Теперь в доме Шишкиных появился «царь» — Егорушка, папа Миша боялся взять его на руки:

— У меня такие грабли, а он маленький, как-то боязно.

Баба Таня, наоборот, с удовольствием нянчилась с ним — получилось, что до рождения малыша три года не было пополнения у Шишкиных.

Малыш очень понравился Лёшкиным детям. Увидев его первый раз Варя воскликнула:

— Ой, он смотрит, у него глазки открыты!

Обе с удовольствием катали коляску по двору, в отличие от сорванца-Аришки, постоянно убегавшей в поисках приключений.

В понедельник улетали «заморские гости», Сара взяла с Калининых обещание, что в конце сентября — начале октября они прилетят к ней, пока срок беременности небольшой и можно съездить, не опасаясь последствий.

Дед Игнатьич на неделе собирался с Лёхой в школу — ту, где учился Макс Ситников.

Валя попросила свою коллегу — пожилую учительницу начальных классов пообщаться с Лёхой, чтобы примерно представлять уровень его знаний. Та погоняла его по счету, письму, чтению и сказала, что по знаниям он спокойно может учиться со сверстниками в третьем классе, а по рассуждениям он где-то на уровне двенадцати-тринадцатилетних детей. Сказала, что проблем с ребенком не будет, он ответственный, этакий серьёзный мужичок.

— Побольше бы таких разумных детей в каждом классе, намного легче с такими!

Мальчик же заметно вытянулся, поздоровел, загорел, с утра до вечера были какие-то дела с деревенскими пацанами, постоянно куда-то спешил, но каждый день с детьми ездил по полевым дорогам на велосипедах, утешал, если где-то ободрали коленки, заплетал косички, ругался, если не слушались Марь Иванну.

Девицы тоже подросли, стали совсем самостоятельными, обожали собирать грибы. Дед Ленин посмеивался:

— Молодые глаза, они вострые, я один гриб, они уже пяток!

Больше всего полюбились им лисички, дружные семейки рыженьких грибов собирали тщательно, даже самые маленькие находили. У Ульянова хранились деревянные ножики, которые как раз годились для срезки грибов.

Валя с Калининым купили им крестики, в субботу их окрестили, а к вечеру Иван расклеился, опять прихватило сердце, от Лёшки не укрылось его болезненное состояние, и внук заистерил, что было на него совсем не похоже:

— Дед, давай лечись, дед, не болей, а? — У мальчишки в глазах стояли слёзы, Козырев обнял его, тот шмыгая носом, сказал. — В больницу или ещё куда ложись, только не болей! Ты нам обещал!

— Не паникуй, мы, Козыревы, живучие! Пожалуй, в санаторий соберусь, справитесь без меня-то?

— Справимся, справимся! — всё ещё шмыгая, проворчал внук.

Дед озадаченно подумал про себя: «А ведь я и не помню, чтоб он когда ревел, насупится, вредничает, а ни слезинки, сейчас же едва сдерживается, надо впрямь подлечится, малы они у меня ещё!»

Дед прилег, а Лёха пошел к Вале, как-то привык он все свои печали нести к ней.

— Что, Лёш?

— Да дед опять болеет! — он горестно вздохнул.

— Может, скорую?

— Да нет, он таблеток напился, заснул, а я так боюсь, — он сглотнул.

— Не паникуй, подлечится твой дед! Надо будет — свяжем его по рукам и ногам и отвезем в санаторий!

Лёшка представил связанного деда и хихикнул.

— Ладно, пойду я, Палычу скажи!

Палыч в наглую в понедельник вместо работы отвез Игнатьича в клинику, оставил там и поехал на работу.

Феля расстроилась:

— Вот ведь упёртый баран! Вовка на тебе его лечение, может, права Валюшка твоя — вязать чудика и в санаторий отвезти?

— Посмотрим, что скажет врач, а потом под конвоем отправим. Лёха там переживает, чуть не плачет, шмыгает…

Фелицата разозлилась:

— Прибью паразита, внуки совсем ведь ещё маленькие! Всё, я во гневе!

Палыч улыбнулся: если Феля говорила так — летели клочки по закоулочкам.

— Ладно, работа, у меня не забалуешь, справимся без него, а вот здоровье..!

Козырев позвонил часа в три:

— Калина, приезжай за мной!

Палыч, приехав, полетел к Глебу Антоновичу, тот долго и тщательно объяснял, что и как надо делать, в санаторий он рекомендовал как можно скорее поехать:

— Но только средняя полоса, никаких югов и заграниц!

— Найдем!

Поблагодарив и расплатившись с врачом, поехали в офис, где Феля долго ворчала (ругаться побоялась, все-таки болеет) — на упертую Козыревскую породу:

— Ещё и удивляется, в кого Лёшка такой упёртый! Детей пожалеть надо, я тебя сама прибью, если что!

Между ворчанием дозвонилась до главврача санатория «Солотча», что под Рязанью, договорилась на ближайшее время и, выдохнув, сказала:

— Через два дня поедешь как миленький туда. Я там раз пять была, замечательно у них, они молодцы, в тесной связи с мединститутом работают, да и природа подходящая. Звони Лёшке. Он там весь извелся уже, знаю я его!

И в самом деле голос у внука, взявшего трубку после первого гудка, был встревоженный:

— Дед?

— Лёш, не волнуйся. Меня врач осмотрел, проверил все, я через два дня в санаторий уезжаю, ты там не кисни, это недалеко. Приедете с Палычем. Сам посмотришь на меня.

Лёха шумно выдохнул:

— Не врёшь, точно?

— Нет, я тебе когда-нибудь врал?

— Врал — не врал, а немного скрывал.

— Вот женишься, бедная твоя жена. Такого зануду терпеть!

— Ладно, я обязательно приеду. А жениться — сам женись!

Козырев поехал в опустевшую квартиру и, собрав вещи, с тоской подумал про Каменку, потом, плюнув на всё, позвонил Горшкову:

— Сергееич, привет? Ты занят?

Тот каким-то унылым голосом сказал:

— Свободен, как птица в полете!

— Приезжай ко мне, щей, правда, нету, но пироги рыбные имеются, выпить не привози, мотор барахлит, поговорим, мои-то все в деревне, тоскливо.

— Буду!

Горшков явился вскоре, какой-то сам не свой.

— Сергееич, ты тоже заболел что-ли?

— Ну, можно сказать, неизлечимо, где твои хваленые пироги?

Козырев, большой любитель чая, заварил свежайший, привезенный на днях чай из Шри-Ланки, вдохнул аромат:

— Лепота!

Горшков млел от пирогов, аж мычал от удовольствия:

— Непередаваемо вкусно!

— Это ты, Саш, шаньги не пробовал, за них вообще душу отдашь!

— Что такое шаньги? — Козырев объяснил. — А, ватрушки такие?

— Сам ты ватрушка! Шаньги — это шаньги, с картошкой или со сметаной. У нас в поселке все мастерицы были, мамка моя, бывало, ругалась, что дольше с ними возится, чем мы их едим. Мои-то одноклашки-девицы не все их стряпать умели, а молодежь тем более, мамки наши секрет какой-то знали… ммм, вспомнил и слюни побежали.

— Что, и никто не умеет стряпать эти твои шаньги?

— В деревнях на Урале и в Сибири остались умелицы… эта, как ты скажешь, ватрушка такая… нежная, с корочкой, как укусишь… Я, бывало, как Фрося Бурлакова, по пять стаканов чаю и десять штук шанег за раз. Шаньги и пельмени, собственноручно налепленные, — это, брат, самая лучшая еда!

— Вот, будет командировка в Иркутск, найду твои шаньги, ну, если не понравятся!

Козырев важно сказал:

— Такого быть не может!

Повеселели после чая и пирогов, как-то незаметно разговор перешел на Вершковых.

— Я сегодня их утром в Питер отправил и, веришь, в душе тоска и пустота, как кусок души с ними уехал, успел соскучиться по ним, а ещё вся неделя впереди!

— Помнится, я тебе однажды сказал, что придёт твое время, и дышать без человека будет сложно!

— Знаешь, Иван, я это понял ещё на зоне, но старался не вспоминать, там надо было быть всегда настороже, особенно в ШИЗО. После отсидки как-то разговорился с одной женщиной, у неё сын отбывал срок в их городе, попросил лекарства, она купила и пошла с соседкой передать. Там процедура неспешная, пока позвонят «лепиле», пока он соизволит выйти, вот и стояли две бабёнки у входа с полчаса, туда — сюда служивые ходят, ждут… И, говорит, открывается дверь и выходят… звери в человечьем обличье. Это, те кто приезжал нас, неугодных режиму, учить уму разуму… Она так рассказывала, что врезалось, вот, в память, я-то их с другой стороны видел… да… — Он помолчал, Иван не торопил, зная, что Горшков никогда особо не распространялся о тех годах. — Ну вот, выскакивают они один за одним, все в масках, такие крепенькие, накачанные, здоровые мужики… она запомнила, что ни один из этих зверюг не смотрел в глаза. Быстрый взгляд и проскакивали мимо, и веяло от них, всех без исключения, таким негативом, такой злобой, что просто удушающим комком ощущалась… Проскочили эти зверюги, а последним вышел хлыщ лощеный — полковник и под, весь наглаженный, без маски, но взгляд… короче, эсэсовец настоящий. Эта мамка уже более-менее знала, как передачки принимают, как свиданки бывают… а соседка… шок у неё был. Тоже сказала, что эсэссовцы вживую прошли…

— Саш, не мое дело это, но как же вы такую жуть выносили?

— Хмм, хочешь жить, вот и стараешься свернуться калачиком, чтобы чего не отбили… Работа у них такая… Тренировки опять же… мы же там не люди, а так… Ладно, что-то не в ту степь потянуло. Вышел когда — с голым задом, ни кола ни двора, какая Марина, да и замужем она уже была. Потом, когда с Толяном более менее на ноги встали… перебрал их немало, всё думал, лучше попадется, а получилось как, увидел всю такую замученную с мужичком таким, светлым, как лучик, и накрыло враз… Только вот, она, как и нет меня, в пятницу первый раз по имени назвала.

— Саш, я как понял она ото всех отгородилась стеной, досталось ей, может, не надо торопить? — Да не тороплю, а внутри всего колотит, так хочу их к себе перевезти из этого клоповника, Санька и баба Лена согласны. Осталось вот терпения набраться, а его как раз и нет. Хочется как волку схватить и утащить в берлогу.