бабой Таней и Валей. Те, узнав про дом Матвеевны, обрадовались:

— Ай славно вы надумали, у Веры-то дед был крепкий мужик, копеечку умел беречь, уж он этот дом по частям строил, но на совесть, всегда говорил, что самая лучшая память о себе — добротный дом. Думал, внуков много будет — детей-то было трое, да вот все на войну попали, два погибли, а младшенький весь израненный пришел, болел долго, вот одну Верушку-то и родил только. Она совсем не старая была, заболела и сгорела быстро, а Машка-то в Москве училась, там и замуж пошла, вот и уехала в заграницу… И не помню уж, когда и была здесь… давненько. А Коля, сосед, все сокрушается, за дом переживает, а если вы его в порядок приведете, дом-то будет на зависть, ещё сколь простоит.

Валя тоже одобрила такой выбор:

— Мы в детстве все через её огород на Малявку бегали и сидеть на бугре обожали, место там уж больно такое… душевное, что-ли, она всегда смеялась над нами, говорила, что мы как воробьи у неё на бугре чирикаем.

— Татяна Макаровна, а церковь действующая у вас?

— Да! Аксеновке-то больше повезло, у них церковь небольшая, как-то и не попала под все эти… а наша-то, матушка сказывала, намного больше и красивее была, да вот безбожники порушили. А в Аксеновке батюшка Федот, местный, уже в возрасте, но очень хороший, он куда только не ездил, теребил всех и храм-то отремонтировали ещё при Брежневе, вот он и служит там, почитай пятьдесят годов, поди? А что, Иван, ты в храм хочешь сходить?

— Да, потянуло туда нестерпимо!

— О, как славно, значит с утречка на службу и сходим! А деток возьмем ли?

— Да, есть у меня одна невыполненная просьба жены — девочки наши некрещёные, сначала, когда без матери остались, не до этого было, а потом… Тоня всегда хотела в маленькой деревенской церкви их окрестить, чтобы благостно было.

— Крестными-то кто будет?

— Я, — сказала Валя.

— И я! — послышался с порога голос Калинина, — договаривайся, дед, а мы такому делу только рады!

Потом были мелкие дела, мужики собирались на вечерний клев на Ржавое озеро, топили баню, баба Таня с Валей и девчонками завели пироги, было шумно, суетливо и весело.

Иван удивленно спросил:

— Макаровна, как же Вы не устаете от такой суеты?

— Э, милок, это уже не суета, а когда дети мелкие были, да Никифор погиб, вот тогда суета была, младшие-то три Анчутки, через два года каждый родились, от было весело! Мишук у меня, как, вон, другая Анчутка, — она кивнула на как всегда растрепанную Аришку, — ещё шустрее был, постоянно подбивал братьёв на проделки, Валюху, вон, тоже с собой таскали, а крапивы на всех хватало!

Валя только смеялась:

— Да, чего мы только не творили, у Мишки фантазия зашкаливала!

5

Ржавое озеро вполне оправдывало свое название — вода в нем была самого что ни на есть ржавого цвета, берега, поросшие осокой, и топкий берег навевали уныние. По мосткам, проложенным деревенскими рыболовами, прошли подальше от осоки, закинули удочки… и Игнатьич забыл обо всём, даже занудливо вьющиеся и зудящие комары не могли омрачить рыбацкого счастья! Рыба перед закатом клевала как оголодавшая, у него в садке плескалось прилично карасей.

Когда стали собираться домой, оказалось, что Иван наловил намного больше, чем Палыч и дед Ленин, который философски сказал:

— У новичков всегда так, рыба знакомиться лезет!

— Да, мужики, я теперь понимаю, что такое счастье!

— Через пару дней всё как отрежет, икру метать начнут, весь июнь пролётный, а потом будут худые караси!

Дед Вовка рыбаловку любил истово, зимой мотался на дальнюю Мечу, сидел у лунки, поздней осенью ходил за налимами, сейчас, рассказывая про это, он увлекся не на шутку.

— Знаешь, Игнатьич, вот и трудно в деревне жить, особенно после развала СССРа было, но не, не хочу я в городе-то жить, скучно мне там и воздуха не хватает. Сейчас не рыба, так грибы вот-вот пойдут, дожди были и тепло пошло, у местных есть свои заветные местечки, так что натаскиваю я Томке всяких, зато зимой объедалово. Оно понятно, что и дома пониже и грязь пожиже, но сердце мое здесь, с этим, наверное, надо родиться!

Шли, обходя большое поле, засеянное люцерной.

Ленин кивнул:

— Вот, частники хозяйственные появились, одно время все поля будыльем заросли, березы вытянулись. Сердце кровью обливалось, средняя полоса, самый нормальный климат для растений, и экое безобразие. Сейчас только дальние поля заброшены, а ведь были-то мы совхозом-миллионером! За последние годы встряхнулась деревня-то, Аксеновские, вон, все поля свои под овощи пустили. Приехал после института парняга местный, ну и потихоньку сдвинул все с мертвой точки, лет за десять все пашни подняли, звали его уже не раз в Главк, но не хочет, тако же как я без деревни, говорит, не жисть!

По Цветочной улице плыл аромат жасмина вперемешку с запахом выпечки, Иван засмеялся:

— У меня слюни бегут, как у собаки Павлова!

— Баба Таня у нас мастерица, знает заветное слово для пирогов — вот отведаешь рыбного и всё, влюбишься навек!

Калина подтвердил:

— Точно, точно! А и с луком и яйцом тоже хороши!

Пошли, оставив рыбу в доме, сразу в баню, Иван не стал рисковать, немного попарился и быстро домылся, а дед Вовка и Володя — так их баба Таня звала, намывались долго, вылезли распаренные и счастливые.

— Вот, старлей, что меня сюда как канатом тянет — баня, у-у-ух, замечательно!

Иван уже успел посидеть поговорить перед сном с детками — они засыпали, едва голова касалась подушки, а теперь что-то горячо обсуждал с внуком.

Калинин, видя такую картину, в восторге подхватил идущую Валю, покружил её, чмокнул в щёку и сказал:

— Валюшка, как же ты вовремя с Лёхой встретилась! Смотри, как оживает Иван и расцвел совсем Лёшка, я три года стучался в броню, а у вас с ним за месяц получилось.

Раскрасневшаяся, похорошевшая от этого Валя улыбнулась:

— Наверное, время пришло броне треснуть, а деревня вот помогла!

Утречком собрались в Аксёновку, принаряженно-торжественная баба Таня, зевающие внуки, Валя и Калинин. Утро было пасмурным, солнышко не торопилось выходить, пряталось где-то там, наверху.

К церкви неспешно тянулись люди, были и пожилые, и молодые, и дети. Вблизи выкрашенная в голубой цвет, она притягивала взгляд и казалась более величественной. Аккуратный дворик при церкви весь утопал в цветах, все неспешно заходили в ворота и, кланяясь, шли дальше.

Зайдя в небольшие сени — Иван не знал, как правильно назвать — он обратил внимание на пол, выложенный большими камнями, которые за много лет и от множества ног казались стертыми и отшлифованными, невольно как бы напоминая о бренности жизни.

Внутреннее убранство тоже понравилось, как-то торжественно-душевно было в ней, много деревянных икон, без оклада, на толстых досках и с потемневшими от времени ликами, сразу же притягивали взгляд, хотелось тихонько коснуться их.

Баба Таня и Валя взяли детей за руки, давая Ивану возможность осмотреться, и он неспешно стал обходить церковь по кругу, подолгу стоя возле каждой и вглядываясь в глаза святых, которые в свою очередь строго глядели на него и, казалось, видели его насквозь.

Подойдя к очередной иконе, Иван замер: Богородица в красном хитоне, держа на руках маленького Иисуса, смотрела на него, и было в её глубоких и немного печальных глазах понимание и какая-то поддержка. В эту самую минуту солнцу надоело прятаться и оно вылезло на чистый участок неба, заливая своим светом всё вокруг. С верхних окошек, чуть ниже купола, застекленных разноцветным стеклом, полились широкие дорожки-лучи, иконостас и иконы заиграли, один луч уперся в лицо Богородицы и почудилось ему, что улыбается она!

— Боже! — выдохнул про себя Иван, и стало горячо глазам, — Я же сто лет не плакал, даже когда своих хоронил!

Слезы бежали по щекам, а он как завороженный стоял и смотрел на лик Божьей Матери, и становилось ему легче, казалось, что сваливается с души огромная каменная глыба. Никто ему не мешал, никто не подходил к иконе, наверное, присутствующие поняли, что у седого мужчины идет безмолвный, так нужный ему разговор с Божьей Матерью!

Он слышал, как батюшка вел службу, как пели великолепно подобранными голосами пять певчих, как влетал над всеми голос батюшки, отраженный от стен великолепной акустикой, а он все смотрел и мысленно говорил:

— Спасибо!

Очнулся, когда все присутствующие дружно запели «Отче наш», и с изумлением начал подпевать, оказывается, где-то в памяти хранилась эта молитва, запомнившаяся в детстве, и вдруг ожила!

Вскоре служба закончилась, батюшка начал благословлять подходящих к нему прихожан, а сам поглядывал на Козырева. Баб Таня, подвела к нему девчушек, потом подошли Лёшка с Валей, а Иван все стоял.

Калинин негромко сказал:

— Я всех отвезу и приеду за тобой!

— Знаешь, мне хочется пройтись пешком!

— Тогда я приду, ты пока про девчушек договорись!

Народ расходился, и Козырев подошел к батюшке, как-то незаметно с детей разговор перешел на него самого, и впервые после гибели жены и сына, Иван ничего не скрывая рассказывал этому невысокому пожилому человеку всё. Он говорил и понимал, что вот так вот высказаться он не смог бы ни с кем, а здесь в церкви прорвало, и уходила ноющая боль из души.

Отец Федот долго молчал, потом сказал:

— Я видел, у Вас были слезы, это очень хорошо, Ваша душа очистилась. Вы сильный человек, но и сильный человек может под влиянием обстоятельств сломаться, Вы столько боли в душе носили, сейчас же Ваш нарыв прорвался, станет легче! Господь и Божия Матерь не оставят Вас и Ваших внуков, поверьте, всё наладится. А ушедших отпустите, они там, на небесах только порадуются! Незримо они всегда возле вас!